Но пехота стояла неподвижно, не выражая ни словом, ни криком впечатления видимой сцены, и в этой молчаливой стойкости чуялось, что живою она со своей позиции ни на шаг не сойдет.
LXII
Преследование козаков продолжалось недолго.
Затрубили трубы, и рассыпавшиеся по полю всадники стали собираться к своим знаменам. Вскоре хоругви построились снова и, повернувши фронт, направились к своим окопам.
"Гм, что то теперь будет?" – подумал Кречовский, следя внимательно зорким глазом за движениями польских войск. С его позиции ему было прекрасно все видно. Вот хоругви подъехали к окопам; громкие возгласы и радостные движения рук приветствовали появление молодого гетмана. Вот наступила полная тишина; видно было, что гетман, поворотившись к войскам, говорил им какую то речь. Вот он взмахнул обнаженною саблей, и вслед за его движением сотни сверкающих сабель поднялись в воздухе, и громкие возгласы долетели и до козаков.
– Гм! – поправил свой длинный ус Кречовский. – Расхрабрились ляхи, – теперь не начнут ли атаку? Может статься – у них ведь быстро хмелеет голова и от победы, и от поражения...
И действительно, слова Кречовского вскоре оправдались. Пушки выдвинулись еще дальше в поле и направились жерлами прямо против того места, где стояла козацкая пехота.
"Так, так... двадцать четыре, – пересчитал орудия Кречовский, – для начала недурно, жарковато придется... Добро еще хоть дождь над самой головой висит, – поднял он глаза к небу, которое хмурилось все больше и больше и грозило разразиться с минуты на минуту сильным ливнем, – а то бы просто хоть жупаны скидай!.."
За пушками стали латники, коронные хоругви и польские козаки.
"А вот и гусары!" – повернул голову Кречовский в ту сторону, где стояли гусарские полки.
Неприятельские войска стали делиться на две части и выезжать по хоругвям вперед. Видно было, что Чарнецкий и Потоцкий беспрерывно подлетали то к одной, то к другой хоругви, и там, где они появлялись, раздавались сейчас же оживленные возгласы.
"Гм... гм, – повел бровями Кречовский, – оживились ляхи, значит, будет атака... гусары делятся... Итак, атака с двух флангов, а с фронта батарейный огонь... Задумано недурно, если только..."
Но здесь размышления его были прерваны оживленным шумом, пробежавшим по рядам.
– Гетман! Гетман! – раздалось среди козаков.
Кречовский обернулся: действительно, к козакам мчался
на своем белом коне, окруженный знаменами и бунчуками, Хмельницкий.
– Панове друзи и братья! – заговорил он пламенным голосом, осаживая возле Кречовского коня. – Вон строятся польские войска; на вас понесутся сейчас в атаку гусары, они думают смять и рассеять вас, как овец; но не бойтесь их натиска: за ними стоят уже татары, а за вами – я! И этим ли лядским пугалам победить вашу силу? Били вы, братья, и не таких врагов! Не допустите же их только разорвать ваши лавы. Помните, друзи, что на вас смотрит заплаканными глазами Украйна, что от вашей стойкости зависит теперь победа... и ее доля. Постоим же крепко, товарищи, братья! Нам ли страшна смерть? Мы стали за правое дело, за край наш, за веру, и ангелы божьи понесут души павших к престолу всевышнего!
– Поляжем! Не дрогнем, батьку! – раздался один дружный возглас из тысячи уст.
– Вам я вверяю всю долю Украйны! – вскрикнул вдохновенно Богдан, указывая булавой на широкое поле, по которому неслись уже гусарские хоругви. – Смотрите: вон мчатся гонители и мучители ваши. Защищайте же, дети, поруганную мать!
Единодушный порывистый возглас покрыл слова Богдана, и все глаза устремились по тому направлению, куда указывала гетманская булава.
Действительно, при громких звуках труб и литавр гусарские хоругви уже неслись полным галопом с двух сторон на козаков. Один вид этих страшных всадников мог нагнать ужас на самую бесстрашную душу. Длинные наклоненные пики их выходили далеко вперед лошадей; привязанные к ним разноцветные флаги развевались и свивались какими то огненными змеями, пугая и людей, и коней. Залитые в серебряные и стальные латы, всадники казались вылитыми из металла, неуязвимыми великанами; огромные гребни перьев грозно развевались над их головами; медные и орлиные крылья шуршали за спиной; шелест этих крыл и звяк лат, палашей вместе с страшным топотом доносились и до козаков. От удара сотен тяжелых копыт глухо вздрагивала земля; развевающиеся знамена мелькали над наклоненными, блестящими всадниками, сверкали мечи и пики, а гусары все неслись, ускоряя свой бег, на темные фаланги козаков. Казалось, один их ужасающий натиск должен был смять и опрокинуть всю пехоту.
Страшно, невыносимо было смотреть, стоя неподвижно, в лицо летящей на распростертых крыльях смерти; но козаки стояли сурово и смело, готовясь принять в свои груди весь этот несущийся лес копий... Минуты отделяли рейстровиков от мчавшихся гусар, но эти минуты казались часами.
Раздалась короткая команда. Передние ряды козаков опустились на колени и приложились к ложам рушниц; задние наготовили самопалы.
Вот уже можно различить фигуры первых всадников... Жутко становится стоять неподвижно в первых рядах.
Необоримое желание выстрелить, остановить огнем, или криком, или каким нибудь действием эту чудовищную, несущуюся стену охватывает все больше и больше козаков; но куренные атаманы молчат, впиваясь зоркими глазами в летящие хоругви, словно измеряют расстояние, отделяющее их от козаков, и козаки стойко ждут, припавши к рушницам.
Вот обозначились уже лица врагов... Напряжение начинает доходить до высшей точки, до какой то невыносимой тревоги.
– Пане атамане!.. Не опоздать бы!.. Допустим... Сомнут... – раздается порывистый возглас из первого ряда, и вслед за ним перебегают подобные же возгласы в разных местах.
– Стой! Не время! Выстрела даром не тратить! – звучат холодные и сдержанные голоса куренных, и козаки смолкают.
Сомкнувши свои тонкие брови, Кречовский выжидает... Он знает, на сколько можно подпустить этих страшных гусар.
Вот уже некоторые из всадников вырвались вперед. Мучительное напряжение доходит до невероятных размеров. Еще минута.
– Целься! – раздается короткая команда. – В ноги коням!..