– Ге, теперь не тревожься, друже, – вскрикнул весело Чаплинский, вытаскивая сложенные бумаги, – теперь мы попытаем молодчика огнем и железом, выболтает он нам немало новостей, а тогда ты и отправишься по следам беглецов в степь... Гетман и староста приедут сюда чинить суд и расправу. Не бойся, теперь и мышь из степи не убежит!
В тот же день вечерком, отдохнувши и подкрепившись с утомительной дороги вечерей, пан подстароста отправился со своим зятем по направлению к селению Бужину, куда был доставлен под сильной стражей Хмельницкий{298}. Хотя в душе подстаросты и закипала все время бессильная досада на роковое стечение обстоятельств, мешавшее ему до сих пор наведаться к Оксане, соблазнительный образ которой не выходил у него из головы, но возможность здесь, сейчас же натешиться и надругаться над своим беззащитным врагом так сильно опьяняла его, что вытесняла даже на этот раз и образ дивчыны.
– Теперь то мы ему, голубчику, все припомним, – повторял он время от времени, обращаясь к Комаровскому и потирая от удовольствия руки, – все припомним, все!..
Но Комаровский, казалось, не слышал и не понимал ничего... Он сидел рядом с ним в санях мрачный и дикий. Вид его внушал невольный ужас. В этих остановившихся голубых глазах появилось теперь какое то тупое, животное выражение... Казалось, еще одно мгновение – и он ринется, очертя голову, на свою жертву.
И вид обезумевшего от злобы и ревности зятя щекотал как то особенно остро извращенные чувства Чаплинского.
"Дурак, дурак! – посмеивался он про себя, поглядывая украдкой на своего соседа. – Го го, если бы ты знал, кто украл твою красотку! Воображаю, с каким бы ты ревом кинулся на меня! Хе хе! Но теперь сиди спокойно и жди, покуда я с ласки своей отправлю тебя в снежную степь отыскивать тень своей возлюбленной. Авось какой нибудь снежный сугроб охладит пыл твоих страстей. То то ж, сиди, дурень, спокойно и помни, что в жизни мало одной бычьей силы, надо еще иметь и разумную голову, черт побери!"
Чаплинский самодовольно расправил свои торчащие усы и шумно отдулся. Действительно, все для него складывалось так удачно, что он начинал верить в особенное расположение к себе всех святых.
"Казнить это подлое быдло за услугу отчизне не маловажная награда. Быть может, староство! А почему бы и нет? Влюбленного быка отправить в степи... а самому, покончивши с делами, к Оксане, теперь уже никто не помешает".
Еще розовые отблески солнца не потухли на снежных крышах, когда Чаплинский и Комаровский достигли Бужина, находившегося невдалеке от Чигирина. Они направились прямо к дому эконома, в котором был заключен под грозною стражей Хмельницкий. Уже издали они заметили у хаты большое скопление народа; и люди, и жолнеры о чем то горячо толковали, кричали и бранились; среди них волновался больше всех Кречовский.
– Что? Что там случилось? – крикнул Чаплинский, выскакивая из саней и бросаясь в толпу.
У распахнутых настежь дверей дома стоял бледный, растерянный Кречовский.
– Несчастье, пане подстароста... Здесь уже ничья вина... – говорил он взволнованным голосом, указывая на распахнутые двери, – свидетелями все эти люди, что мы обставили его стражей со всех сторон, но сами черти помогают этому дьявольскому роду. Хмельницкий ушел, и стража вся разбежалась...
На другой день рано прибыли в Бужино сам коронный гетман, Конецпольский, Барабаш, Чарнецкий и множество панов, чтобы присутствовать при казни бунтаря и изменника, который так долго умел обманывать всех окружающих.
Расположившись в лучшей просторной избе, гетман, Конецпольский и остальное панство, прибывшее на это любопытное зрелище, поджидали с нетерпением Чаплинского и Кречовского, которые почему то медлили и заставляли себя ждать.
– Я говорю панству, это такой дьявол, от которого давно пора бы было избавиться для блага всей отчизны, если бы только не особая милость к нему короля, – стучал раздраженно по столу пальцами Потоцкий. – Но теперь, когда мы его попытаем да отберем у него из рук эти знаменитые привилеи, – кривил он в ехидную улыбку свои тонкие губы, – тогда то послушаем, что скажет нам на это открытие сейм!
– Сообщников у него много... быть может, он передал их кому нибудь? – заметил с сомнением Конецпольский.
– О о! Обшарим их! Вывернем всех с потрохами! – ярился все больше и больше Потоцкий. – Благодаря бога, мне приходилось бить их чаще, чем псарю собак! Не уйдет от меня ни один щенок! Однако отчего же не ведут его? – вскрикнул он резко, быстро поворачиваясь на стуле. – Где это пан подстароста? Почему заставляет нас ждать?
Среди слуг обнаружилось какое то робкое замешательство.
– Где Чаплинский, говорю вам? – ударил по столу рукой Потоцкий и вскочил со стула. – Позвать сейчас сюда! Я ждать не привык!
Через несколько минут в комнату вошли Чаплинский и Кречовский. На Чаплинском не было лица; Кречовский выступал спокойнее.
– Теперь я вижу, что пан подстароста имел действительно слишком много дела с хлопами, – заговорил Потоцкий едким и злобным тоном, забрасывая голову назад, – если позволяет себе заставлять нас так долго ждать!
Чаплинский вспыхнул и произнес почтительным, заискивающим тоном, отвешивая низкий поклон:
– Тысячу раз прошу ясновельможное панство простить меня... но... – запнулся он, словно ему сжала судорога горло, – но... но... здесь вышла такая ужасная, непредвиденная неожиданность.
– Что? – взвизгнул Потоцкий, наскакивая на него.
– Хмельницкий убежал! – выпалил с отчаяньем Чаплинский, отступая невольно к дверям.
Если бы в это время бомба разорвалась среди комнаты, она не произвела бы такого эффекта, как эти слова Чаплинского.
ХLII
– Хмельницкий бежал? – вскрикнули все разом, срываясь с места.
Чаплинский молчал.
– А, так вы мне ответите за него головою! – заревел Потоцкий.
– Но, ваша ясновельможность! На бога! Чем я виноват? – возопил Чаплинский. – Не я ли сам прискакал к вам сообщить о поимке пса и его тайных планах? Вчера, прискакавши сюда, чтобы сделать ему первый допрос, я узнал вдруг эту страшную новость. Ведь меня самого, ей богу, всю ночь напролет лихорадка трясла. Бездельник может спрятаться где угодно. О господи, мы и теперь не в безопасности! У него столько сообщников, сколько в лесу листьев, да еще, уверяю вашу ясновельможность, тому может быть множество свидетелей, что ему помогает сам дьявол! О господи! Я и теперь трясусь, как осиновый лист, а при моей комплекции это угрожает мне смертью. Уж если кому достанется от этого пса, то никому иному, как мне!