– Ой вей, ой погано, пануню, – жаловался встревоженный жид, выглядывая часто из дверей, – проклятые хлопы что то недоброе затевают, все о чем то сговариваются, далибуг, и подойти нельзя: шипят, как гадюки!
– А я им, шельмам, тего, – гремел хриплым басом пан эконом. – Я им, бестиям, тего, до костей шкуру спущу. Я их и за свое добро поквитую... Быдло, пся крев! Дай ко, тего, тего, пива, только холодного, со льду!
– Зараз, зараз, вельможный пане!.. Сурко, герст ду?
Слышно было, как выскочил в другую хату корчмарь, потом снова вернулся и продолжал тихим, вкрадчивым голосом:
– Они тут кричали, что горилку и пиво будут сами вварить, как деды их варили, что рыбу по озерам и в реке будут ловить сами, бо она божья, а не панская, что ни дымового, ни сухомельщины платить не станут, что земля ихняя, предковская... Ой пануню, что они говорят, аж страшно, аж мне честные пейсы тремтят!
– Ах они быдло подлое, – орал и бил по столу кулаком Цыбулевич, – я их всех, тего, закатую!.. Мне вельможный пан дал право хоть перевешать всех его власною рукой, – он и сегодня это сказал, – и перевешаю, шельм, перевешаю!
– Всех, пануню, не нужно, – видимо, струсил жид, – потому не будет кому пить, а это и пану убытки... Ой вей, какие убытки! – вздохнул на всю корчму жид. – А лучше пусть пан для острастки посадит на кол зачинщиков, довудцев, хоть пять шесть свиней посадит – и будет антик. Как они, мой пане коханый, забачут, что ихние довудцы на палях... так и сами, звыняйте, пане...
И жид захихикал тонким, гаденьким смехом.
– Так, так, го го! На пали их, дяблов! – крикнул зычным голосом эконом, а потом сразу смягчил тон. – А пиво, доброе пиво, холодное, в нос бьет! Наливай, тего... еще!
– Проше, проше, на здоровье, егомосць! – лебезил жид. – А первые довудцы, первые гадюки – Явтух Гныда, Софрон Цвях и Мартын Колий.
– На пали их, на шибеницу! Вот я их, тего... и запишу. А ну, жидку, еще пива! – раздавался хриплый бас.
– Я, вельможный пане, остальных замечу и скажу, – вторил ему шепотом тенор.
– Добре... Так я тех зараз, а остальных завтра.
– Лучше, пане, захватить всех разом... Далибуг, а то догадаются и утекут.
– Ну, ну! Еще, тего, тего... пива!
Дед сделал знак хлопцу и незаметно с ним вышел на улицу. Возле корчмы уже никого не было, только невдалеке смутно виднелась какая то одинокая фигура.
Дед подошел к ней.
– Слава богу! – поздоровался он.
– Вовеки слава, диду! – ответил приветливо незнакомец и мотнул шапкой.
– Ты, сыну, здешний? – торопливо спросил встревоженный дед.
– Здешний. А что?
– Нам нужно зараз видеть Гныду, Цвяха и Колия, – вмешался в разговор хлопец.
– Цвяха и Колия? – отступил озадаченный селянин и подозрительно взглянул на деда и хлопца.
– Да, их... только ты не мешайся, Олекса, – кивнул головой дед, – мы подслушали сейчас разговор жида с экономом, нужно скорее предупредить братьев. Клянусь нашим гетманом Хмелем, что это правда!
– Так, стало быть... – обрадовался селянин, но потом все таки подозрительно спросил: – А вы сами откуда?
– Да мы утикачи из панских полесских имений... бежим от ката Чаплинского. издалека... бежим до своих ватаг... только ты, человече добрый, не теряй времени... дело важное... страшное дело...
– Да наши тут недалеко собрались... только как оно... опасно ведь незнакомого человека вести до громады?
– Гай гай! Да взгляни на нас, – заговорил шутливо дед, – какие мы опасные люди? Старый, сивый дед и хлопец! Тебе на одну руку...
– Ха ха! И то правда! – ободрился селянин. – Так гайда, тут недалеко.
Пройдя берегом едва с полверсты, за село, провожатый завел деда с хлопцем на какую то леваду. Было уже совершенно темно. Слышались только отдельные голоса. Вартовой, стоявший на рву, опросил провожатого и пропустил их.
– Вот, братцы, – сообщил провожатый, – беглец из за Горыни имеет сообщить вам важные новости.
– А поклянешься ли ты нам, человече божий, – спросил кто то авторитетным тоном, – что слова твои будут правдивы и что ты пришел к нам не с лукавым сердцем, с щирой душой?
– Клянусь погибелью всех панов! Клянусь нашей верой и волей! – произнес торжественно дед.
– Мы верим тебе, – отозвался прежний голос.
– Верим и рады слушать... – раздались другие голоса.
XXIX
– Панове громада! – заговорил взволнованно дед. – Мы бежим из глубокого Полесья, почитай из под Литвы, и спешим с поручением к нашему гетману батьку... И до нас уже долетела радостная чутка, что настал слушный час посбыться ляхов да зажить по старине, на своей правде да на своей воле. Поднялся и там замученный люд, взялся за топоры, за косы да за ножи, побратавшись с огнем. Сколько мы ни шли, то везде видели пустые хутора, безлюдные села, а та и выгоревшие дотла от ляшской злобы; только, правду сказать, и палацы все панские либо разгромлены и лежат в руинах, либо сожжены и чернеют своими трубами да остовами. Первое лишь ваше, братцы, село мы встречаем еще под панским ярмом.
– А что ж поделаешь, коли пан наш не лях и не католик? – вздохнул печально другой.
– Мало ли что пан? – возразил третий, – Пан то хоть и русской веры, а экономы все – атаманы ляхи! Все одно под польским канчуком наши спины...
– Верно, верно! – глухо отозвались многие.
– Да и плевать нам на пана! – крикнул задорно первый. – А ляхов за бока!
– Да вот что, братцы, – заговорил снова дед, – ляхи то и жиды не спят, замышляют на вас, да еще как замышляют... Я вот поэтому и пришел сюда. Мы вечеряли в сенях корчмы и подслушали, что жид корчмарь советовал какому то толстому кабану пану посадить немедленно на кол Явтуха Гныду, Софрона Цвяха и Мартына Колия, а что к завтрему он еще укажет ему штук семь восемь людей... и пан обещал со всеми этими покончить зараз, да так, чтобы поднялся догоры волос, а с остальных грозился пан три шкуры содрать, что дидыч де дал ему на то полное право!
Толпа была так поражена этим известием, так потрясена, а, пожалуй, испугана, что в первое мгновение совершенно застыла и тупо молчала.
– По моему, – выждав некоторое время, добавил дед, – коли не думаете избавиться от катов, то хоть эти трое – Гныда, Цвях и Колий – да еще те, у которых висит за спиной жидовская злоба, должны удрать в эту же ночь и пристать к ближайшим загонам.