Он решил стать грудью против этой толпы, против этого разъяренного зверя, и он крикнул: "Остановитесь!"
Это внезапное появление Богдана и повелительный крик отшатнули, ошарашили толпу; Богдан знал, что это продлится не более мгновенья, а потому и желал им воспользоваться для своих целей.
– Я имею сообщить вам важные новости! – произнес он громко, подчеркивая слова.
– Кто там? Что случилось? Засада? А? – послышались с разных сторон тревожные восклицании.
– Нет! Стойте! Это Хмель! Это писарь Богдан! – раздалось в ближайших рядах.
– Хмель? – крикнул Нечай. – Бот и отлично!
– Опять он! К черту! – забурлили в задних рядах.
– Да слышите ж, глухари, важные вести принес! – крикнул Кривонос.
– Верно, про новое слезное прошение к панам, – вставил тихо Пешта.
– Не нужно прошений! Ведьме на хвост их! – заревела снова и заволновалась толпа. – Смерть ляхам! Рушай!
– Стойте, черти! – гаркнул Кривонос. – Не галдеть! Слышите же: важные вести принес!
– Так пусть говорит! Скорей! Скорей! В замок пора! – не унимались возбужденные возгласы, но любопытство все таки взяло верх и притишило бурлящую кипень.
– Во первых, Панове, – начал, овладевши собою, Хмельницкий, – я пришел вам сообщить план, как взять замок и по свойски расправиться с врагами.
– А коли так, говори, говори! – обрадовались разгоряченные головы. – Мы рады тебя слушать.
– Видите ли? А тут что было? Нет, Хмель молодец! – послышались одинокие одобрения.
– Вам заявил и наш славный Чарнота, что напасть нужно не раньше, как часа через два, через три, когда перепьются мертвецки и паны, и гарнизон, а вы хотели, не слушая его, броситься сразу и попали бы прямо в зубы ляхам.
– Правда, правда! – загалдели казаки.
– Значит, братья, во всяком деле горячность вредит, – поднял голос Богдан, – а в военных справах найпаче. Вам Чарнота еще не все сообщил, так как он шел только около брамы, а внутри, на дворище замка, не был... Ведь правда?
– Да, не был... Это точно, пане Богдане, – ответил Чарнота.
– Ну, а я вот был там внутри и в самом замке и все осмотрел, – овладевал все больше и больше вниманием толпы Хмельницкий. – Вокруг замка расставлена артиллерия, внутри двора стоит триста гусар гарнизона, на стенах вартовые, а кругом разъезжают патрули, хотя действительно остальные войска расквартированы версты за три.
– Так что ж это, значит, по твоему, и добыть их нельзя? – поднялись недовольные голоса.
– Подвести, значит, нас хотели? – вырвалась у кого то угроза.
– Да правда ли еще? – усомнился кто то вдали.
– Что это правда, в том вы убедитесь сами, когда пойдем, – продолжал Богдан, – а подвести вас не мог и думать наш доблестный лыцарь Чарнота, – дай бог всякому такое честное сердце! Сгоряча только ему показалось, что можно легко ляхов перебить, а и погорячиться то, братцы, можно, коли у каждого из нас кровью на них сердце кипит.
– Верно, верно! – раздался одобрительный говор кругом. – Добре говорит: видно, что голова!
– Только и эти идолы, – продолжал Богдан, – хитрые, да и боятся нашего брата здорово, как черт ладана. Разве неправда? Такую горсть нас собрали, а войск своих, и латников, и драгунов навели страх! Пить то засели в замке, а обложились и гарматами, и гаковницами, и залогами и по степи снарядили разъезды.
– Дьяволы! – раздался общий крик негодования, но в нем уже не слышалось первого бешеного порыва, а скорее звучала тоска.
– Но я сумею добыть их, товарищи, – почти крикнул Богдан, – хотя бы у них была и тысяча рук!
– Любо! Хвала! – раздались голоса. – Веди нас, веди!
– Слушайте, мои друзи и братья, – продолжал Богдан, – я передам тому, кто поведет вас, мои разведки, мои соображения, мои планы, и сам подчинюсь ему, – ведь нужно выбрать доводца найчестнейшего, незапятнанного никаким подозрением, кому бы вы безусловно верили, уважения к кому не подорвала бы никакая низкая клевета, – у Богдана от подступившего чувства волнения и боли оборвались слова.
– Тебя... тебя, Богдане, просим, – поднялись не совсем еще дружные голоса.
– Мы тебе верим! – крикнул Чарнота, а за ним подхватили и Кривонос, и Нечай, и Ганджа: – Верим, как себе!
– Верим! – отозвались глухо углы.
– Спасибо вам, братья, – поклонился Богдан, – только и это ваше слово вылетело сгоряча, простите на правде! Разве искрение можно верить тому, кто в продолжение двадцати лет не доказал ничем ни своей доблести, ни любви к Украйне? – в голосе Богдана звучали горькие ноты. – Хотя под Цецорою я и бился в рядах, так то за наше общее отечество против басурманов. Хотя я вот с друзьями моими Нечаем и Кривоносом да с честными лыцарями и сжег Синоп, да два раза пошарпал еще Трапезонт и Кафу{115}, да вызволил сотни три невольников, покативши славой до самого Цареграда, – так и это было делом ехидства, чтоб украсть доверие себе у славного товарыства.
– Что ты, батьку, клеплешь на себя? – послышался из середины растроганный голос.
– Да если б это не ты сам на себя взводил такую напраслину, так я бы тому вырвал язык изо рта! – брязнул саблей Кривонос.
– Слава Богдану, а клеветникам трясця в печенку! – раздались восклицания.
– Хотя я... дайте досказать, товарищи, мои думки, много их столпилось, давят! – продолжал Богдан приподнятым голосом, дрожавшим какою то скорбной волной. – Давно это было, лет тридцать назад; вскоре после наших морских походов... Помните, какой заверюхой закружились над нами ляхи, какая на нас гроза поднялась отовсюду? Так вот с Михайлом Дорошенком{116} да Половцем мы разбили под Белою Церковью поляков. Ну, так они хотели тоже уничтожить, истребить Казаков, да я отправился с Дорошенком к коронному гетману и успел убедить его постоять за нас в сейме, – и дело кончилось Куруковским договором.
– Что и толковать! – пробежал говор между сомкнутыми рядами.
– Верно, – не прерывал речи Богдан. – Нам три года ляхи не платили жалованья; я с Барабашом отправился хлопотать к королю и выхлопотал его. Поднял, вопреки моему совету, восстание Павлюк, я ему сообщал через Чарноту все сведения относительно движений и сил кварцяного войска. Кто дал возможность Скидану уйти от преследования ляхов? Я, это знает Нечай! Кто провел Филоненка к Гуне? Я, это известно большинству здесь стоящих.