– А, отче Григорий! – приветствовал его радостно Богдан.
– Ясновельможному до земли челом! Да хранит его господь молитвами угодников печерских! – поклонился низко монах.
– Спасибо! Ну ну, садись! Ты, видно, утомился с дороги, – указал ему Богдан на место против себя. – Какие новости?
– Быть может, ясновельможный гетман позволит мне теперь пойти похлопотать с послами, – произнес в это время вкрадчивым голосом Выговский.
Богдан изумленно оглянулся. Заинтересованный в высшей степени появлением монаха, он совершенно забыл о присутствии Выговского; деликатность и скромность пана писаря произвела теперь на него самое благоприятное впечатление.
– Иди, я скоро снова призову тебя, – произнес он милостиво и подумал про себя: "Что ни говори, а умная и тонкая голова".
Выговский вышел.
– Ну, что же? – обратился Богдан нетерпеливо к монаху.
– От Верещаки известие вчера после повечерия получено: примас послал посольство в Порту {385}.
Невольный возглас вырвался у Богдана.
– Хочет утвердить султана с Польшей и обратить неверных против нас.
– Так, так, так! – заговорил ажитированно Богдан. – Теперь мне понятно все: что думал я, то и совершилось. Вот отчего и требует визирь, чтобы хан отпустил пленных ляхов, вот отчего и хан медлит, ничего нам не отвечает. Ну, отче, теперь уже и делать нечего. Отправил я в Царьград Дженджелея, сегодня шлю ему на подмогу еще с дарами послов, а дальше – только уповать на милосердие божие: на чью сторону склонится Порта, там будет и перевес.
Гетман встал с места и прошелся несколько раз по комнате.
Видно было, что полученное известие настолько взволновало его, что он больше не мог оставаться в спокойном, бездейственном положении.
– Ну, а что, не слыхал ты, кого прочат нам в митрополиты? – спросил он, пройдясь несколько раз по комнате.
– Отца Сильвестра Коссова, архимандрита Михайловского златоверхого монастыря. Муж зело мудрый и во всяких науках искушенный.
– Знаю... что со мною ездил на сейм от владыки... велеречивый... Посмотрим, посмотрим, – произнес как то рассеянно Богдан, не прекращая своей однообразной прогулки, и замолк.
Монах тоже не нарушал молчания. В комнате стало тихо, слышались только резкие, размашистые шаги гетмана. Вдруг Богдан остановился; какое то неопределенное восклицание вырвалось у него.
– Да, вот что, – заговорил он оживленно, подходя к монаху и останавливаясь перед ним, – передай от меня Верещаке, чтоб поискал там в Варшаве, – сам я читал не раз, – книг таких, в которых бы хула и непочтение пропечатаны были на царя и на Московское царство. Да. Так передай, чтобы сыскал, а как сыщет, чтобы мне переслал немедленно.
И так как монах смотрел на него с недоумением, не понимая, очевидно, такого странного желания гетмана, то Богдан прибавил с тонкою улыбкой:
– Ты знаешь, отче, что пожар приключается часто и от одной шальной искры, нужно только здорового ветра, чтоб раздуть ее.
– Или обложить соломой, – усмехнулся в свою очередь монах.
– Так, так, отче... кивнул головою Богдан и затем прибавил: – Ну, ступай теперь, отдохни с дороги, мы с тобой еще потолкуем потом.
Отправивши монаха, Богдан снова распечатал пакеты, посылаемые в Турцию, изменил и исправил содержание их, затем призвал Выговского, сам осмотрел дары, посылаемые в Крым и в Порту, и сам отправил послов. Все это делал он ажитированно, взволнованно, желая заглушить усиленной деятельностью мучительную тревогу, закравшуюся ему в сердце. Особенно долго говорил он с послом, отправляемым в Турцию.
– Наипаче пусть Джеиджелей объяснит визирю, – повторил он ему несколько раз, – что Польша сама нас подкупила для того, чтобы мы напали на Порту, что все беспокойства султану от козаков по наущению и хитростям лядским совершались. Да пусть еще предостережет визиря, чтоб поберегся доверять ляхам, что они де нарочито хотят отбить султана от соединения с нами, а у самих с Москвой вечное обещание друг другу против всяких врагов помогать, особливо против татар и мухаммедан, и что послы их то и дело в Москву, словно птицы, летают.
Покончивши наконец со всеми делами, Богдан поднялся к себе наверх. В светлице его встретила Ганна; она была чем то озабочена; это ясно можно было заметить по ее лицу.
– Дядьку, – подошла она к нему, прикрывши двери, – со мной приключился сегодня какой то странный случай.
– Что, голубка моя? – всполошился Богдан.
– Сегодня в церкви во время службы ко мне протискался какой то неизвестный хлоп и, сунувши мне в руки этот пакетик, шепнул на ухо: "Гетману, и чтоб не знал никто".
– Где он?
– Вот, дядьку.
Ганна подала Богдану небольшой пакет из толстой бумаги; надписи на нем не было, но на обратной стороне пакет был запечатан большой восковой печатью, на которой ясно оттиснулся какой то шляхетский герб. Богдан внимательно осмотрел герб; на нем была изображена турья голова, во лбу которой сияли три звезды.
– Гм... герб знакомый... Я где то его видел, – приговорил сквозь зубы гетман, срывая печать и разворачивая письмо. На листе бумаги стояло всего несколько строк:
"Благородный шляхтич, которому вы можете довериться, желает переговорить с вами сегодня в полночь в южной башне замковой. От свидания этого зависит судьба всего
края. Для успеха дела о свидании этом не должен знать никто". Подписи не было никакой.
Богдан прочитал еще раз записку и, не говоря ни слова, передал ее Ганне.
XXIII
Ганна быстро пробежала короткие строки письма и повернула к Богдану свое побелевшее лицо.
– Дядьку, вы не пойдете, – произнесла она решительно но, – это ловушка... Если бы какой нибудь шляхтич пожелал дать вам благоприятные сведения, он не побоялся бы явиться сюда.
– Гм... он может побояться того, что ляхам сообщат о его свидании с нами, – произнес в раздумье Богдан, – особливо если это важная особа, а, судя по гербу, я могу утверждать это наверное.
– О нет, нет! – вскрикнула Ганна. – Таким предателям, которые предают своих, верить нельзя. Не доверяйте вы этому письму, дядьку! Ляхи хотят выманить вас одного, чтобы осиротить нас. О, не ходите, прошу вас, молю вас! – схватила она его за руки. – У вас много врагов, и среди своих вся ваша жизнь теперь...