Сестры прозвали Эми "маленьким Рафаэлем". И правда: у девочки были несомненные способности к живописи. Она увлеченно писала и с натуры (больше всего она любила писать натюрморты с цветами), и различные фантастические сюжеты, где фигурировали причудливые персонажи сказок. Учителя в школе жаловались на Эми: часто, вместо того чтобы записать условия задачи, она увлеченно рисовала на грифельной доске животных. Чистые листы в географическом атласе, которые другие ученики использовали для копирования карт, Эми пускала на те же цели, и из атласа часто вылетали листочки, на которых красовались потешные карикатуры. Несмотря на это, Эми умудрялась кое-как учиться, и, благодаря смирному нраву, в школе терпели ее страсть к рисованию.
Одноклассницы любили ее: у Эми был хороший характер и прекрасные манеры, которые давались ей без всякого труда. Ее такт и светские обороты речи вызывали настоящее восхищение. Впрочем, соученицы восхищались и способностями Эми, ведь кроме способностей к рисованию и живописи она могла наиграть на фортепиано двенадцать мелодий или прочесть текст по-французски, делая ошибки только в половине слов. Часто она подкупающе-жалобным тоном говорила: "Когда папа был богатый, мы…" Дальше шел перечень разного рода заманчивых развлечений и удовольствий, которые ныне Марчи или вообще не могли себе позволить, или позволяли в самых редких случаях.
Любила Эми щегольнуть и каким-нибудь сложным, длинным словом, которое подруги находили потрясающе элегантным.
Все любили ее, потакали ее прихотям и странностям. Положение всеобщей любимицы ей очень нравилось, и незаметно эгоизм и тщеславие все больше одерживали над ней верх. Лишь одно обстоятельство несколько умеряло ее гордыню: ей приходилось донашивать одежду после двоюродной сестры. Эми очень страдала от этого. Дело не в том, что не слишком приятно донашивать чужие вещи. Главное, что у матери Флоренс (так звали двоюродную сестру) был очень плохой вкус, и Эми страдала от варварских, по ее мнению, фасонов и сочетаний цветов.
Словом, эти еще вполне добротные вещи были плохи тем, что шли вразрез с художественным вкусом Эми. Например, вместо голубой шляпки ей приходилось довольствоваться каким-нибудь ярко-красным капором или надевать платье, которое ей совершенно не шло. Нынешняя зима в этом плане представлялась Эми особенно тягостной: ей приходилось ходить в школу в платье из блекло-лиловой ткани в желтый горошек. Будь у Эми более сварливый нрав, она умерла бы с тоски от убогости платья, лишенного даже отделки.
– Одно меня утешает, – сказала она по этому поводу Мег. – Даже когда я плохо себя веду, мама не имеет привычки укорачивать мои платья. А вот мать Мери Парк, стоит ей набедокурить, укорачивает платье до колен. Бедная Мери в такие дни не ходит в школу. Когда я думаю о такой дегерадации (так Эми произносила понравившееся ей "умное" слово "деградация"), мне становится легче.
Для Эми не было большего авторитета, чем Мег, к Мег обращалась она за советом и поддержкой. А у Бет самые доверительные отношения сложились с Джо, хотя и по характеру, и по склонностям Джо была полной противоположностью Бет. Только Джо робкая, застенчивая Бет поверяла самое сокровенное и, что удивительно, оказывала немалое влияние на свою безалаберную сестру. Конечно, Мег и Джо и друг для друга немало значили, но каждая пестовала свою младшую сестру. Это было что-то вроде неосознанной игры в дочки-матери, с той только разницей, что место давно заброшенных кукол теперь заняли для Джо – Бет, а для Мег – Эми.
– Расскажите мне что-нибудь, – попросила Мег, когда вечером все уселись за шитье, – у меня был такой унылый день.
– Тетушка сегодня выкинула забавный фортель. Все окончилось прекрасно, и теперь я могу рассказать вам об этом, – начала Джо, обожавшая всякие смешные истории. – Я читала ей этого зануду Белшема, читала монотонно – так тетушка быстрее засыпает. Тогда я достаю свою книжку и читаю как сумасшедшая, пока она не проснется. Но сегодня и меня вдруг стало клонить в сон. Я так громко зевнула, что тетушка спросила, не собираюсь ли я проглотить книжку. Я за словом в карман не полезла и ответила, что могла бы, знай наверняка, что избавлюсь от нее навсегда. Тогда тетушка начала читать мне длиннейшую нотацию и перечислила все мои грехи. Эта нотация вконец ее измотала, и она сказала, что немного помолчит, а я пока должна обдумать ее слова. Я обещала, и она успокоилась. Должна вам заметить, старушенция моя если засыпает, то всерьез и надолго. Ее и пушками не разбудишь. И вот когда я увидела, что тетушкин чепец склонился вниз, – ну просто георгин на стебле, и только! – я вытащила из кармана "Векфилдского священника" и стала читать, одним глазом поглядывая на тетю. Но тут попалось очень смешное место, помните, где все шлепнулись в воду. Я не выдержала, захохотала, и тетя проснулась. После сна она сильно подобрела и велела мне дочитать ей вслух "Векфилдского священника". Она объявила, что желает посмотреть, что за легкомысленное чтение я предпочитаю полезному и поучительному Белшему. Я старалась читать как можно лучше, и, знаете, ей так понравилось, что она сказала: "Что-то я, милая моя, не очень понимаю, о чем идет речь. Давай-ка начнем с самого начала". Я начала сначала и уж постаралась повыразительнее прочитать про семейство Примрозов. Кроме того, я решила схитрить. Остановилась на самом интересном месте и простодушно спросила: "Может, хватит? Вы, наверное, устали, тетушка?" Она снова взялась за вязанье, о котором совершенно позабыла, и, подняв на меня негодующий взор, ответила: "Потрудись дочитать до конца главы и не смей мне дерзить".
– Неужели призналась, что ей понравилось? – удивилась Мег.
– Конечно нет! Но зато оставила этого зануду Белшема. А когда я вернулась в комнату за перчатками, тетушка сама читала "Векфилдского священника". И так увлеклась, что не услышала, как я от радости танцевала в передней. Теперь, надеюсь, моя жизнь переменится. А тетушка… Какую бы она могла вести приятную жизнь! Ей стоит только захотеть. Честно говоря, я не особенно ей завидую. Да, она богата, но, глядя на нее, я всегда думаю, что, наверное, у богатых людей неприятностей не меньше, чем у бедных, – добавила Джо.