– Батьку наш, гетмане ясный, орел сизокрылый! – говорила восторженно Ганна. – Расправь свои крылья, ударь на коршунов и сов, пугни их с Украйны... Я за тебя и на тебя молилась и буду молиться...
– Какое благодатное тепло согрело вновь мое сердце, – шептал Богдан, сжимая тихо руку Ганны, – какой кроткий луч осветил мою пустыню!.. О, растоптать скорее все прошлое, сбросить с плеч этот камень, сбивавший меня с пути! Прочь пекло, коли рай сияет!
– О господи! Спаси, спаси его! – рыдала уже от волнения Ганна.
Но кто то приближался... Она встрепенулась, поцеловала горячо гетману руку и, бросив в порыве: "За вас – вся жизнь", – быстро исчезла в клубящейся мгле...
LXXIX
Не успел оглянуться от неожиданности Богдан, как к нему подошел быстро Выговский; гетман вздрогнул, предчувствуя что то недоброе.
– Что такое случилось? Скорей! – заторопил он раздраженно своего генерального писаря. – Вновь какая беда? Ты ведь в последнее время только и докладываешь мне про несчастье.
– Я не виноват в том, – начал было с печальным вздохом, покорно склонившись, Выговский, но гетман его перебил:
– Знаю. Я один во всем виноват! На спину другого ведь легче скинуть все тяжести, – раздражался все больше и больше гетман. – Ну, сказывай, что там еще? Разбои, бунты или, – бросил он на Выговского проницательный взгляд, – быть может, измена?
Выговский задрожал и потупился: только что бывший у старшины военный совет похож был отчасти на зраду; но он о том умолчал и, смешавшись, сообщил только, что по всей Украйне идут бунты селян против панов, что народ режет не только ляхов, которые снова бежали, а и своих панов – русскую шляхту, что многие из значных козаков принимают в этих бунтах участие.
– Где же они, эти зачинщики? – вспылил гетман. – На пали их! Они мне обратят край весь в руину! Пиши приказ, чтобы немедленно... всех их, изменников и бунтарей... только нет! Стой, стой! – остановил он нервно Выговского, хотя тот и не думал уходить. – В таких делах нужно советоваться с разумом, а не с сердцем.
– Еще из Стамбула пришел к твоей ясновельможности лыст, – докладывал кротко Выговский. – Блистательный повелитель недоволен на нас за то, что мы пошарпали мультан. Не прослышал ли про это и хан, потому что, кажись, в их таборе что то неладно.
– Быть не может! – вскочил Богдан. – Это было б ужасно. Но только нет, что нибудь не так... мне дал бы знать мой щырый и верный друг Тугай бей.
– Он убит сегодня {456}, – сообщил невозмутимо Выговский.
– Убит? О господи! Ты меня, Иване, ударил ножом.
– Богун вернулся из наряду, – продолжал методическим тоном Выговский, – и сообщил это... Они имели горячую схватку с Чарнецким, полокшили его славно, переполовинили ляшские хоругви, а таки не отрезали их и короля не одурили.
– Ах, горе! – со стоном почти упал на колоду гетман и долго молча сидел, закрывши руками лицо.
Утро занималось на небе; густой молочный туман стоял волнующейся стеной; мутный свет ложился безжизненными тонами на измученную фигуру гетмана, осунувшуюся и склонившуюся бессильно под тяжестью непреодолимого горя. Длилось тяжелое молчание.
– Ох, кара господня на мне! – простонал снова гетман и так сжал свои руки, что захрустели пальцы, а потом продолжал печальным, убитым голосом: – Так, теперь все на нас! Травят, как собак, а мы еще воображали себя львами, титанами, велетнями! – улыбнулся он горько. – Думали перевернуть весь свет, создать новые царства... и где же поделась вся наша сила?
– Всему виною соседи да союзники лихие...
– Нет, всему виною прежде всего мы сами, Иване! – поднял голос Богдан. – Не на союзников нужно было полагаться, а на свою лишь силу да на свою правду! А где же наша правда, когда мы в своей хате завели раздоры?
– Не затянул ты, ясновельможный, сразу удил...
– Как? – заволновался гетман. – Кем же и кого мне было нужно крутить? Лейстровиками поспольство или поспольством лейстровиков? Вот тут то и вышел скрут! Если бы даже ляхи не притиснули нас договором, то и меж нашей шляхтой пошло бы из за подсусидков расстройство...
– Конечно, – заметил язвительно писарь, – всякому бы хотелось в паны, а на греблю, на гать было бы некому...
– Не так то легко это решить, как кажется: все соседние царства имеют рабов, да наш то народ вольнолюбив? он из за воли заварил кровавое пиво, так под неволю они ни за что не пойдут. Разве раздавят совсем их, так, что омертвеют навеки... Ох, тяжело это бремя! – вздохнул гетман и задумался.
Ближайший лагерь еще спал, но издали, от реки, доносился какой то неопределенный шум, словно ропот возрастающего прибоя.
– Да! – очнулся наконец гетман. – Получен ли от его царского величества ответ на мой последний лыст?
– Прислал его царская мосць, и очень милостивый...
– О? То ласка господня! – вздохнул облегченной грудью Богдан. – В ней, в Москве, одно наше спасение!
– В Москве? – отступил, широко раскрывши глаза, Выговский.
– Да, в Москве! – подчеркнул раздражительно гетман. – Нет у нас верных союзников, всяк норовит урвать только себе... Кругом надвинулись на нас черные рати, внутри – разлад, разбой, гвалт и всякое бесправье... Все наши затеи и мечты побледнели и всколыхнулись от ветру, как марево... Нет, Иване, ни счастья, ни покою стране не принесло целое море разлитой нами крови! Вот говоришь ты, что хан не верен... Ну измени он – и все добытые нами права развеются прахом... и снова кайданы, снова кощунства!
– Но ведь и в Московском царстве рабы, – пробовал возразить Выговский.
– Не говори, не противоречь, Иване, – продолжал спокойно гетман, – там нет потачек боярам, а нам дают льготы и в рабы нас не думают обращать. Довольно нам уже чужих... авось с своими уладим. Сейчас же приготовь мне посланцев в Москву, к светлейшему царю? нельзя терять и минуты: всякое промедление – погибель!
– А может быть, попробовать сначала...
– Ни слова! – возвысил грозно голос Богдан. – Исполнить мой приказ беспрекословно! Да послать ко мне Турского и Золотаренка.
Выговский пожал плечами, бросил презрительный взгляд на Богдана и медленно удалился.
Гетман остался один и погрузился в невеселые думы. Да, теперь всего можно ждать от доли! Не коршуны, но и горлинки станут клевать! А давно ли было, – весь Киев его встречал восторженно с хоругвями, с крестами, народ ползал перед ним на коленях и называл его спасителем отчизны... А теперь он готов проклясть своего батька, и проклянет, проклянет!