– Дождь то хотя и утих, но только временно, – возразил Шемберг, – пожалуй, перед ливнем... а поле разгружено и теперь. По моему, – заговорил он решительно, – нашу конницу, легкую и тяжелую, выстроить здесь в боевой порядок, но не выводить за окопы; драгунов же спешить и расставить с мушкетами и копьями на валах, а против козацких застрельщиков выслать свою цепь.
– Да? – возмутился региментарь. – А самим стоять бездеятельно и любоваться, как наше славное рыцарство будет безнаказанно падать под градом хлопских пуль?
– Против застрельщиков высылать целую армию? – сдвинул плечами Шемберг.
– Застрельщики, вельможный пане, – вмешался Чарнецкий, – сами никогда не выступят: за ними, верно, стоят полки и готовятся к атаке.
– Или ждут, чтобы мы поймались на удочку и вышли в поле, – поправил Шемберг, – а потому и нам лучше выждать и высмотреть расположение их войск.
– Выждать? – прервал его презрительно молодой полководец. – На бога! Опять ждать и дождаться, пока не выскочат из тумана тысячи этих дяблов и полезут на наши окопы...
– О, они хуже дяблов, – подъехал в это время к Шембергу пан ротмистр, услыхав только последнюю фразу, – если уж полезут, то никакой сатана не остановит их; распорите козаку брюхо – он будет лезть; отрубите руки и ноги – будет лезть, снимите голову... – остановился ротмистр, почувствовав, что немного увлекся.
– А если и без голов лезут? – улыбнулся саркастически Чарнецкий.
– Пане полковник! Пшепрашам! – вспыхнул было ротмистр.
– То тем более, – продолжал Чарнецкий, – ясновельможный региментарь наш прав, что мы не должны допускать их к атаке, а, напротив, отразить дерзость.
– Совершенно верно, – возвысил голос Потоцкий и скомандовал повелительным голосом: – Легкая кавалерия за мной в поле! Драгуны и гусары быть готовыми к бою! Артиллерии выступить и открыть усиленный огонь!
– Будет все исполнено! – отсалютовал саблей Чарнецкий. – Но я бы просил от имени отца панского, нашего славного гетмана, не рисковать так страшно жизнью. Начальство над легкою кавалерией можно поручить кому нибудь другому, – неприятель еще не выяснен... могут быть случайности...
– За излишнюю храбрость сына не покраснеет отец, – бросил гордо Потоцкий и потом добавил: – А риску я не боюсь, опираясь на вашу доблесть, панове, известную ойчизне давно. Вы баловни славы; не ревнуйте же меня к ней, а позвольте хоть раз прикоснуться к ее сладким устам!
– Виват! – обнажили сабли собравшиеся начальники отрядов и с воинственными кликами помчались к своим частям.
Вскоре за окопами уже развевались разноцветные значки, и выстроенные в ряды кони нетерпеливо топтались на месте, закусывая удила. Потоцкий бесстрашно гарцевал впереди и воодушевлял всех своим огненным словом.
– Панове, витязи, любимцы Беллоны! Перед вами неприятель, которого вы всегда побеждали. Говорят, что он превышает нас численностью, тем лучше – больше потехи. Говорят, что эти хлопы бьются отважно – тем лучше: больше нам славы! Вперед же за венками! – взмахнул он блестящим клинком и вихрем помчался в ту сторону, откуда летели пули застрельщиков. За ним рванулась с места в карьер легкая кавалерия, хлопая хоругвями, шелестя значками, сверкая обнаженными саблями, шашками, ятаганами.
Козаки, заметив движение конницы, усилили пальбу; словно вспугнутое гнездо ос, зажужжали пули. Всадники стали пригибаться к луке, сваливаться на бок, падать, кони заметались, расстраивая стройность рядов.
Но вот наконец и козаки: за кустами, за камнями, за пригорками лежат, перескакивают, прячутся. Кавалеристы припустили лошадей; козаки, давши залп, пустились бежать назад. Но не уйти им от быстрых коней, от острой стали: вот покатился один с разрубленною головой, вот угодил другой на копье, как галушка на спицу, вот схватился третий, распорол лошади брюхо, свалил ее и поляка, но впилась ему в грудь стрела, и он упал плашмя под копыта мчащихся коней.
С победными криками рассеялись веером по полю герои, преследуя в одиночку убегавших козаков. Напрасно кричал ротмистр: "До лавы!", желая восстановить порядок и прекратить преследование целыми кучами одиночных людей, – борьба была так легка, победоносная травля так увлекательна, что ей поддался даже юный и пылкий герой, вкушавший впервые опьяняющую прелесть победы. Вдруг из ложбины, застланной полосами порохового дыма, раздался оглушительный треск; целая линия вспыхнувших огоньков обозначила густую, твердо стоявшую массу – мощное каре козацкой пехоты. Шарахнулись кони, взвились на дыбы и отпрянули сразу назад, роняя славных всадников, наскакивая друг на друга и опрокидываясь в предсмертных конвульсиях. Поднялось смятение.
– На бога, панове! – вопил побледневший Потоцкий. – Вперед! В атаку! За мной!
– Стой! Стройся! – кричал в другом месте зычным голосом ротмистр. – Куда вы, трусы? Они отступают!..
И это было верно: рейстровики действительно подались назад. За ротмистром неслись и другие начальники хоругвей, перенимая бросившихся было наутек коронных татар и козаков.
LXI
Полякам кое как удалось удержать расстроившиеся и смешавшиеся хоругви, но едва стали приводить их под градом пуль в возможный порядок, как справа раздался страшный дикий крик: "Гайда!" – ив дыму показался целый косяк несущихся бурею коней с наклоненными всадниками, с устремленными блестящими остриями копей и сверкающими молниями клинков. Оторопели сбившиеся в неправильные лавы хоругви и поняли, что от этого урагана было невозможно ни уйти, ни выдержать стоя его стремительный натиск.
– За мною! Ударил час славы! – вскрикнул Потоцкий и первый ринулся с безумною отвагой вперед.
Пример его увлек остальных; навстречу одной тучи понеслась другая, и обе слились в ужасном ударе. Страшные крики огласили воздух; упали сабли на сабли, скрестились длинные копья, завязался дикий рукопашный бой.
– Вперед, братцы! Бей их, локши на капусту! – ревел Кривонос, свирепый, обрызганный кровью, сверкая обнаженною саблей. – Додайте ляшкам панкам, не жалейте рук, победа наша!
– Не сплошаем, батьку! – крикнул запальчиво Морозенко. – Сведем с этими мучителями счеты! – и неудержимый, как вихрь, кинулся он бешено в самый центр свалки.