– Прийми в резон, пане кошевой, вот что, – закуривая люльку, говорил Небаба, – ведь нас тут, на Запорожье, остается одна только горсть; если прибудет даже сюда сотня другая беглецов от панской ласки, то ведь, сам здоров знаешь, что этот народ, пока не окурится добре пороховым дымом, мало надежен... А тут того и гляди – по половодью через пороги нагрянет либо собака Потоцкий, либо Иеремия... Ведь обещались навестить, так мне самому с горстью, – хотя, спасибо Хмелю, и важно обсажена валами да гарматами Сечь, – как то будет несподручно.
– Не беспокойся, – сплюнул в сторону кошевой, насунувши шапку, – тьфу! Как горилка запахла!.. Слушай, у меня расставлена сторожа до самого Кодака; сразу, коли что заметят войска, зажгут друг за другом вехи, и нам будет здесь того же дня известно про ворога; а отсюда я расставлю таким же порядком сторожу вплоть до Буджака. В Кодаке нет готовых байдар или дубов, способных переправить через пороги войска, так прежде, чем вздумают ляхи что либо, хотя бы плоты снарядить, – я со всеми силами буду дома.
– Оно то горазд, – затянулся дымом Небаба, притаптывая пальцем золу и подавая кусок зажженного трута Богдану, набившему себе тоже походную люльку, – коли тебя, батьку, застанут еще в Буджаке, а коли ты уйдешь отсюда, так тогда и ищи ветра в поле!
– Что ж бы я запил, что ли, в походе, чтоб выкинул такую штуку? – обиделся даже Пивторакожуха. – Я стоять буду в Буджаке и с места не тронусь до тех пор, пока Богдан не вернется назад к вам с похода; а с его силами да с твоими можно отстоять Запорожье не то что от Потоцкого, а и от куцого черта!
– А коли так, то расчудесно, совсем таки добре, – обрадовался Небаба. – Однако уже солнце подбилось высоко, греет... и казаки твои, пане кошевой, садятся на коней. Ну, обнимемся ж, друзи, и дай бог каждому удачи, и славы, и счастливого поворота в родное гнездо!
Все обнялись, подошли еще раз под благословение отца Михаила и возвратились к своим частям войска.
Богдан подошел к своей части и увидел стоящего в своих рядах дида Нетудыхату.
– Диду! – удивился он. – И вы с нами?
– А что же, сынку, с вами, с вами, – улыбнулся он, прищурив слезящиеся с красными веками глаза. – Еще под твоей рукой послужить хочу, расправить старые кости да и по морю соскучился, стосковался... Ведь мы с ним жили, как рыба с водой, а сколько лет, так и начала не увидишь за далью.
– Правда, диду, знает вас море, да и вы его добре знаете, – промолвил теплым голосом наказной, – только не вам быть у меня под рукой, а мне у вас уму разуму набираться, вот поэтому то я вас и прошу поместиться на моей чайке: мне больше чести, а вам больше покою.
– Спасибо тебе, сыне атамане, за ласку, – тронулся предложением дед. – Сяду, сяду, а то я хотел было к Сулиме, тоже просил... И по правде сказать, тому нужно в товарищи более спокойную голову, а то ведь сам молод, сердце – как молния, голова – как огонь! Вспыхнет, что порох, а уж как загорелся – лезет зря хоть и в самое пекло!
– К нему посадите Зачхайноса, он почтенный и опытный лыцарь и с морем бороться умеет... да и его десяток будет первый за нами... А вы, диду, таки ко мне, милости просим! – ласково улыбнулся Богдан.
– Добре, добре! – кивал головою дед. – Мне какие сборы? Весь тут!
Между тем войско Пивторакожуха было уже все на конях, и они нетерпеливо мотали тоже чубатыми головами и били копытами землю. Богдан стал во главе своего отряда и снял шапку:
– Панове товарыство, славные лыцари, друзи мои! Вы почтили меня лучшею честью, какая достается человеку, почтили меня , высоким доверием своим, подчинив себя на время похода моим распоряжениям, моей воле, – за это еще вам приношу сердечное, щирое спасибо и торжественно клянусь, что хранить буду это доверие, как зеницу ока, и если будет господня воля на то, напрягу все силы мои, все желания, чтобы оправдать перед вами, товарищи, это доверие, чтоб вырвать с вами у фортуны побольше победы и славы... А разве этого трудно достичь с такими удальцами лыцарями, каких не было и нет на белом свете!
– Добре говорит, – пронеслось сдержанно по передним рядам.
– Как горохом золотым сыплет! – откликнулось в задних.
– Не удивим мы друг друга, – воодушевлялся Богдан, и голос его звенел, словно колокол, – если со смехом и песней бросимся в зубы хоть самому черту, если для святого дела не пожалеем никого и ничего в мире, если для товарыства откажемся от всякой утехи, если для друга вырвем своими же руками из груди свое сердце, потому что со смертью мы побратались давно, жизнь свою ценим не дороже корца горилки, а товарыство так любим, как ни одна волчица своих волчат.
– Эх, важно! – не удержался Нетудыхата, и одобрительный гул пронесся по всем рядам.
– Так вот что, – продолжал Богдан. – Не к храбрости вашей веду я теперь речь, а к напряжению особенного внимания в этом важном и для нас, и для всей Украйны походе; не на погулянье идем, не на боевую потеху, а на совершение великой услуги нашему королю, за которую он и нас, и все казачество, и поспольство наградит вольностями и защитит от коршунов ляшских. Этот поход может вызвать войну, а война наддаст королю силы, а вместе с ним и нам... Так, стало быть, друзи, нам в походе надобно заботиться не о добыче, а о том, чтоб наиболее нанести вреда изуверам и ужасом потрясти берега Анатолии, чтоб он докатился до самого Цареграда и разбудил бы на коврах падишаха!
– Добре, добре, пане атамане! – уже криком загремели ряды. – Веди нас куда знаешь, головы положим за батьку и за святую веру!
– Слушайте же моего наказу, – надел Богдан шапку. – Каждый чайковый атаман должен блюсти, чтоб на чайке был строжайший порядок, чтобы смены гребцов шли правильно, чтобы водки или чего либо хмельного не было на чайке ни капли, чтобы плыли по три чайки в ряд, а во главе каждых девяти чаек плыла бы чайка куренного, которому все девять чаек да его десятая и подчиняются безусловно; общие распоряжения буду подавать я со своей чайки или выстрелами, или через куренных атаманов. Все куренные атаманы, Панове Сулима, Чарнота, Верныгора и Догорыпыка, должны осмотреть, чтобы на их чайках было достаточное число всяких запасов и, по крайней мере, хоть по два пивня, да чтобы их держали живыми, а не искусились для кулиша резать. Плыть без отдыху до Густых Камышей, что за полмили до Очакова{124}, нужно быть там завтра к вечеру. Бревен с собой не брать: теперь рвать протянутых у Очакова цепей не придется, переберемся через косу, влево подальше, а бревна только замедлят нам ход. Ну, друзи, – окончил Богдан, – занимай всякий на своей чайке места, осмотрите оружие, боевые припасы и, предав себя воле божьей, памятуйте, что в наших руках защита святой веры и нашей угнетенной Украйны. С богом же, братья! – перекрестился он, и весь его отряд, осенив себя крестом, чинно двинулся к лодкам.