– Знаю, – перебила его надменно Марылька и направилась к дверям; Чаплинский бросился вслед за ней. Они вошли в соседний покой.
– Вот, радость моя, – произнес Чаплинский слащавым тоном, указывая Марыльке на двух шляхтичей, ожидавших их там, – я привел к тебе двух этих благородных шляхтичей; их любезность и ум помогут нам весело скоротать это скучное время. Впрочем, одного из них моя крулева хорошо знает.
– Пан Ясинский? – вскрикнула Марылька с изумлением и устремила на подошедшего к ней Ясинского пристальный взгляд.
Ясинский слегка смутился и опустил глаза.
– Он, он, шельмец! – продолжал шумно Чаплинский, хлопнув Ясинского приятельски по плечу. – Сознайся, пане, испугался ты тогда здорово хлопов, когда бежал от нас в Гущу к паку воеводе брацлавскому?
– Но, пане, не бежал, а торопился присоединиться к войску, – перебил его Ясинский.
– Однако пан и с гуртом в поле не выходил.
– Пан воевода брацлавский предпочитал перо мечу и мирные переговоры – бранным кликам. Но по дороге я перебил массу быдла... Вот свидетели моих подвигов, – обнажил он немного шею.
Марылька подняла с изумлением глаза и заметила на ней сзади короткий рубец.
– С тылу, – улыбнулся Чаплинский, – впрочем, всяко бывает. Все же значок. Но пан, сколько я знаю, не был в ассистенции воеводы, когда тот ездил в Киев на свидание с Хмелем {424}.
– Оставался в обороне замка... Был еще болен, на шаг от смерти.
– Но, но, но! – погрозил ему шутливо Чаплинский. – Однако пусть будет так, как хочет пан. Во всяком случае, я рад, душевно рад видеть пана. А вот, богиня моя, пан Дубровский, – указал он на другого, немолодого уже шляхтича, бывшего в свите воеводы в Гуще, – пан был в ассистенции воеводы и может нам рассказать много любопытного об этом подлом хлопе.
– Разве пан воевода тоже прибыл в Збараж? – изумилась Марылька.
– Да, моя ясная пани, мы принуждены были покинуть Гущу. Хмельницкий уже выступил, огромные шайки хлопов рыщут повсюду, нам едва удалось доскакать сюда.
– И все это сделали наши поблажки да снисхождения, – заметил злобно Чаплинский. – Если б король после своего избрания, тогда, когда Хмель возвращался на Украйну, послал ему вместо любезных лыстов двадцать тысяч послов с горячими упомннками, не принуждены бы были благородные шляхтичи скитаться теперь по белу свету, оставивши свои дома на разграбление подлому быдлу.
– Но, пане подстароста, теперь для Хмельницкого двадцать тысяч войска все равно, что для меня двадцать мух, ей богу, правда, – возразил Дубровский. – Видели мы там много чудес, слава богу, что еще головы свои целыми унесли!
– Гм... гм... – промычал Чаплинский. – Однако ты так напугал своими словами мою пани, что она и не просит нас садиться, не предлагает нам и чарки вина.
– Прошу прощения, ясное панство, – спохватилась Марылька и покраснела. – Об этом Хмеле так много говорят теперь, что поневоле забываешь из за него все!
Гости уселись; через несколько минут слуги внесли и поставили на столе фляжки и чарки. Чаплинский налил себе и двум гостям; все просунулись к столу; Марылька села тоже.
LX
– Ну, так расскажи же нам, пане ласкавый, что и как поделывали вы в этом лагере Тамерлана? – обратился Чаплинский к гостю.
– Признаюсь, пан подстароста выразился о нем верно, – усмехнулся Дубровский, – клянусь честью, отцы наши не поверили бы моему рассказу. Начну с того, что нам удалось только с величайшим трудом добраться до этого гнезда змей. Ясное панство знает, что после избрания короля Хмельницкий согласился отступить в Украйну и там ожидать нашего прибытия; итак, в декабре мы выехали из Варшавы, но, добравшись до Случи, принуждены были остановиться: двигаться дальше не было никакой возможности. Мы послали к гетману посла с просьбой, чтобы он дал нам провожатых, и тот прислал нам одного из своих полковников; таким образом, только под защитой козаков решились мы двинуться в глубину этой цветущей когда то и ужасной теперь страны. Пусть навсегда ослепнут мои очи, если мне доведется увидеть еще раз то, что мы увидели там. Да, признаюсь, напрасно ученые ищут ада, – в Украйне теперь хуже, чем в аду! Никто, уверяю вас, панове, и не думает там о плуге и бороне; денег, серебра – сколько угодно, но куска хлеба мы не везде могли достать. Поверит ли панство, что за стог сена нам приходилось платить по шесть флоринов.
– По шесть флоринов! – вскрикнули разом Чаплинский и Ясинский.
– Да и то доставали с большим трудом; там никто не собирается ни пахать, ни сеять, – решили, что достанут все готовое у панов.
– Проклятое быдло! – прошипел Чаплинский.
– Ну, вспомним мы это им не раз! – добавил Ясинский.
Марылька бросила на них полный презрения и ненависти
взгляд, но не произнесла ни слова.
– Итак, едва в феврале удалось нам добраться до Киева, – продолжал Дубровский. – Здесь мы передохнули немного, хотя и тут нами едва не накормили днепровских осетров, и двинулись уже оттуда в Переяславль. Вот тут то пришлось нам уж так круто, как мы и не ожидали. Хмельницкий, видите ли, поджидал нас, к нему уже прибыли послы из Московии, и из Турции, и из Валахии, – ну, словом, со всех сторон, и старый пес задерживал их, – хотелось, видите ли, ему показать перед всеми, что и гордая Польша шлет к нему, хлопу, своих послов. И он доказал это!
– Сто тысяч дяблов! – ударил кулаком по столу Чаплинский. – И вы допустили это?
– Что было делать? Кругом нас так и шипели, как гады, его полковники, – единое слово сопротивления могло нам стоить жизни. Он пригласил нас явиться на майдан; долго возражали мы против этого желания гетмана, но делать было нечего, и мы должны были согласиться на это. С трудом могли мы добраться к назначенному месту: кругом на далекое пространство стояла сплошная стена козаков. Майдан окружали все иностранные послы со свитами. Нам с нашими дарами пришлось подождать довольно долго, пока на майдан не вышел гетман, и бей меня Перун, если бы я мог узнать в нем старого хлопа! Ей богу, он окружил себя таким великолепием, что только скипетра ему недоставало, чтоб походить на настоящего короля!
– Быдлысько! – прошипел сквозь зубы Чаплинский и, отодвинувши с сердцем стул, зашагал по комнате.