– Да, пан писарь хозяин известный, – заметил другой, оглядываясь кругом, – какой будынок... гм... какие коморы... даром, что простой казак!
Но когда гости вошли в большую комнату, удивлению их не было границ.
– Да это чистый палац! – вскрикнул пан Чаплинский, останавливаясь на пороге и окидывая все загоревшимися завистью глазами... – Посмотрите, ваша вельможность, – обвел он взглядом липовые полки, уставленные серебряной утварью, – какие драгоценности, какие ковры!
Юноша окинул все довольным взглядом:
– Да, дом делает честь пану писарю.
– Даже большую, чем он заслужил, – пробормотал себе под нос Чаплинский, сравнивая невольно свою обстановку с этой и замечая, к своему крайнему неудовольствию, что у него не будет и половины того добра, которое собрал себе здесь этот простой, репаный казак.
Двери из комнаты пани Хмельницкой тихо растворились. Больная женщина, поддерживаемая двумя старухами, с трудом стояла у своей постели.
– Простите, вельможное панство, почетные, высокие гости, что по хворости своей неотступной не могу я выйти к вам и принять вас по вашему вельможному сану и по моему щирому желанию, – заговорила она тихим, болезненным голосом, кланяясь низко в пояс, – нет моего пана. Как уехал по велению пана коронного гетмана на Маслов Став, так и не возвращался домой; ох, уж как бы он рад был милостивым панам! Как бы гордился этой высокой честью!
– А мы то о нем и справиться заехали: мой отец узнать велел, не имеете ли вы какой вести о нем? Не слыхал ли кто, что это с ним приключилось? – спросил юноша.
– Ох боже ты мой, господи! –застонала больная. – Мы ж то надеялись, что пан коронный гетман знает хоть что нибудь! Несчастная моя доля, горемычная! Видно, недоброе что то приключилось с ним!
– Н да, скажу по совести, такой зимою по доброй воле не поедешь где то в снегах зимовать! – заметил Чаплинский, приподымая свои круглые брови. – Видно, пану писарю бо ольшая потреба была.
– Нет, почему же? Под снегом, говорят люди, еще теплей, чем на морозе, – вставил молодой Конецпольский, и хотя эта шутка была довольно некстати, но все сочли нужным разразиться громким смехом.
Больная только всплеснула руками и уронила голову на грудь.
– Да ты ложись, пани, – махнул ей рукой юноша, – нас молодая хозяйка примет.
Двери затворились; в комнату с сеней вошли две дивчины: одна из них несла на серебряном подносе большой, тяжелый жбан, а другая шесть серебряных кубков. С низким поклоном стали они обходить пышных гостей.
– Ге, да здесь у пана свата настоящий цветник, как я вижу, – вскрикнул весело пан Чаплинский, приподымая плечи и расправляя усы.
– Здесь чудесно! – согласился юный вельможа. – И если молодая хозяйка позволит, можно наведываться...
Ганна молча поклонилась.
– И по дороге как раз, – заметил кто то.
– Н да, – добавил Чаплинский, – должно быть тяжело расставаться с таким гнездом; разве уж позовут неотложно на тот свет!
Кубки наполнились.
– Здоровье сына пана коронного гетмана! – крикнули разом все гости, подымая кубки и чокаясь с молодым Конецпольским. Он ответил коротким поклоном и обратился к Ганне:
– Здоровье молодой хозяйки!
Зазвенели кубки, зашумели гости. Из за закрытой двери доносился тихий, заглушаемый подушками плач. Ганна стояла бледная, неподвижная. Один жбан осушили; она велела принести другой. И в то время, когда развеселившиеся гости один перед другим изощрялись в веселых шутках и легких остротах, в голове Ганны быстро мелькали мысли одна за другой. Они ничего не знают, думают, что его уже нет и в живых! "Господи, да неужели ты, ты мог допустить? – с каким то невольным озлоблением вырвалось из глубины ее возмущенной души. – Ну, а если так? Что тогда? Буйные наезды панов, обиды, оскорбления; да что о них! Бессилие всего народа: останутся все словно стадо без головы". Ганна уже вырастила в себе убеждение, что без Богдана все должно умереть, а потому с ужасом думала: "Неужели же он может погибнуть безвестно, бесславно в чужой стороне? Нет, нет! Бог его спасет! А если так, а если нет его?! – тихо прошептала про себя Ганна, стискивая губы. – Тогда не жить".
– А любопытно бы было осмотреть будынок и дальше; что на это вельможный пан скажет? – обратился Чаплинский к пану Конецпольскому, окидывая еще раз хищным взглядом всю серебряную утварь и ковры.
– Что ж, я рад, если панна согласна нам показать, – сказал Конецпольский.
Ганна поклонилась и прошла вперед. С каким то невольным трепетом распахнула она дверь на половину Богдана... Из нежилой комнаты пахнуло затхлым холодком. Сквозь закрытые окна и двери весенний воздух не проникал сюда... Сурово глянули на вошедших увешенные оружием стены...
– Славно! – заметил юноша. – Ай да пан писарь! Такую комнату не стыдно и в наш палац перенести!
– Настоящий арсенал! – проговорил Чаплинский, бросая завистливый взгляд на дорогие мушкеты и клинки.
– По мне, даже опасно оставлять в одних руках такую массу оружия, – отозвался кто то из свиты, – кто может поручиться за хлопов? Взбунтуются, захватят оружие, а тогда разделывайся с ними.
– Пану свату моему это не опасно, – заметил с притворной похвалой Чаплинский, подчеркивая слова, – против него хлопы не встанут... они его любят... батьком зовут.
У юноши промелькнуло на лице недовольное выражение.
– Тут еще сад есть? – обратился он к Ганне.
– Есть, ясный пане, – поклонилась Ганна, очнувшись от его вопроса... Она стояла все время на пороге, подавленная нахлынувшими воспоминаниями, и не слыхала замечаний панов. Ганна прошла вперед.
После затхлого воздуха нежилой комнаты всех приятно обдало нежно теплым воздухом первой весны... В саду деревья все еще стояли обнаженные, но свежая, робкая зелень пробивалась кругом: желтые одуванчики, бледно голубые фиалки, бледные подснежники выглядывали из травы. Издали из хутора доносилась веселая весенняя песня.
– Гм... – заметил снова пан Чаплинский, оглядываясь вокруг, – да это настоящий парк... Хитрый сват молчал все про свои богатства... не хотел, видно, показать?
Гости прошлись по нескольким аллеям и вышли снова на крыльцо. Лошадей подвели конюхи.
– Так, панно, наказывал всем вам отец, – произнес молодой Конецпольский, вставляя ногу в стремя, – что если узнаете о пане писаре какую весть, присылали бы немедленно в Чигирин.