– Если князь, – говорил старший между ними, пан Дембович, – разгромит этих шельм Половьяна и Кривоноса, то нам можно будет спокойно сидеть по своим поместьям.
– Ха! – ответил желчно и злобно Ярема. – Коли хотите, панове, спокойно сидеть и лежать в то время, когда отчизна объята вся пламенем, так защищайтесь сами, а чужою кровью покупать себе спокойствие хотя и выгодно, но очень уж наивно!
– Но у нас мало сил, – ответили жалобным хором побледневшие шляхтичи, – куда ж нам тягаться с этими страшными дьяволами!
– У меня тоже на всех сил не хватит! – взвизгнул Ярема, – Что я за поставщик их для всех обалделых? Обращайтесь к вашим новым вождям, пусть они водворят вам покой. Я и то уже сделал глупость, оставив свои владения. Меня вон подбил один доблестный воин Тышкевич спасать его Махновку да и дал сам стрекача в решительную минуту, открыв мой тыл... И я по милости этого труса должен был выдержать атаку с трех сторон и понести большие потери. Ну, теперь пусть же он тешится своею Махновкой, – захохотал князь каким то скрипучим смехом.
– На бога, на раны Езуса! – молили шляхтичи.
– Да у вас же тут есть большой отряд Осинского, – бросил презрительно им Ярема и заходил взад и вперед по палатке.
– Не только Осинский, но и Корецкий тут тоже стоит; только если наияснейший князь согласится, то и они вслед двинутся, а сами вряд ли решатся.
Ярема остановился и задумался. У него снова загорелась жажда отомстить этой песьей крови, а соединившись с такими двумя отрядами, это было совершенно возможно, тогда оправдался бы и его поход на Волынь.
– Пригласить ко мне князя Корецкого и пана Осинского, – произнес он резко через минуту и, кивнувши слегка головой, отпустил депутацию.
Через полчаса Осинский и князь Корецкий были уже в палатке Яремы.
– Панове, – обратился к ним Вишневецкий, – главные хлопские силы, как мне известно, сосредоточены теперь под Полонным... Раздавить их, растоптать пятой – и очаг повстания в этом крае будет погашен. Хотя мои войска измучены битвами и походами, но они понесут с радостью и без отдыха свою испытанную отвагу на погибель проклятых схизматов. Итак, я предлагаю вам, панове, присоединить свои свежие отряды к моим хоругвям и ударить немедленно на врага.
– Княже, – ответил на это Корецкий, – видит бог, что я не могу исполнить твоего предложения: я должен немедленно, сейчас же лететь к моему родному Корцу, так как узнал, что к нему подступил ужасный Чарнота... а там в моем замке сидит и моя молодая жена, и масса гостей... гарнизон же ненадежен... Первый долг рыцаря – защищать женщину.
– Это похоже, – презрительно засмеялся Ярема, – на Тышкевича, тот тоже говорил, что первый долг рыцаря – защищать свои скирды... Но пусть только княжья мосць не забывает, что когда каждый из нас бросится исполнять лишь свои первые долги, то отчизна будет растерзана, да и самые скирды и жены не будут защищены.
– Я с ясным князем, – возразил обиженно князь Корецкий, – ходил везде под его хоругвью, пока было можно, но теперь, когда мое родное...
– Пропадет при таком отношении к делу, – прервал его резко, крикливо Ярема. – Тышкевича скирды и добро сгорели, а панские жены...
– Брунь боже! – воскликнул побледневший Корецкий, подняв вверх руки.
– Да мы, княже, – промолвил наконец Осинский, – не имеем и права открыть военные действия без приказа ясновельможных гетманов.
– Каких? Каких? – накинулся на него запальчиво князь. – Тех, может быть, что находятся сами в плену и исполняют приказы голомозых?
– Гм... кха!.. – поперхнулся Осинский. – Я говорю вообще... Есть же и новые предводители. Речь Посполитая не может оставаться без вождей, и никто своевольно...
– Ха! Новые? – посинел даже от злости Ярема. – Так, значит, и мне нужно идти к ним с поклоном и ждать их распоряжений, а? Или вы полагаете, что хлопы без согласия их не взденут всех вас на вилы? Да разрази меня перун, если я подыму и руку на защиту таких послушных Речи Посполитой детей, которые не могут сделать и шагу без няньки. Оставайтесь же здесь в распоряжении ваших гетманов и ждите заслуженных ударов судьбы, а я отправлюсь немедленно домой и позабочусь, не печалясь о вас, сам о себе... Я вас, панове, больше не задерживаю! – повернулся он круто спиной и порывисто вышел из палатки, оставив в ней растерявшихся и не знавших на что решиться своих гостей.
Взбешенный князь потребовал себе коня и приказал отряду отступать немедленно к Старому Константинову. На другой день Вишневецкий со своими войсками стоял уже лагерем в виду своего родного города. Но не успели еще надлежащим образом отабориться его хоругви, не успел еще он сбросить в раскинутой наскоро палатке своих походных доспехов, как доложил ему всполошенный джура, что прискакал в табор князь Корецкий без свиты и просит, на бога, у князя аудиенции.
Улыбнулся злорадно Ярема, но приказал его тотчас впустить.
Корецкий вошел в палатку, едва передвигая затекшие ноги, сгибавшиеся непослушно в коленях. Вишневецкий приготовился было встретить князя надменно и сухо, но несчастный вид его пробудил в стальном сердце княжеском жалость.
Бледное, с засохшими следами пота и пыли лицо гостя выглядело осунувшимся, дряхлым; бегавшие по сторонам глаза светились неулегшимся ужасом и стыдом.
– Что там случилось, и так скоро? – спросил его быстро Ярема. – Да присядь, княже, ты едва стоишь на ногах... Гей, джура, – хлопнул в ладоши он, оборотясь к выходу, – принеси князю холодной воды, пусть его княжья мосць извинит, что не предлагаю меду или венгржины – в походе у меня их не имеется. Но на тебе лица нет?
– Смертельно устал, – проговорил с трудом Корецкий, отпивши несколько глотков воды, – целые сутки летел без отдыха, не слезая с коня, за мной скакал мой отряд и отряд пана Осинского, они тут за полмили, к сумеркам будут сюда.
– Да что такое случилось? Что погнало вас так без оглядки сюда?
– Ах, княже, ужасное известие!.. Прости, – ты был тогда, как и всегда, прав... Ты единственный столп в Речи Посполитой, на который могут все опереться... Ты у нас единственная надежда и опора.
– Благодарю! – кивнул головою надменно Ярема и, откинувшись на походном складном стуле, скрестил руки.