– На бога! – рванулась она к нему и заговорила прерывистым шепотом: – Вам я могу довериться, как новому другу, от вас зависит спасение моего доброго имени... Но моя честь... моя жизнь...
Пан ротмистр взглянул на бледное, взволнованное лицо пани и не заставил повторить просьбы.
– Положитесь на меня, – шепнул он, – головы лишусь, а не выдам!
– Спасибо! – произнесла она, сдавив ему руку. – Остановите поскорее... вон того нового посла... во имя матки найсвентшей, остановите!.. Пусть он пойдет ко мне только на два слова... от этого зависит... да, моя жизнь!
– Все будет сделано! – уверенно сказал ротмистр и скрылся в толпе. "Однако, – кружились у него в голове мысли, – посол то этот, видно, штучка: и относительно деревни врет, и такую сличную пани пугает до смерти... Нет, брат, я тебя не спущу с глаз!"
Через несколько минут стоял перед смертельно взволнованною паней Викторией молодой шляхтич в почтительно насмешливой позе, а в глубине залы за колоннами виднелась на стене безобразно длинная колеблющаяся тень пана ротмистра.
– Чем могу служить пани? – спросил холодно и церемонно молодой шляхтич.
– Вот ключ, – протянула она судорожно, руку, – во имя всего святого, Михась, будь в северной башне... через годы ну... я буду там.
– Таинственное свидание! – захохотал беззвучно посол.
– Не оскорбляй! – с мольбой протянула Виктория руки.
– А! Испугалась за свое имя? – оледенил он ее презрительным взглядом.
– Не обо мне речь, но о тебе, – задыхаясь от волнения, но гордо ответила пани, – о твоем спасении... жизнь твоя на волоске! Завтра будет поздно!..
Как окаменелый, стоял Чарнота посреди отведенной ему комнаты, не зная, что делать, на что решиться, что предпринять? Мысли у него мешались: тысячи различных планов и предположений росли, подымались в мозгу, словно волны прибоя, но, как волны прибоя, они и разбивались о скалы при одном воспоминании о несомненной западне, в которую он попал. Одно было, как божий день, ясно, что нападение на замок при наличном числе гарнизона и прибывших команд было невозможно, безумно! Мысль о бегстве из замка сегодня же, ночью, приходила ему несколько раз, но как ни изощрял Чарнота своего остроумия, а должен был наконец согласиться, что сделать это при. всей предосторожности, при самой отчаянной храбрости было немыслимо. Оставалась одна только надежда на завтра: и то, если возьмет с собою в поход князь, – тогда бы можно было завести куда нибудь панство в непролазную пущу или в такое болото... А батька Максима натравить на застрявшего в болоте Ярему... "Вот была б потеха – уж на что лучше! Конечно, меня бы он велел искромсать, да за такое дело – любо! А то еще, чего доброго, в суматохе и улизнуть бы было возможно... Да, да, – оживился Чарнота, – птицу на воле, а казака в поле кто поймает? Но возьмет ли Ярема с собой? Вот в чем речь! Да, эта речь с гвоздем!.. А теперь как дать знать товарищам, чтобы сидели тихо, чтобы ни словом, ни звуком не выдали себя варте... Им то наказал я строго, чтобы до выстрела не смели и пискнуть, а поили бы домертва варту, а главное, воротаря, чтоб после сигнала могли сами спустить мост и отворить браму... А тем, тем, в мешках, как сказать... задохнутся, пожалуй... Нет, выдержат, не в таких переделках бывали... Но век же сидеть нельзя... Нападение ночное невозможно... Кривбнос стоит под замком... ему нужно дать знать... иначе завтра его могут обойти... я то могу и остаться; раз ведь умирать, а не двичи, а товарищам нужно дать знать... Ах, господи, что делать?.. Только бы передать... шепнуть два слова, но как? На дверях стража... В окно! – почти вскрикнул он. – Высоко... ничего... ночь темная... можно связать пояс..." Чарнота начал поспешно разматывать огромный шелковый пояс, обвивавший несколько раз его фигуру.
"Хватит, хватит... – шептал он тихо, лихорадочно, – а там и спрыгнуть можно... треснут немножко кости, – не беда!" Чарнота подошел к окну, распахнул осторожно раму, перегнулся, чтобы измерить расстояние, отделявшее его от земли, и отскочил с проклятием назад: под окном, при слабом мерцании одиноких звезд, он заметил тяжелую и неподвижную фигуру латника с длинным копьем. Сердце замерло у Чарноты, и мороз пробежал по спине до самых пят... Западня!.. Западня.
Прошло несколько минут мучительного, бессильного оцепенения.
– А, проклятье! – воскликнул он наконец, сжимая рукоятку своей сабли. – Что ж теперь делать? Что предпринять?..
"Положим, он приказал Верныгоре не начинать ничего до его появления... Но кто может поручиться за их буйные, неудержимые натуры? А Кривонос?.. О, тысячи тысяч чертей и столько же лысых ведьм!.. Как их уведомить?.. Как дать им знать? – Несколько раз прошелся он в волнении по комнате... – А пани Виктория?.. Как расцвела, похорошела, как пышный мак! Узнала... и побледнела... У! Панская лядская душа!.. Что ж, тешится теперь с своим старым чертом! Ха ха ха! И он мог когда то кохать ее?.. Думал назвать своею дружиной?.. Ух!.. Гадина... с горящими глазами: за почт, за роскошь продала и сердце, и красу!"
Чарнота снова обвязался поясом, засунул за него дорогой пистолет и остановился у окна. Тихий ветер пахнул ему прохладой в разгоряченное, взволнованное лицо и приподнял взъерошенную чуприну. Несколько минут казак стоял молча, закусивши губу и скрестивши на груди руки... На лице его, всегда беспечном и удалом, отразилось теперь выражение глубокой и тяжелой муки. Казалось, какие то давние, забытые воспоминания нахлынули бурею на молодое сердце казачье... Наконец глубокий вздох вырвался из его груди...
– Минуло! – произнес он подавленным голосом. – Одна ты теперь у меня и дружина, и порадница! – опустил он руку на эфес своей сабли. – Ты не изменишь, не променяешь на пана щырого коханца!.. – Чарнота снова прошелся по комнате и снова остановился у окна. – Однако просила прийти, молила, говорила, что должна сказать что то. Что это, неужели новая слабость? – отступил он.
"Нет, мет! – сказал казак, усмехнувшись горькою улыбкой. – Что раз похоронено, того не воскресить никогда! Только ж тут больно как, – сжал он свое сердце руками, – ох, обида, обида!.. Да что там вспоминать?" Чарнота безнадежно махнул рукой и устремил глаза в темную даль сада; на конце его мрачным силуэтом вырезывалась круглая замковая башня с острым высоким шпилем, на котором светлою красноватою точкой виднелся фонарь.