– А что же лист, что мы посылали через послов?
– Гм, – перебил его Пешта, – он, может быть, и напортил, – и, помолчавши, прибавил загадочным тоном: – Его то, по моему, и не следовало писать!
– Да как же так? – раздалось сразу несколько насмешливых голосов и умолкло.
– А потому, что я и тогда говорил, – начал уже увереннее Пешта, – да что поделаешь? Ведь у нас не думает никто! Один скажет, а все уж за ним, как бараны, бегут! Говорил, не к чему писать. Перед ляхами унижаться, перед сенатом ползать в ногах! Говорил, что такое смирение только докажет ляхам, что пропала вконец казацкая сила, что ляхи воспользуются этим и проявят над нами неслыханную дерзость, – на мое и вышло.
Словно тяжелый молот, упали эти слова на буйные головы и ошеломили сознанием, что совершена ошибка, повлекшая за собою позорную смерть. Наступила грозная пауза.
У входа по тропинке показались две человеческие фигуры.
– Они, кажись? – обрадовался Кривонос.
– Они, – кивнул головою Половец.
Действительно, приближался Богдан в сопровождении Ганджи.
– Отчего так опоздал? Народ бурлит... – окликнул его Кривонос.
– Коронный гетман задержал, едва вырвался!
– Ну, иди же. Там Пешта пришел, – шепнул Половец.
Богдан подошел к костру и, никем не замеченный, стал с Ганджой в глубине, за выступом обвала, в совершенной тени.
– Кой черт советовал писать жалобные листы? – поднялся раздражительный голос с одной стороны.
– Советовал то человек добрый, – так же медленно ответил Пешта, и двусмысленная улыбка пробежала по его лицу. – По крайности, он всегда на добро казакам думает, да не всегда с его рады добро выходит. Ну, что же, – вздохнул Пешта и, глянувши куда то неопределенно вперед, прибавил: – На дида бида, а баба здорова!
– Ах он чертова кукла! Расшибу! – прошипел было и бросился со сжатыми кулаками Ганджа.
– Стой! Ни с места! – остановил его тихо Богдан и оттянул за себя в самый угол.
– Да какой же это дьявол! Кто эти листы придумал? – закричало сразу несколько голосов, и часть толпы, услыхавши все возрастающий шум, понадвинулась к тесной группе.
– Кто ж, как не Хмель! – раздался чей то голос в толпе.
– Это его панские штуки! – подхватил другой.
– Нарочно затеял, чтобы ляхи, набравшись смелости, и войска свои стянули сюда, и раздавили нас, как мух! – кричал уже третий, проталкиваясь к костру.
– Что вы, что вы, панове! – остановил толпу Пешта. – Хмель думал, как лучше. Он ведь знается с ляхами, думал, что потрафит. Не его вина, коли прогадал.
– А коли так, так не совался бы в казацкие справы, сидел бы со своим каламарем за печкой! Через него мы должны такую поругу терпеть! – вопил уже в исступлении молодой казак, взобравшись на пень и ударяя себя в грудь руками. – Чего мы ждем? Кого мы ждем? Какие тут рады? Бить ляхов, доказывать им, что нас паскудить нельзя! Уже коли они нас паскудить желают, так разорвать их, псов, на тысячу кусков!
– Смерть ляхам! – закричали кругом.
И этот зловещий крик покатился по ущелью, бурей промчался мимо Кривоноса к Половца и заставил шарахнуться стаю волков, собравшихся из любопытства в ближайшей трущобе.
Вокруг Пешты образовалась уже довольно большая толпа. Второй разведенный костер освещал их красные исступленные лица. Один только Пешта стоял посредине, спокойный и даже насмешливый, переводя от одной группы к другой свои желтоватые белки.
– Так, – сказал он громко, – играться бумагами больше, братья, не будем.
– Душа, казак! Молодец, брат! – раздались восклицания в толпе.
– Только ведь сами руки никогда не бьют, Панове, – продолжал Пешта, – надо к ним и голову разумную, и сердце неподкупное прибавить!..
– Верное слово! Атамана, атамана! – закричала толпа, и к этому крику пристали уже и все остальные.
– Только выбрать, панове, оглядаючись, чтоб и голову имел разумную и бывалую, чтоб ни с кем не снюхивался, да за двумя зайцами не гонялся бы, да чтоб и войсковой справы не бегал, – заметил Пешта.
А Бурлий добавил, будто про себя:
– Такого и не сыщешь среди нас!
– Как нету? А Хмель? – закричало два три голоса в задних рядах.
– В затылок тебе Хмель! К черту! Мы не перьями, а мечом им отпишем! – раздалось из передних рядов.
– Богуна! Вот казак, так казак! Нет ему равного нигде! – закричал кто то из середины.
– Богуна, Богуна! – подхватило множество голосов.
– Да, казак славный, – согласился и Пешта, – и храбрый, и честный. Только молод еще, братья, а в нашей справе надо не смелую руку, – все вы, братья, смелы, как орлы, – а нам нужно рассудливую голову.
– Правду, правду говорит! – отозвались голоса.
– А и главное, – продолжал Пешта, – что его теперь здесь нет: ведь он в Брацлавщине.
– Верно! В Брацлавщине! – подхватили другие.
– То то ж, пока мы за ним посылать будем, нас здесь на лапшу посекут ляхи. Ждать нам некогда.
– Некогда! Некогда! – перебили его шумные голоса.
– Бить ляхов! Смерть Потоцкому!
И снова знакомый голос наэлектризовал толпу. Крики, проклятия слились в один бесформенный рев.
– Народ горит, – заметил Кривонос Половцу, бросая взгляд по тому направлению, где узкое ущелье расширялось в грот и где освещенная огнем двух пылавших костров волновалась разгоряченная толпа, – а нет еще Нечая и Чарноты!
– Расставим и проверим сторожу, – заметил Половец.
В глубине узкой тропинки послышалась удалая песня: "Гей, хто в лиси, озовыся!" И из за деревьев, сдвинувши шапку на затылок и широко распахнувши жупан, показался Чарнота.
– С чего это ты, с чего ты запел? – набросился на него Половец, – Или хочешь посзывать всех польских дозорцев?
– Некого! – ответил бесшабашным тоном Чарнота. – Двое из них встретились мне на дороге. Не хотелось мне оказать ляху услугу, да что было делать: пришлось даровать им вечный покой!.. Да еще и снежную могилу насыпать, чтоб не отыскали друзья. А остальные все пируют в замке, от огней побелела даже черная ночь.
– Пируют, дьяволы, на наших грудях, – мрачно заметил Кривонос. – А тебе оттого так и весело стало, что ты и песню затянул?
Лицо Чар ноты вдруг стало серьезно.
– Ты этого, брате, не говори, – произнес он тихо. – Я, быть может, только горилкой да вольною песней и душу казацкую спасаю.