Уж за полночь. Мороз все крепнет и крепнет и, перевалив за 40°, чем-то тяжелым давит грудь, которой как-будто не хватает воздуха. Массы звезд на темном своде небесном льют на тракт и на облегшую его тайгу слабый свет; он, отражаясь от белого снега, толстым слоем укрывшего землю и повисшего тяжелыми кусками на ветвях деревьев, образует не то "светлую тьму", не то тусклые сумерки. Глядишь стоя,— и все погружено во мрак; нагнешься — предметы получают определенные и ясные очертания. В тайге все тихо; только изредка не выдержавшая тяжести снега ветка сломится и пронесется сухой, короткий треск. Вот на повороте тракта со стороны деревни показывается кошева, запряженная одной, но доброй лошадью. В широкой и глубокой кошеве сидят три фигуры, закутавшись, насколько это видно, в хорошие бараньи дохи. На дуге нет колокольчиков; конь идет шагом... все это — не добрый знак! Кто, как не "они" решатся втроем тащиться на одной лошади по длинному перегону и ночью выезжать из селения? Это специалисты по части срезывания мест — чая, товара,— что попадется; они выехали на работу.
Кошева проехала с четверть версты и вдруг свернула с тракта в тайгу; через 30-40 сажен она остановилась за купой молодого сосняка и все трое вылезли из неё и пошли обратно на тракт.
— Какой обоз? — спросил один шепотом.
— Телятниковский.
— Мужик не дурак! Однако не даст.
— Потребуем! Вчерась у него-ж тальковские добыли. Цсс...
Вдали послышалось слабое звяканье бубенчиков и тот ритмически правильный звук, какой идет от мерного хода обозных лошадей.
— Однако коней шестьдесят будет.
— Не знаю! Ложись.
Все быстро скинули дохи: с ног до головы они были закутаны в простыни и казались на темном фоне черной тайги привидениями в саванах. Белые костюмы составляют обычный стратегический прием у трактовых "охотников за местами": одно — они не так выделяются на белом фоне и потому безопаснее подходить к обозу, другое — при преследовании они падают в снег, смешиваются с ним по цвету, и тогда найти их без огня очень трудно; да ямщики долго и не ищут, зная по опыту всю тщету и даже опасность этих поисков.
"Охотники" припали к земле близ самой дороги, и взор напрасно искал бы их в снежном покрове тракта.
Звуки идущего обоза становились все слышнее; вот уж завиделась "голова" — передние сани, на передке которых, в виде обозного знамени возвышался шест с крашеной всеми цветами четырехугольной рамкой, увешанный лентами, колокольчиками и бубенчиками; рядом с ним — как-будто кнут: на рукоятке в аршин длины прикреплена цепочка вершков в 8 с железным шаром, с шипами на конце. Это было страшное оружие, которым запасаются почти все обозные ямщики в дороге. Горе тому, кто попадется под удар его! Им можно, кажется, перебить железный рельс.
Возле шеста с рамой, свернувшись в клубок, спит или притворяется спящим, обозный староста; но возле его головы торчит что-то; это ствол берданки, которую он держит в руках. За первыми санями несколько пустых; потом опять ямщики и тоже спят по-видимому; еще тоже неподвижная фигура. Позднее время, видимо, взяло свое и сон сомкнул глаза.
Мерной и ровной "ступью" идут привычные лошади; некоторые на ходу едят овес из нарочито приспособленных к передним саням сум; другие двигаются, понурив голову, но каждый конь, привязанный к передним саням, непременно ступит там, где ступил предыдущий и потому движение обоза совершается точно машиной.
Вот уже середина обоза: целый ряд никем не стерегомых саней. Самый удобный момент — подбежать, обрезать привязи, вывести сани из линии, завернуть в тайгу, а там уж легко будет переложить в свою кошеву, а ямщичью лошадь бросить на произвол судьбы. На что она? Только хлопоты!
Со снега безшумно встали три фигуры. Быстро и ловко они очутились на санях; в миг-два срезали обе привязи, а третий уже сводил в сторону лошадь. Но ямщики не спали, а притворились спящими; они сами в свою очередь устроили засаду, так как это место тракта издавна слыло опасным.
Не успел "охотник" и двух шагов сделать в сторону, как вдруг пронесся свист еще, еще и десяток темных фигур спрыгнули с саней и бегом кинулись к центру обоза, где шла "срезка". Два резавшие привязи уже при первом свисте сообразили в чем дело и быстрым бегом кинувшись к тайге, попадали в снег и сделались невидимыми. Третий не был так счастлив: кто-то догоняя зацепил его кистенем по голове и сорвал белый убор, так что, когда он упал, то в снегу ясно виднелось черное пятно его головы.
Ямщики кинулись на эту примету и скоро две пары дюжих рук тащили "охотника" к обозу, который уже не двигался и куда собрались все остальные. Впереди других стоял сам староста с берданкой в руках.
— Велишь искать и тех, Илья Ильич? — спросили его в группе.
— Нет! долго будет! да и сыщешь ли еще! На этом науку покажем, да и конец!
— Что же? раздеть да в тайге и привязать, как в лонись? [1]
— Нет! не идет! товарищи выручат, да и много времени-то! А нам в Мытенском к свету надо быть.
— Ты кто будешь? — спросил староста, обращаясь к пойманному.
Тот не издал ни звука.
— Почто молчать? Все ведь одно, паря.
Кто-то чиркнул спичкой и поднес ее к лицу "срезывателя". Мертвенно-бледное лицо его, обрамленное небольшой с проседью бородкой, точно застыло и не шевелило ни одним мускулом; только глаза, с выражением ужаса, но вместе с тем покорности судьбе, медленно провели взглядом по всей группе и остановились на старосте.
Спичка погасла и все погрузилось в темноту.
— Эх, кум Никола! Какой тебя пес на это дело понес! — недовольно, но и с сожалением в голосе воскликнул один из ямщиков.— Точно вам жрать нечего! Эх!
— Не губи, Телятников! — наконец заговорил глухим голосом пойманный,— бери выкуп сколь хочешь.
Телятников молча приставил ему к сердцу ствол берданки. Точно электрический ток пробежал по телу того. Он вздрогнул, зашатался и рванулся из рук держащих его ямщиков.
— Держите его покрепче, ребята! Чтоб не вертелся.
Сухим звуком прозвучал выстрел и серебристой трелью повторило это эхо, унося в тайгу. "Срезыватель" вскрикнул, откинулся назад, конвульсивно рванулся от ямщиков, схватился руками за грудь, затоптался на месте, потом, точно ища равновесия, расставил руки и медленно упал на левый бок. Где-то у него клокотала кровь,— в горле ли, или струясь из раны,— трудно было сказать, только видно было на снегу, как правая нога быстро сгибалась в колене, как-будто тело что-то отпихивало от себя.