Мазепа наклонил голову в знак благодарности на приветливые слова полковника и отвечал, чокаясь также своим кубком с полковником и с Марианной:
— Напрасно благодаришь меня, пане полковнику, — в этом "вчынку" виновницей была одна слепая доля, которая привела меня на ту пору в лес, но если ты это считаешь заслугой, то доля уже "стократ" вознаградила меня тем, что снова привела к вам.
— Хо-хо! — улыбнулся полковник, расправляя богатырские усы, — вижу, щедрый ты на слова, пане ротмистре, так совсем захвалишь нас с донькой: мы и вправду подумаем, что мы какие-нибудь важные птицы, а не опальные казаки. Одначе расскажи же мне, каким образом сталось все это, как пошел ты на ту пору в лес?
— Я ехал от кошевого запорожского Сирко посланцем к Дорошенко...
— От Сирко к Дорошенко? — перебила его с изумлением і Марианна.
— Да, от Сирко к Дорошенко. Но что же тебя удивляет в этом, Марианна? — переспросил девушку Мазепа.
— Так значит, ты наш, а не польский пан? — слегка запнулась девушка.
— Ваш, Марианна, и сердцем и душой, — отвечал с чувством Мазепа. — Я происхожу из старожитной украинской шляхты, отец мой, и дед, и прадед никогда не отступали от своей отчизны и православной веры, я же вправду служил сперва при польском короле, я думал, что можно еще с помощью ляхов успокоить как-нибудь отчизну, но теперь я изверился в них, я решил оставить навсегда Варшаву и остался навсегда при Дорошенко, хочу послужить, чем могу, заплаканной отчизне.
— И слава Богу, — заключил полковник, — какого там добра от ляхов ожидать, а такая голова, как твоя, сослужит нам немалую службу. Из груди девушки вырвался какой-то облегченный вздох.
— А мне говорили... я думала, — поправилась она, — что ты польский пан, но теперь, когда я знаю, что ты наш, казаче, вдвойне рада видеть тебя здесь.
Мазепа только что хотел спросить Марианну, кто это говорил ей, что он польский пан, но в это время к нему обратился полковник.
— Однако к делу, панове громадо, — заговорил он, "одбатовуючы" себе огромный кусок окорока и отправляя в рот за каждым своим словом гигантские куски. — Ты говоришь, что гетман Дорошенко спрашивает нас, как стоит здесь наша справа? Мазепа наклонил голову.
— Ширится повсюду и среди поспольства, и среди старшины. Работаем мы с донькой, да нежинский полковник Гвинтовка, старый честный казак, да переяславский Думитрашко, да Солонина, да Лизогуб, да Горленко, Самойлович, он хоть и хитрый лис, любит на двух лавах садиться, а голова у него не порожняя...
Затем полковник перешел к перечислению преданных Дорошенко сел, местечек и городов; он исчислил Мазепе точны силы Бруховецкого и количество находящихся по всей Украине ратных людей и определил ему тот путь, по которому лучше всего было бы двигаться Дорошенко.
Марианна принимала деятельное участие в этом разговоре, но Мазепа рассеянно слушал его. Он не мог оторвать ее их восхищенных глаз от сидевшей против него девушки.
В своем домашнем наряде, освещенная ярким пламенем огня, она казалась ему еще прекраснее.
Марианна говорила с воодушевлением; на щеках ее вспыхнул яркий румянец, серые глаза казались теперь черными блестящими драгоценными камнями. Но несмотря на ее воодушевление, Мазепе чувствовалось что-то тайное, грустное в этой прямой линии ее сросшихся черных бровей... Ему казалось, что он читает в ее строгих чертах предсказание какой-то печальной доли...
Увлеченный со своей стороны своим рассказом, полковник не замечал рассеянности Мазепы. Наконец он передал ему все нужные известия и тогда только заметил, что тарелка Мазепы оставалась совершенно пустой.
— Гай, гай! — вскрикнул он. — Куда и "кепськи" мы с тобой хозяева, Марианна: пословица говорит, что "соловья баснями не кормят", а мы с тобою так заговорили нашего гостя, что он, пожалуй, и совсем от голода пропадет.
— Что правда, то правда, — согласилась с улыбкой Марианна. — Ешь же на здоровье, казаче, не жди от меня "прынукы", не умею я так "трахтовать", как вельможные пани или значные городянки — прости за простой обычай: бери сам, что понравится, на доброе здоровье.
С этими словами она начала подвигать к Мазепе одно за другим все стоявшие на столе блюда.
Мазепа следил за всеми ее движениями, и каждое ее движение, такое простое и непринужденное, каждая ее улыбка, каждое ее смелое, прямое слово нравилось ему все больше и больше.
— Одначе пора же и челядь твою во двор впустить, — заметил полковник.
Тут только вспомнил Мазепа о том распоряжении, которое отдал при въезде в замок Лободе, и с улыбкой рассказал полковнику и Марианне как он приказал своим слугам, в случае, если их не впустят до полночи в замок и от него не будет никакого "гасла", стараться брать приступом замок.
Распоряжение его понравилось чрезвычайно и полковнику, и Марианне.
— По-казацки, по-казацки, сыну! — одобрил его с улыбкой полковник. — Что ж, когда хозяева не просят — надо самим идти. Одначе, чтоб они нам не наделали "бешкету", пойди, дочка, распорядись там, а то ведь с такими "завзятцямы" — не впустишь по воле... хо-хо! так впустишь поневоле. Да чтоб там нагодувалы да напоилы... Ну да, впрочем, ты у меня все знаешь.
Марианна встала из-за стола и вышла своей легкой, но твердой походкой из комнаты.
— А ты, казаче, не "гаючы часу", подкрепись, чем Бог послал, — обратился полковник к Мазепе.
Мазепа не заставил повторять себе еще приглашения и принялся за ужин. Теперь, наконец, его голод дал себя знать, полковник, впрочем, не отставал от него, и стоявшие на столе блюда исчезали с поразительной быстротой.
Когда, наконец, ужин был кончен, Марианна вошла в комнату и объявила, что весь поезд Мазепы уже впущен в замок; затем с помощью старого слуги, встретившего Мазепу еще в сенях, она убрала все со стола, оставив только келехи и жбаны, и снова заняла свое место.
— Ну, теперь, казаче, — произнес полковник, отбрасываясь на спинку высокого деревянного стула и закуривая люльку, — расскажи ж и нам все, что у вас в Чигирине деется, и зачем ты собственно пожаловал на левый берег, — только ко мне, или имеешь еще какое-нибудь дело впереди?
Мазепа начал рассказывать им о всех политических новостях, происшедших за это время в Чигирине. Марианна слушала его с большим вниманием, перебивая иногда его речь или гневным восклицанием, или метким словом, или неожиданным вопросом, — все это свидетельствовало Мазепе, что девушка не на словах только, а и в самом деле была душою восстания.