– Экая шваль! – бросил сквозь зубы польный гетман, беспокойно поворачиваясь в седле.
Ничего не ответил на такую выходку коронный гетман, но по лицу его пробежало едва сдерживаемое недовольное чувство.
Наступило тягостное молчание, меж Казаков не слышно было ни стона, ни слова... Они молчали, склонив угрюмо головы, и только холодный ветерок, пробегая над ледяные пространством, приподымал иногда их длинные чуприны.
Конецпольский сделал чтецу знак рукой, и тот снова продолжал свое чтение:
– "Вам назначены полковники из шляхетского звания{111}, а именно: в Переяславский полк – Станислав Сикиржинский, в Черкасский – Ян Гижицкий, в Корсунский – Кирило Чиж, в Белоцерковский – Станислав Ралецкий, в Чигиринский – Ян Закржевский".
– Постой, пане, посмотри, что случилось там? – тихо спросил пан ротмистр, указывая на группу стеснившихся Казаков. – Мне что то глаза изменили, не могу разобрать!
– Старик вон тот, казак седой... расплакался, – небрежно ответил пан товарищ, – приятели его уводят в глубину.
Пан ротмистр больше не расспрашивал; он только отвернулся в сторону, досадливо поправляя свой крылатый шишак.
– "Роман Пешта и Иван Боярин отрешаются от своих полковничьих должностей, – читал дальше белый всадник, – писарь же войсковой Богдан Хмельницкий понижается в чин сотника Чигиринского".
При этих словах по лицу пана коронного гетмана пробежало какое то тревожное выражение, но известие прошло спокойно. Писарь войсковой не сморгнул и бровью; лишь под усом его на одно мгновение мелькнула высокомерная, презрительная улыбка.
– "Что же касается верного нам доселе пана Богуша Барабаша{112} – гласило далее в декрете, – то его повышаем в чине..."
Глухой, зловещий гул прервал чтеца. "Зрада... Зрада!" – зашумели кругом казацкие голоса, и все повернулись в сторону пухлого, но бодрого еще старика в полковничьем наряде.
– Тихо! – раздался резкий и надменный крик пана польного гетмана. – Ни слова! Молчать и слушать королевскую волю.
Зловещий ропот пробежал еще раз по толпе и умолкнул.
Снова лица Казаков стали угрюмы и суровы.
– Читай! – скомандовал коронный гетман, и чтец продолжал:
– "Вместо Трахтемирова назначается вам войсковым городом Корсунь. Уменьшается число реестровых до четырех тысяч. Дети павших в битве не получат никогда наследия отцов и не будут вписаны в реестры. Что же касается оставления за вами ваших грунтов и земель, то об этом будем еще думать на сейме. Если же вы и после этого нашего декрета бунтовать вздумаете, – строго кончался наказ, – то обещаем вам и совсем стереть вас с лица земли".
Среди Казаков послышался какой то неясный говор, головы наклонялись к головам, и недобрый шум побежал по рядам.
– Разойтись всем немедленно! – грозно поднял голос пан польный гетман, выезжая вперед и забрасывая кичливо голову: – Объявить всем нашу волю! И буде кто только осмелится подумать не согласиться – размечу!
– Панове! – перебил угрозы польного гетмана и обратился ко всем Конецпольский. – Милосердие нашего великого короля всем известно. Вам остается только безропотно покориться, и тогда, быть может... я даже ручаюсь... – запнулся гетман, – так сказать, вы можете ожидать какой либо милости. Мы же, с своей стороны, всегда стоим за мир, и если вы того заслужите... одним словом... будем ходатайствовать за вас.
– Пан коронный гетман балует эту сволочь! – сказал презрительно Потоцкий, подъезжая к коронному гетману. – С нею говорить без нагайки нельзя...
– Я в нагайке, пане гетмане, не нуждаюсь, – пожевал губами Конецпольский и, круто повернувши разговор, обратился к гетману и к свите: – Прошу панство откушать ко мне. А тебя, пане ротмистр, – кивнул он суровому литовцу, – прошу наблюсти, чтоб не было того... понимаешь... чтоб разошлись казаки без шума.
Пан ротмистр поклонился, а гетманы, давши лошадям шпоры, в сопровождении свиты, двинулись быстрым галопом через озеро по просеке назад.
– Славные молодцы! – вздохнул пан ротмистр, обращаясь к товарищу. – А боюсь, как бы не обошлось без схватки!
– О, нет, – усмехнулся тот, – пан ротмистр еще этой сволочи не знает. Они хитры, как старые лисы: здесь будут как каменные стоять, разойдутся без ропота, а там, погоди, через два три месяца и вспыхнет новый бунт.
И действительно, точно в подтверждение слов пана товарища, чинно подвели казакам коней. Раздалась короткая команда, вскочили на коней казаки, в одно мгновение выстроились и в боевом порядке двинулись вперед. Вскоре последний казак скрылся за деревьями леса. Только куча бунчуков, камышин и полковничьих знаков осталась на том месте, где стояли войска. Распростертое, словно сраженный воин, лежало на ледяном полу малиновое казацкое знамя.
– Ну, что ж со всем этим делать? – сказал пан ротмистр, бросив угрюмый взгляд на оставленные, сиротливые клейноды, и, выругавшись крепко, прибавил с досадой: – Черт бы побрал весь свет и меня вместе с ним!
– А что же? – ответил товарищ. – Велеть забрать все в гетманский замок, и, поверь, пане ротмистр, для них найдется шляхетская рука!
Тихо и молча, понуривши головы, выезжали из лесу большими и малыми группами казаки.
У опушки леса, на перекрестке двух дорог, сидел огромного роста, слепой бандурист и пел дрожащим голосом грустную думу. Многие из Казаков подъезжали к нему, чтобы бросить медный грош в его деревянную чашку.
– Волчий байрак! Домовына! – шептал отрывисто подъезжающим бандурист... и продолжал думу...
13
Настала ночь. В глубине оврага, окаймленного со всех сторон нависшим лесом, было совершенно темно. Едва белели в непроглядном мраке лапастые ветви елей, устало опустившиеся под нависшим снегом. Словно души мертвецов, носились в темноте пухлые хлопья снега и бесшумно падали на белую холодную землю.
– Пугу! – раздался протяжный крик пугача.
Сова, сидевшая в дупле, беспокойно зашевелилась и, помигавши несколько раз своими круглыми желтыми глазами, перелетела на ветку, но не ответила на крик.
– Пугу! – раздалось снова уже ближе, и через несколько минут из противоположной глубины леса поднялся такой же унылый и протяжный крик ночной птицы.
Вспугнутая сова поднялась тяжело, захлопала крыльями и отлетела в глубину леса.