LXIV
В козацком лагере не спали; всюду горели огромные костры, вокруг них сновали, переговаривались и простые, и значные козаки. Все ожидали чего то.
В палатке гетмана шел торопливый разговор.
– Так ты видел самого хана, сыну?
– Да, батьку.
– Ну и что?
– Он гневается на тебя за то, что Збараж до сих пор не взят.
– Гм, – закусил с досадой ус Богдан, – не будь там этого клятого Яремы, он бы давно уже был в моих руках. Ну, а что же он тебе насчет приступа сказал?
– Да все виляет... говорит, чтоб козаки первые начинали, а он тогда ударит с другой стороны.
– Га! Старые татарские шутки! Так они и при Желтых Водах! Ха ха! Чужими руками хотят жар загребать! – сверкнул глазами гетман. – Ну погоди ж, – погрозил он куда то в сторону, – уж если нам самим на приступ идти, так тебе не видать и добычи!
– Там, батьку, у татар что то неладно, – заметил нерешительно Тим ко.
– А что? – подался к нему порывисто Богдан.
– Да вот... ты ведь знаешь, батьку, что я теперь по татарскому все равно, как по своему, ну, и удалось мне услышать там, как мурзы между собою переговаривались о каком то посольстве польском, которое уже было у них... быть может, оттого и хан не хочет помогать нам.
– Так, так, – произнес горько Богдан и зашагал в раздумье по комнате, – теперь уже пойдут у них подкупы. Добро еще, что хан теперь не согласится на подкуп, – усмехнулся он. – Он думает заполучить всех магнатов живьем в полон. Однако, – остановился он подле Тимка и поднял решительно голову, – пора этому конец положить.
– Так, батьку, так! – воскликнул горячо Тимко. – Чего нам теперь? Не хотят они ударить с нами вместе – тем лучше. Обойдемся и без них. По крайности нам одним и слава будет. .
Богдан усмехнулся и хотел было ответить что то сыну; но в это время на пороге появился молодой джура и объявил, что полковники хотят увидеть гетмана.
– Пускай войдут! – ответил Богдан.
Джура скрылся, и через минуту в палатку вошли быстрыми шагами Кривонос {432}, Чарнота и Нечай. За этот год Чарнота совершенно изменился: его удалое, прекрасное лицо приняло теперь выражение суровой, непоколебимой отваги; ни веселая улыбка, ни ласковый взгляд не освещали уже его никогда. Товарищи и козаки относились теперь к нему с особенным почтением, а Кривонос старался окружить своего молодого друга своеобразною грубою лаской. Но для Чарноты, казалось, исчезли теперь все человеческие чувства; в нем жило только одно страстное желание, поглотившее все его существо, – освободить навсегда свою страну и уничтожить ляхов.
– Ясновельможный гетмане, – заговорил он горячо, – ты все еще не даешь нам гасла для приступа, а между тем с ляхами творится что то недоброе; они уже получили какое то отрадное известие... быть может, ожидают с минуты на минуту помощи.
– О какой помощи говоришь ты? – изумился Богдан.
– О короле; ведь он уже вышел из Варшавы.
– Ему мы послали навстречу Богуна. Порог хороший! Пускай ка переступит его сначала.
– А между тем они уже получили какую то радостную весть: сегодня несколько раз палили из замковых пушек, а замок весь сияет огнями. Смотри ка, гетмане, ведь это неспроста! –И с этими словами Чарнота поднял полог палатки. Все подвинулись к выходу.
Среди темноты ночи, покрывшей все непроглядным мраком, на вершине горы сиял огнями зубчатый Збаражский замок. Среди окружающей тьмы он имел такой блестящий, торжественный вид, что, казалось, в нем собрались пышные гости праздновать королевский свадебный пир. И вдруг, как бы в довершение этого впечатления, с башни замковой грянул пушечный выстрел, за ним другой, и до ушей удивленных слушателей долетели слабые отзвуки музыки.
Полковники переглянулись.
– Ишь, бесовые дети, – проворчал Кривонос, – что это они, подурели с голоду, что ли?
– А может, собрались востатнее погулять, – заметил Нечай.
– Ну, нет, панове, не похоже это на них, – возразил Чарнота.
– Яремины штуки, панове! – усмехнулся Богдан. – Не бойтесь! Меня не проведет! Ха ха ха! Пускай последний порох тратит. Я им послал с Морозенком такую цидулку, что живо охладит панов и выбьет у них из головы хмель.
Гетман опустил полог и вошел в палатку, а за ним и все остальные.
– Ты медлишь все, ясновельможный гетмане, – продолжал так же горячо Чарнота, – а между тем теперь ляхов как раз раздавить!
– Еще бы! – подхватил Кривонос. –За целый день от речки и до башни не гавкнула ни одна ихняя пушка. Муры их все обвалены, второй уже день никто в нас даже из рушницы не бухнул, видно, у них пороху катма!
– Да хоть сейчас пусти нас, батьку, – и заночуем в Збараже! – вскрикнул весело Нечай. – Ей богу, надоело ловить крючками панов. Чего стоим? Чего мы ждем?
– Эх, горячитесь вы, полковники, слишком, – покачал головою Богдан. – Я посылал вот Тимка к хану, и хан отказывается идти с нами на приступ.
– Ну, так черт с ним и с его голомозым войском! Без него разделим добычу! – перебил шумно Богдана Нечай.
– Под Пилявцами мы сами погнали всех панов! – вскрикнул с молодою удалыо Тимко.
– Так, сыну, правда, и без них мы можем обойтись; но если приступ не удастся сразу, если хоть немного поколеблются войска, на нас может ударить хан... Да, знайте это! Паны уже подкупили его. Вот потому то я могу бить только наверняка.
Полковники хотели было возразить что то Богдану, но в это время в палатку вошел джура и объявил, что полковник Морозенко вернулся из Збаража.
– Морозенко! Зови, зови скорее! – вскрикнул радостно
Богдан, повернувшись к полковникам. – Вот этот принесет нам верную весть!
В палатку вошел Морозенко.
– Ясновельможному гетману, – начал было он свое приветствие, но Богдан перебил его:
– Ну, говори: передал мой лыст? Что делают паны? Что слышно там у панов?
– Лыст передал твой, гетмане, самому Яреме. Паны, услышавшие о том, что лыст их не дошел до короля, побелели как глина, сам Ярема позеленел от злости; он велел передать тебе, гетмане, что ты не по кавалерски поступил, а по тирански, отрубивши голову его послу. Но я ему сказал, что выучился ты этому у его княжеской мосци.
– Ха ха ха! Душа козак! – вскрикнули разом полковники. – Ну, и что же?
– Когда б не такой страх, уж, верно, маячил бы я теперь где нибудь, как флаг на башне; но только паны здорово притихли, боятся теперь прогневить нас. Когда Ярема гаркнул на меня, так все подеревенели.