Так летели, словно в угаре, день за днем. Близился праздник святого Николая{293}. Однажды вечером Богдан вошел в комнатку Ганны и, тщательно затворивши за собою дверь, обратился к ней серьезным, деловым тоном:
– Слушай, Ганно, я привык говорить с тобой как с другом: близится роковой день. На Николая я хочу дать обед и послал гонцов за всеми старшинами, какие теперь есть на Украйне; получил весть и от Богуна, что он к Николаю спешит. Мне надо достать привилеи. Они у Барабаша{294}. Надо налить вином эту прогнившую бочку до самых краев. Не жалей денег; трать сколько хочешь, лишь бы все вышло и сытно, и пьяно. Да помни, надо созвать как можно больше нищих, бандуристов и калек.
– Не помешали б они, дядьку; от них дела не скроешь.
– Того мне и нужно, – они разнесут по всей Украйне, что Богдан украл у Барабаша привилеи и ускакал с ними на Сечь!
– О дядьку! – только могла вскрикнуть Ганна и с загоревшимся восторгом и воодушевлением лицом припала к его руке.
Весть о том, что пан сотник Чигиринский готовит на Николая освящение своего нового дома и знатный пир, с быстротою молнии облетела все окрестности. Множество нищих, калек и бандуристов потянулись к Чигирину.
Уже за два дня до святого Николая в доме Богдана начали приготовляться к великому торжеству. Зима стояла теплая и тихая, а потому обеденные столы для нищих решили поставить в клунях, коморах и сараях. Целыми днями пекли, варили и жарили. Шмуль, которому было поручено заготовить для нищих пива и меду, летал всюду с такою поспешностью, что длинные фалды его лапсердака развевались, словно крылья летучей мыши. Наконец настал давно жданный день.
Рано утром вошел Богдан к Ганне и, поцеловавши ее в голову, произнес с глубоким чувством:
– Ну, Ганно, молись теперь богу: господь любит тебя.
– Дядьку! – подняла на него Ганна глаза, что горели непреклонною верой. – Господь вас выбрал, он не оставит вас.
– Не говори так, дитя мое, не искушай сердца! – провел рукою по лбу Богдан.
– Вас, дядьку, вас, – продолжала настойчиво и воодушевленно Ганна, – я верю, я знаю – вас!
– Но если и так, – вздохнул глубоко Богдан, – молись, дитя мое, у тебя чистое сердце; молись, чтобы он очистил меня своим священным огнем...
– О дядьку, – перебила его восторженно Ганна, – он охранит, он даст вам все! Верьте и надейтесь на него!
– Мой ангел тихий, – прижал ее крепко к груди Богдан, – ты одна утоляешь и муки, и тревоги сердца...
Ганна вспыхнула и порывистым движеньем вырвалась из его объятий.
XXXVII
Стук, раздавшийся в это время в дверь, отвлек внимание Богдана и заставил его оглянуться. Вошел Золотаренко. Он торопливо поздоровался с Ганной и, не заметив ее взволнованного лица, обратился к Богдану:
– Будут все те, которых с тобой мы наметили.
– Ну, слава богу! – вздохнул облегченно Богдан. – А Барабаш? Узнал ты?
– Знаю, вчера уже не вечерял, чтобы больше было места па Писарев обед.
– Отлично, мы его нальем до краев, как бочку! Одно вот только... когда б Богун, – прошелся по комнате Богдан, – мы бы с ним сейчас на Запорожье; у него ведь там и друзей, и побратымов чуть ли не три куреня!
– Поспеет, – произнес уверенно Золотаренко, – вчера мне говорили, что видели его уже в Трахтемирове.
– Ну, так все... Жаль только, что Чарноты да Кривоноса нет. Да те пристанут всегда, – улыбнулся уверенно Богдан, – а Нечай, вражий сын, уже с неделю у меня в коморе сидит.
– Одного только я боюсь, – произнес с беспокойством Золотаренко, – как бы твои паны ляхи не налезли, а то помешают всему!
– Не тревожься: об этом я подумал, – кивнул уверенно головою Богдан, – сегодня ведь освящение дома, а значит, и все наше духовенство будет. Не бойсь, панство этого не любит! А если бы кто из них и забрел, то мы его живо накатим.
– Ладно, – согласился Золотаренко.
В это время раздался несмелый стук в двери.
– Кто там? – спросил недовольным голосом Богдан.
– Какой то дед, а с ним мужик и баба, – послышался голос козачка, – говорят, что очень им нужно видеть пана писаря.
– Кой бес там еще вырвался на мою голову? Скажи – не до них! – крикнул сердито Богдан.
– Говорил, – отвечал голос, – не слушают. Кажут, что важная потреба.
– Ну, так веди их, вражьих сынов, сюда! – произнес раздраженно Богдан и, дернув себя сердито за ус, прошелся по комнате.
– Кому б это я еще понадобился? – потер он себя рукою по лбу.
– Что нибудь важное, – заметил серьезно Золотаренко.
Через несколько минут раздались тяжелые шаги, и в дверях появились три странные фигуры: белый как снег старик, опиравшийся на руку высокой, худой и мускулистой молодыци с красивым, но суровым и жестким лицом, напоминавшим скорее козака, чем бабу, и мужик, опиравшийся на толстую суковатую палку.
– Дед?! – вскрикнули разом все присутствующие, отступая в ужасе назад. – С того ли вы света, или с этого?!
– С того, с того, детки, родные мои, – заговорил радостно старик, заключая Богдана в свои объятия. – Видишь, бог было взял, а потом и назад отпустил, – шамкал дед, улыбаясь, целуя Богдана и отирая слезы грубыми рукавами свиты. – Да ты постой, постой, сыну, дай посмотреть на тебя, какой ты стал! Ну, ничего, ничего... сокол соколом, – гладил он Богдана и по голове, и по щекам. – Что ж, приймешь опять старого? Правда, плохо оборонил твою господу... в другой раз не попадусь!
– Что вы, что вы, диду? – вскрикнул Богдан, прижимая к сердцу старика. – Да для меня вас видеть такая радость, такая утеха! Да и где же вам жизнь кончать, как не у меня?
– Так, так... я и сам так думаю: или у тебя, сыну, или на поле, – отер несколько раз глаза дед и повернулся к Ганне, что уже стояла за ним и с сияющим лицом бросилась целовать старческие, сморщенные руки
– Голубка моя, слышал уже я дорогою, что ты здесь, – целовал он ее и в лоб, и в голову, и в глаза, – слава богу, слава господу милосердному... Значит, все, что бог дал, вернулось...
– Да что это вы меня, диду, не витаете? – спросил радостно и Золотаренко. – Или уже и не признаете?
– Таких то и не признаешь! Да если б я теперь мог, детки, вот всех бы вас, кажется, передушил! – вскрикнул, сияя от счастья, старик. – Говорят, что на том свете лучше бывает, а вот попадись я опять на зубы ляху, когда на этом не веселее! – Старик обнял Золотаренка. – Да ты тише, тише, брате, – крикнул он ему, когда Золотаренко охватил его своими сильными руками, – помни, что дед не тот стал; кабы не эти вот люди, так уже кто его знает, где бы я гулял теперь?