Взглянувши на Богуна, она быстро захлопнула окошечко и скрылась за ним. Прождавши несколько минут напрасно, Богун стукнул второй и третий раз. Наконец после довольно долгих и громких толчков замок щелкнул, и форточка приотворилась немного; за нею показалась фигура монахини в длинной черной одежде, спускавшейся до самой земли.
– Благословен бог наш всегда, ныне и присно! – приветствовал ее Богун.
– И во веки веков! – ответила набожно монахиня, не отнимая сложенных крестообразно на груди рук и только наклоняя голову в черном клобуке.
– Можно ли видеть мать игуменью? – осведомился Богун.
– Не велено богомольцев и Казаков впускать, – ответила монахиня, все также не поднимая глаз.
– Да вы передайте только матушке игуменье, что Богун приехал и имеет ей кое что передать, – она примет меня.
Калитка молча захлопнулась; но через несколько минут послышался снова стук железных задвижек, и на этот раз калитка уже распахнулась совсем. Богун вошел и последовал за монахиней по мощеной дорожке, ведущей к покоям матушки игуменьи, через ярко зеленый двор.
Ганна встала с подводы и, оправивши на себе одежу, оглянулась кругом. Прямо против нее на противоположной стороне подымалась высокая башня Успенского монастыря. Подъемный мост через ров был спущен, и толпы всевозможных калек и богомольцев то и дело входили и выходили из под сводов башни. На верху ее помещалась высокая церковь со множеством окон и куполов. Среди дубовых, окованных железом двойных ворот башни, виднелся большой ящик, в который прохожие опускали свои медяки. У ворот стояла стража, дальше, в некотором расстоянии, поднимались золотые купола славного монастыря и других монастырских церквей.
Богомольцы встали и закрестились на золотые кресты. Толпа нищих, заметив прибытие новых прочан, обступила их со всех сторон. Один из них обратил на себя внимание Ганны. Это был человек с лицом чрезвычайно изуродованным оспой, без бровей, без волос, без бороды, с жиденькими черными усами и всего одним ухом. Он прыгал на костылях, изгибая свое туловище, завернутое в какие то жалкие лохмотья, и мычал, и бормотал что то непонятное, протягивая ко всем руку и останавливая на них свои бессмысленные, полуидиотские глаза. Прочане подавали ему кто бублик, кто кусок хлеба. Безобразие его было настолько сильно, что Ганна, чувствуя непреодолимое отвращение, не могла оторвать от него своих глаз, как будто какая то магическая сила приковывала их к этому уроду. Следя за ним, она заметила невольно, что нищий то и дело бросает исподлобья быстрые, пронзительные взгляды, как бы ищет кого.
Наконец, снова застучали железные задвижки, калитка распахнулась, и на пороге показался Богун. Калитку отперла та же старая монахиня, а за нею стояли две молоденькие послушницы в черных одеждах и меховых шапочках на голове.
Как только Богун показался на пороге, безобразный нищий кубарем подкатился к нему.
– Христа ради, пан казак, пан лыцарь, пан полковник, дай что нибудь на бедность убогому казаку! – завопил он, протягивая к Богуну искривленную руку.
Богун хотел было пройти мимо, но нищий загородил ему дорогу, продолжая свои выкрикиванья, и крик его был так назойлив, что Богун, думая отвязаться от него, швырнул ему в шапку медную монету.
– Спасибо, спасибо, вельможный полковнику, славный запорожский лыцарь! – учащенно закланялся нищий и, опустивши руку за пазуху, вытащил небольшую просфорку, сунул ее в руки Богуна и скрылся незаметно в толпе.
Мгновенье стоял Богун, как бы не понимая, в чем дело, – зачем сунул ему нищий просфору? Вдруг неожиданная догадка осветила ему глаза.
– Подожди, Ганно, минуту; я сейчас отдам наказ своим казакам, – обратился он к Ганне, отходя в сторону Казаков.
Розломивши просфору, Богун увидал засунутую в нее сложенную вчетверо желтую бумажку. Быстро пробежал ее Богун; лицо его приняло и довольное, и вместе с тем озабоченное выражение.
– Ну, панно, –обратился он к Ганне, – матушка игуменья с радостью принимает тебя. Будь здорова, прощай покуда, мне надо сейчас же уехать в город Подол, а в четверг я надеюсь возвратиться сюда и увидеться с тобой.
Ганна распрощалась с богомольцами, поклонилась Богуну и, последовав за молодыми послушницами, скрылась в монастырском дворе.
Калитка за монахинями тихо захлопнулась, и звякнул тяжелый железный замок.
19
Богун быстро вскочил на коня и, отдав казакам приказание следовать за ним, отправился из Печер по направлению к городу Подолу. Миновавши заставу, они въехали в обширную рощу. Деревья уже были покрыты нежною, молодою зеленью, а ясени и дубы еще стояли раздетыми; сочная трава стлалась под ногами роскошным бархатом; между подснежниками желтели уже золотые одуванчики; пахло сырою прохладой и ароматом молодой зелени тополей.
Дорога вилась узкою лентой по холмистой местности; иногда среди расступившихся деревьев сверкал издали
Днепр, иногда над зеленою стеной показывался на мгновенье новообновленный блестящий купол св. Софии.
– Хлопцы, осмотрите оружие, – обернулся Богун к козакам, – в лесу много зверя, да и двуногие часто прячутся тут по пущам, чтоб перечистить прочан.
Проехавши небольшое расстояние, Богун заметил с правой стороны дороги высокий, выбеленный столб с золоченою иконой св. Николая, прибитою наверху. От столба вела в глубь рощи извилистая тропинка; она спускалась в овраг и затем подымалась снова в гору, где сквозь деревья виднелись деревянные стены, башни и въездные ворота.
– Пустынно Никольский монастырь! – обратился Богун к казакам, останавливая на мгновенье коня, и, снявши шапку, перекрестился трижды на икону. Казаки последовали его примеру. Вдруг от столба отделилась фигура безобразного нищего в лохмотьях.
– Ты здесь? – изумился Богун.
– А как же? Ждал славного Богуна, чтоб показать ему куда следует дорогу.
Услышав свое имя в устах неизвестного нищего, Богун взглянул на него внимательнее.
– Ты знаешь меня? Откуда?
– Кто такого славного имени не слыхал, тот и на Запорожье не бывал! –ответил весело нищий, совершенно бросив свой странный голос и бессмысленный взгляд.
– Э, да ты, вижу, не такой дурной, как кажешься! – улыбнулся Богун.