– Для начала, панове, – произнес торжественно Чаплинский, наливая из объемистой фляги всем в кубки какую то золотисто зеленоватую жидкость, – прошу вас отведать этой литовской старки, настоянной на зверобое и можжевельнике.
– Недурно, – попробовал староста. – Ты ведь, пане подручный, обещал угостить нас сегодня всеми роскошами Литвы, начиная с яств и питей и кончая более сладкими прелестями?
– Темные леса и глубокие озера моей родины со всеми их обитателями, видимыми и таинственными, со всеми чарами неги будут у ног ясновельможного пана, – произнес с низким поклоном, разводя руками, Чаплинский.
– Это мы с паном пробощем оценим, – подмигнул Конецпольский.
– Non possumus{171}, – опустил глаза пробощ.
– Го го! – засмеялся староста. – Potentia potentiorum{172}!
– А пока знайте, Панове, – обратился он ко всем, – что мой помощник празднует сегодня свою холостую свободу и возобновленную молодость, так нужно нам поддержать его подержанные силы.
– Edamus, bibamus, amemus!{173} – воскликнул, поднимая кубок, Хмельницкий.
– Amen. – чокнулся с ним Барабаш.
– Виват! Слава! – подхватили гости шумно, одобрив литовскую старку. Судя по возросшему сразу шутливому говору и смеху, она действительно заслуживала большой похвалы.
Между тем, гайдуки втащили на столы в огромных полумисках медвежьи окорока, буженину из вепря, лосьи копченые языки, полотки из диких гусей, а к ним в вычурных мисах вазах разнообразные соленья и приправы из лесных ягод и разного рода грибов, да всякие еще литовские сыры. Бесчисленное количество казачков засуетилось возле гостей, то подавая, то принимая посуду, то ожидая других приказаний.
С шумными одобрительными возгласами и жадностью накинулось панство на дары дремучей Литвы; цоканье ножей, усиленное сопение и жевание неоспоримо доказывали, что гости отдавали им полную честь. Чаплинский суетился, рекомендовал и сам подкладывал лучшие куски особенно почетным для него лицам. Молча, кивками голов да мычанием благодарила услужливого хлебосола почтенная шляхта и только лишь вытирала платками, а то и бархатными вылетами своих роскошных кунтушей обильно выступавший на подбритых лбах пот.
После первой смены хозяин наполнил кубки гостей новою мудреной настойкой. На вторую скатерть поставлены были другие полумиски и лохани с разною маринованною, вареною, жареною, фаршированною рыбой, и все из литовских озер, с литовскими же соусами и потравками.
Когда первый голод был утолен и с меньшею жадностью стало набрасываться панство на снеди, послышались за столами то там, то сям короткие фразы.
– Да, у нас новость, я и забыл сообщить ясновельможному панству, – говорил заметно уже подогретый старками пан Чаплинский, – у нас вот в Чигиринском лесу, за Вилами, в трущобе поселилась литовская ведьма, чаклунка, почище киевской... вот так ворожит – не цыганкам чета! Кому из вас, Панове, желательно узнать свое будущее, так рекомендую: как на ладони увидите! А кроме того, у нее найдутся вернейшие привороты и отвороты...
– Ну, этого нам не потребуется, – скромно заметил пан пробощ.
– Очень самонадеянно! – улыбнулся Заславский.
– Гм, гм, – погладил ус Барабаш, – а мы так должны смирить свою гордыню.
– Хе? Нам, подтоптанным, зело нужны привороты, – заметил Шемброк.
– А по моему, пане добродзею, найлучший приворот – это дукаты! – пробасил князь.
– Святая истина! – пропел в тон Ясинский.
Все захохотали. Сдержанное, натянутое настроение пред лицом таких важных магнатов, ослабленное несколькими кубками доброй старки и других настоек, теперь сразу удало, всяк почувствовал себя развязным и смелым.
– В каких это Вилах, – спросил небрежно Богдан, – что на Татарском току или за Чертовым провальем?
– За Чертовым, за Чертовым, где крутится бесом бурчак, – ответил Чаплинский, наполняя свату вновь кубок, – а что, думаешь попытать свою долю?
– И спрашивать нечего: наша доля затылком стоит.
Совершили третье общее возлияние, подали новую перемену. На этот раз в глубоких вазах появились литовские колдуны.
– Пышное панство! – заявил торжественно хозяин, – И рыба, и колдуны любят плавать, так вот рекомендую легкие прохладительные – толстые фляги наливок, ратафий{174}, запеканок, мальвазий{175}. Черпайте из них обильно и спешно, ибо с появлением царя питей, нашего старого, седого меда, всякие пустяковины будут убраны.
– Добрая рада! – зашумели гости и потянулись все к флягам.
– Не буду времени тратить, ясновельможный пане! – крикнул уже смело Ясинский, опоражнивая кубок.
Начались меж соседями и вразбивку потчеванья и чоканья.
– Слыхали ли, панове, – заговорил один из молодых землевладельцев, – вновь начались хлопские бунты.
– Что? Где? – обратились многие к шляхтичу.
– Да вот, у моего брата за Киевом был случай: не захотели панщины отбывать хлопы, стали галдеть, что прежним владельцем им даны зазывные льготы{176}.
– Ишь ты! – заволновались некоторые. – Послушай их, так и хозяйство все брось!
– Ну, и что же, пане добродзею? – заинтересовался Заславский, да и другие притихли.
– Брат то, ясновельможный пане, расправился с ними по шляхетски: написал им новые условия на спинах.
Взрыв хохота прервал рассказчика.
– Да, панове, а одно село, которому такое решение не понравилось, сжег он дотла.
– С хлопами? Так начадил сильно! – икнул Ясинский.
– И убытки понес, – добавил мрачно Богдан.
– Конечно, – загорячился пан с бычачьей шеей, – а что поделаешь? Вот и у меня в соседстве повесили эконома хлопы.
– Плохое предзнаменование, – отозвался Заславский, – и многому виною мы сами.
– Конечно, ясноосвецоный княже, – подхватил развязно молодой шляхтич, – потворство, полумеры, паньканье...
– Жестокость, – подсказал Шемброк.
– Соблазняются такими мыслями многие, – промычал Комаровский.
– "Аще око тебя соблазняет, вырви его и верзи вон", – с чувством сказал пробощ, поднявши набожно взор.
– Отвратительная слабость, – зарычал Цыбулевич, – не манерничать нужно с этим быдлом, а залить сала за шкуру...
– Как князь Ярема кричит: "Огнем и мечем!" – улыбнулся насмешливо Заславский, – только вот в чем беда: после огня и меча ничего не остается.
– Да, ясный княже, нам, властителям, это невыгодно, – сказал, покрасневши, Хмельницкий.