– Потому что панна добрая, хорошая, гарная, любая, а я лодарка поганая, неслухняная.
– Ну, ну, годи, дивчыно! – перебила ее с ласковою усмешкой Ганна, подымая с лица девочки сине черные завитки волос, из под которых на нее глянуло смуглое молоденькое личико с черными глазами на синих белках и белыми, блестящими зубками. – А может, ты и совсем не хочешь псалтыря читать? – заглянула она ей в глаза.
– Хочу, хочу! – вскрикнула молоденькая дивчынка, снова обвивая руками шею Ганны. – Это только что летом душно... а зимою, правда ж, панна Ганна, я лучше читала, правда ж, лучше?
– Правда, правда.
– С меня онде и все дивчата смеются, – продолжала Оксана, не подымая глаз, – говорят, что я для того учусь псалтырь читать, чтобы выйти замуж за старого пономаря и помогать ему на клиросе.
– А ты за старого пономаря не хочешь?
– Ну у! – провела Оксана широким шитым рукавом сорочки по своему лицу. – За пономаря, да еще за старого? – глянули лукаво из за рукава ее глазенки. – Ни за что!
– А за кого ж ты хочешь?
Смуглое личико снова вспыхнуло.
– От еще выдумали... ни за кого! – послышалось смущенно из за рукава.
– Ну, добре, добре! А может, покуда еще почитаем немножко, вот хоть до этой кафизмы{161}?
Оксана быстро вскочила на ноги и уселась снова за книгой. В комнате послышалось монотонное чтение славянских слов по слогам.
– А сегодня будет дождь... Вон какие на небе баранцы, – заметила вдруг Оксана, обрывая сразу чтение и высовываясь в окно.
– Дай господи! – Ганна взглянула в ту сторону, куда показывала Оксана и где действительно словно выплывали из за горизонта волнистою грядой облака.
Двери скрипнули, и в комнату вбежала молоденькая девушка, по видимому, годом или двумя старше Оксаны. У ней были мягкие русые волосы, карие глаза, и хотя она была одета так же, как Оксана, в плахту, в шитую сорочку и черевики с медными подковками, но тогда, как личико той носило какую то своеобразную прелесть дикого полевого цветка, в наружности вошедшей был виден некоторый оттенок шляхетности.
– Ганно, Оксано! Годи вам читать! – крикнула она весело с порога. – Идите вниз, во двор, там тато с Тимком и с казаками герц устроили... Из сагайдака{162} стреляют, бьются на шаблюках, скорей!
Не поджидая разрешения Ганны, быстро сорвалась Оксана с места и бросилась к вошедшей девушке. Вслед за ними спустилась и Ганна.
На широком дворище суботовского дома раздавались веселые возгласы и крики. Все мужское население хуторка столпилось вокруг небольшой группы, собравшейся в конце двора. Оксана и Катря протолпились в самый перед. Среди широкого круга расступившихся людей стоял с обнаженной саблей Ганджа, а рядом с ним и Золотаренко; оба тяжело дышали после молодецкой схватки на саблях.
– Эх, были с нас люди, – махнул рукою Золотаренко, – а теперь от этой бабской жизни отпасся совсем.
– А я, батьку, так застоялся, – улыбнулся широкою улыбкой Ганджа, оскаливая свои белые волчьи зубы, – словно барский конь на конюшне, так скажу тебе, кабы мне теперь этих недолюдков штук пять десять на руку – на локшину бы покрошил... А ну, Тимош, подымай саблю, выходи на герц! – подмигнул он головой молодому хлопчику. – Покажем батьку, что у нас и без него недаром время ушло!
Сжавши брови и едва преодолевая охватившее его смущение, выступил на средину круга в одежде для фехтованья Тимош.
– Да ну их к чертовому дядьку, эти панские таци цяци! – крикнул Ганджа, отстегивая ремни у лат и бросая их с силою наземь. – Только мешают доброму казаку вольною грудью вздохнуть! – Ганджа широко распахнул ворот своей сорочки и обнажил бронзовую мохнатую грудь. – Становись против меня, хлопче, да держись, не то разрублю!
А Тимко уже стоял с обнаженною саблей в руках, закусивши губу и сверкая темными глазами из под черных бровей.
Сабля упала на саблю.
– Ой, Тимко, Тимко! – закричал со страхом Юрась, увидев, что сабля Ганджи засверкала над головой Тимка.
– Сором, Юрасю, разве ты не казак? – остановила его строго Ганна и взяла крепко за руку; мальчик замолчал, зажмуривая каждый раз глаза, когда сабля Ганджи подымалась над Тимком.
– Ловко, хлопче, ловко! – весело одобрил Тимка Ганджа, когда Тимку удалось дотронуться саблей до его руки. – Вот выучил себе на голову! Ну, подожди ж ты у нас! Мы тебе перцу, мы тебе с маком, мы тебе с хреном! – приговаривал он, нападая то с той, то с другой стороны на хлопца; но Тимко, чувствуя на себе всеобщие взгляды и взгляд отца, казалось, весь превратился во внимание и отбивал удачно все удары.
– Славно, сынку, славно! – поддерживал сына Богдан. – Нападай на него, на вражьего сына, смелей, смелей! Вот сюда, с левого бока, с левого!
Наконец Ганджа нанес Тимку удар по шапке.
– Ну, будет с тебя! – остановился он, тяжело отдуваясь. – Заморил меня совсем: ишь вьется, как вьюн!
– Горазд, сынку, на первый раз совсем горазд! – вскрикнул весело Богдан. – Уж если ты с дядьком Ганджой рубился, так можешь смело против двух татар выступить!
Тимко весь вспыхнул от удовольствия и, проходя мимо девочек, бросил на них исподлобья гордый, презрительный взгляд.
– Ишь, чванится как, – шепнула Оксана Катре, – удивительное дело, что он может против двух татар выступить, я бы тоже смогла двум татарам без всякой сабли выцарапать глаза...
– Ой нет, – возразила Катря, – я их боюсь; ночью, когда приснятся, так даже кричу во сне...
– Ух, душно! – вскрикнул Ганджа, проводя по голове рукой, и поднял кверху глаза. – Ге ге ге! Да посмотрите, Панове молодцы, дождем запахло, ей богу.
Все подняли головы; с запада уже надвигалась медленно и плавно серая ровная пелена.
– Дождь, дождь бог послал! – сбросили все шапки и перекрестились на надвигающуюся тучу.
– А что, Ганджа, не хочешь ли со мной помериться! – обратился к черному казаку Богдан. – Может, ты и батьку в лоб попадешь?
– Что ж, коли и батька бить, так надо в лоб целить! – рассмеялся Ганджа. – Только ты вели того, горло промочить, пересохло, как Буджацкая степь!
– Ну, добре, добре! – рассмеялся и Богдан.
Гандже поднесли полный келех горилки. Не сморгнувши, осушил его одним залпом казак.
– Ну, теперь хоть и сначала начинать, – отер он рукавом губы.