Гарасько сплюнул на сторону и произнес скептически:
— Нашел что вспомнить, Волче! То ж было за Хмеля, а теперь, видишь, без нашей "порады" обошлись.
— Да не будет же так! Ведь мы не скот какой бессловесный и переяславские пакты тоже добре помним! — продолжал горячиться один из собеседников, по прозвищу Волк.
— Ox, ox, ox! — простонал седой дед, — что нам теперь эти пакты помогут "не поможе", говорят, "баби кадыло, колы бабу сказыло".
— Уж коли это так, так что ж тут поделаешь? Умирать всем, да й годи! — раздались со всех сторон возгласы и вздохи.
— Да стойте, стойте, панове, может, это еще все и брехня, не к вам речь! — заговорил светлоусый сосед Гараськи, стараясь напрячь сильнее свой слабый голос. — Ну, как-таки выдумать такое, чтоб "выстынать" весь христианский народ? Это, ей-Богу, понапрасну... Чтоб Москва на такое пошла... Николы зроду! Под Москвой вон слободчанам как добре живется, как у Христа за пазухой!
— Эт! Ну тебя к Богу! — перебил его с досадой Гарасько и даже вынул "люльку" изо рта. — Ужели ты такой и до осени доходишь, а когда же твоя голова разумом наливаться начнет?
Вовна хотел было что-то возразить, но приступ сильного кашля захватил его дыхание, он ухватился рукой за грудь и перегнулся над полом, а Гарасько продолжал дальше:
— Значит, правда, когда кругом все полки бунтуют! Слыхал думаю, что сделали переяславцы? Да и нежинцы с гетманом "не вельмы смакують", да и промеж киевлян "гиль" завелась.
— Везде, везде! Слышно, что-то недоброе творится, — подхватили кругом голоса.
— Говорят, что гетман хотел с войском выйти, да побоялся, чтобы казаки его не убили! — вскрикнул Волк.
— И "заробылы б соби у Бога шану, и у людей дяку!" сверкнул глазами черноволосый казак. — Какой он нам гетман? Не гетман он, а здырщик и кровопийца! Обдирать только весь народ умеет, а как до дела дойдет, так "заховаеться" в своем замке, как гриб в траве.
— Ох, что правда, то правда! — заговорил с трудом Вовна, отирая слезы, выступившие от напряжения на глаза. — Мучитель, это он сам все творит, а на Москву только сворачивает...
— Все через него, все, — продолжал с озлоблением Волк. — От гетманской науки и все наши беды, несчастья пошли: сперва он Москве всеми нашими городами да селами ударил, а потом назвал сюда воевод да ратных людей, чтоб легче было нас обдирать, а потом насоветовал еще Москве всех нас в неволю отдать...
— Верно, верно, — поддержал его черноволосый казак, — и гетман Дорошенко говорит, что все это по наущенью Бруховецкого сталось. Я сам его универсал читал.
— Ох ты, Господи? Да что ж с нами будет? Послать на Сичь, что ли? — раздались среди слушателей встревоженные восклицания.
— Хо-хо! Нашли на кого надеяться! — возразил Гарасько, — да ведь теперь по этому самому договору и над Сичью нашей два хозяина стоят...
Все смущенно замолчали.
— Так что ж нам делать? Ведь смерть страшна, панове! — произнес кто-то робко в толпе.
— А то делать, — произнес Гарасько, понижая голос и наклоняясь к своим слушателям, — что делают и кони, когда их уже через меру затянут мундштуком.
— А что ж, Гарасько правду говорит, панове, — заговорил первым Волк, — что ж нам так сложа руки поджидать, пока заберут у нас все, а самих нас с детьми и женами погонят в неволю к ляхам?
— Да стыдно нам тогда будет и зверю дикому, и птице малой глянуть в очи, — вскрикнул горячо молодой казак, — зверь дикий не дается "жывцем" в неволю, птица малая защищает от напастников свое гнездо, или мы хуже "крука", хуже лиса, хуже малого горобца?!
Но несмотря на его горячий возглас, большинство крестьян угрюмо молчало, уставившись глазами в землю.
— Ох-ох-ох! — простонал наконец Вовна, придерживая рукой свиту на груди, — ничего б доброго из этого не вышло, братове, только б еще хуже "пошарпалы" нас. Сколько уже натерпелись мы через все эти бунты?
— Береженого, говорит пословица, и Бог бережет, — поддержал его старик.
— Где нам от их отбиться! — прибавил еще кто-то из толпы.
— Так что же так пропадать, что ли? "Втик не втик, а побигты можна", — вскрикнул Волк, — ведь больше копы лыха не будет, а может, Бог поможет, и избавимся от напастников?
— Куда нам! Их сила, а мы что? — произнес угрюмо смуглый, широкоплечий сосед Гараськи.
— Да ведь не сами же? А разом... гуртом, — возразил Гарасько, — вы только прислушайтесь, что кругом делается! Кругом шевелится люд, собираются в "купы", запасаются боевым припасом.
— А если так, все один на одного оглядаться будем, так ничего и не дождемся, кроме лядского батога! — вскрикнул Волк.
— Не так батьки наши думали, когда подымались еще за гетмана Богдана, не осматривались они, кто первый встанет и кто второй, — заговорил горячо молодой казак, подымаясь с места, — потому и силу имели, потому и били ворогов! А вы, срам смотреть на вас! Никто и не поверит, что вы казацкие дети. С вас ворог третью шкуру спускает, а вы еще не решаетесь и отбиться от него! Чего ж и роптать на Бруховецкого? Дурень он, что ли? Отчего ему не драть с вас шкуры, когда вы сами подставляете еще ему и спины? И чего ж вы боитесь, что потеряете? Ведь что бы там ни случилось, а последнего шматка хлеба не отберут у вас, бо попухнете с голоду, и им і же не с кого будет свои поборы сбирать... ха-ха! Вот на что перевелись те лыцари-козарлюги, которые с Богданом гнали из-под Корсуня, из-под Збоража, из-под Пилявец ляхов!
— Хочь молодой, а говорит разумно! Ей-Богу, панове, правда! Что ж: голый дождя не боится! — раздались то там, тосям более громкие восклицания.
— Эх, хлопче, — заметил дед, покачивая головой, — оно правда, и шкуры своей жалко, и воли, и той крови, что пролили на кровавом поле наши браты, да только тогда ведь с нами был славный наш гетман Богдан Хмель, а теперь мы все равно, что "отара" без "чабана".
— Есть пастух и не хуже гетмана Богдана!
— Кто?
— Петро Дорошенко!
— Ну, не много-то он помог переяславцам.
— Потому что выхватились рано, а теперь, слышите, говорят кругом, что гетман Дорошенко сам со своим, войском к нам сюда прибудет, а с ним идет и орды сто тысяч!
— Ох, ох, ох! В том-то и горе, — застонал снова Вовна, — как прибудет он сюда с татарами, тогда-то уже и настанет жива смерть. Мало ли сел наших и хуторов от этих "побратымив" пропало!