– Лайдаки, псы, быдло! – заревел он, пришпоривая коня. – Вот я вам покажу, как от работы бегать да шептаться здесь по углам!
Но пойманные поселяне и не думали двигаться; они переминались испуганно с ноги на ногу, теребя в руках свои шапки; только монах смотрел спокойно и равнодушно на приближающегося разгневанного пана.
– Марылька, богиня моя, – обратился Чаплинский к молодой женщине, – ты подожди нас здесь, а вы, панове, за мной! – скомандовал он окружающим.
Молодой шляхтич и слуги поспешили за паном; в несколько мгновений всадники очутились уже в самой середине толпы.
– А, заговоры? Бунты? Свавольства? – заревел Чаплинский, схвативши за шиворот одного из жалких мужичонков и потрясая его из всех сил. – Что собрались? Чего шепчетесь? Говори, собака! Язык вымотаю!
– Мы, пане... – начал было, заплетаясь, поселянин.
– Вельможный пане, быдло! – перебил его молодой шляхтич, и сильный удар ногою повалил крестьянина наземь. Голова последнего ударилась при падении об острие стремени, и узкая полоска крови потекла по щеке. По рядам окружающих пробежал какой то слабый ропот.
– А это что такое? – заревел Чаплинский, выхватывая хлыст. – Молчать, или я вас тут всех перепорю насмерть! Чего собрались? Отвечайте, собачьи сыны!
– Кажись, причина собрания заключается в том схизмате, – указал Чаплинскому Ясинский глазами на монаха, стоявшего в стороне.
– Привести его сюда, песьего сына! – рявкнул Чаплинский, и двое слуг, соскочивши моментально с седел, схватили под руки монаха и притащили к Чаплинскому.
– Что делаешь здесь, поп? – крикнул Чаплинский, стискивая рукоять хлыста.
– Рассказываю добрым людям о киевских святынях!
– Лжешь, пес, – народ мутить пришел!
– Ксендза зови собакой, а я служитель алтаря!
– Схизмат, лайдак, букопар! – заревел не своим голосом Чаплинский и, размахнувшись, стегнул со всей силы хлыстом монаха по лицу; из кровавой полосы, перерезавшей щеки, брызнула кровь. Монах схватился было рукой за пазуху, но остановился.
– Так вот ты что? А я ж научу тебя, собачья вера, как с паном говорить! – зарычал Чаплинский, бросаясь к монаху. Тихий шум в толпе превратился неожиданно в глухой ропот.
– Оставь, вельможный пане, не тронь святого человека! – раздались хотя сдержанные, но глухие голоса в задних рядах, и толпа понадвинулась к пану, заслоняя монаха.
– Цо? – побагровел Чаплинский, заметивши движение рядов, и начал медленно осаживать коня. – Ни с места, быдло! – заревел он, уже приблизившись к своим слугам. – На колья вас всех, бунтари! А! Вы думаете устраивать мне тут заговоры? Голову сниму каждому, кто посмеет хоть голос поднять, по три шкуры сдеру, живых потоплю, за по рю насмерть! – задыхался он от бешенства.
Все угрюмо молчали, но в этом молчании проглядывала какая то дикая решимость. Чаплинский отъехал.
– Пане Ясинский! – сделал он молодому шляхтичу знак рукой. Шляхтич поспешно подскакал к своему господину. – А что, пане, дело ведь плохо! – уставился на него Чаплинский своими выпуклыми глазами.
Ясинский молчал.
– Узнавал ли ты, пане, по соседству, что говорят о хлопах и Хмеле? – продолжал Чаплинский.
– Да верного ничего; но всюду, как и здесь, какое то мятежное чувство: хлопство шепчется, шатаются подозрительные люди; пробовал было я допрашивать их и с пристрастием, да вельможный пан сам знает – от них ведь не добьешься ничего!
– Сто тысяч дяблов, – проговорил Чаплинский, – ну и времена настали! Опасно при них и схватить этого пса! Одначе надо принять меры, за схизматом проследить, оттереть от быдла, схватить и допросить, – хоть жилы вымотать с него, а выпытать правду. Шинкарю наказать, чтобы слушал в оба уха, о чем будут шептаться в шинке, и немедля передал нам; всюду расставить дозорцев, шпигов и удвоить строгость.
– Слушаю пана подстаросту, – поклонился шляхтич.
– Но дело потом; едем, пане!
– А паню? – изумился Ясинский.
– А, да, да! – вскрикнул испуганно Чаплинский, и шляхтичи, повернув коней, поскакали к красавице.
Когда Чаплинский с Ясинским направились в толпу поселян, молодая женщина проводила их полным презрения взглядом. Стоящей невдалеке, ей слышны были и крики Чаплинского и свист его хлыста.
– Отвратительное чудовище! – прошептала она, не разжимая своих сжатых губ, и по лицу ее пробежала презрительная улыбка. – Ха ха! Здесь как храбр с безоружными хлопами, герой витязь! А тогда? Почему не храбрился он так в Чигирине? – И при этих словах все лицо молодой женщины покрылось густым румянцем, она с раздражением закусила губу и глянула куда то в сторону; видно было, что слова эти вызвали в ее воображении какое то мучительное, позорное воспоминание.
Новые бешеные проклятия Чаплинского долетели до ее слуха; молодая женщина медленно повернула голову и начала внимательно прислушиваться. А ведь как они ни храбрятся, как ни терзают хлопов, а она чувствует во всех какой то затаенный переполох. Так, так, они боятся их, этих диких, оборванных хлопов, и только стараются заглушить казнями и пытками гложущий сердце страх. Но чего? Не может же Хмельницкий с козаками победить коронное войско? – Молодая женщина остановилась на несколько минут в нерешительности над этим вопросом. – Конечно, нет, нет! – почему то вздохнула она и тряхнула нетерпеливо головой, словно хотела сбросить с себя налетевшее сомнение. – Жалкая козацкая рвань и шляхетское коронное войско! – Да, так, а между тем она замечает и в себе этот бесформенный, неопределенный страх. Что то недоброе затевается кругом... Недаром же паны так ловят всякого. Верно, есть что нибудь, и они только скрывают от нее... Размышления ее прервал топот приближающихся лошадей; к ней скакали Чаплинский и Ясинский. Молодая женщина вздрогнула с видимым неудовольствием, но двинулась к ним навстречу.
II
– Надеюсь, моя бесценная крулева не гневается на меня за маленькое приключение с хлопами? – извинился, поравнявшись с Марылькой, Чаплинский.
– Як этому уже привыкла у пана, – процедила та сквозь зубы.
Такое время, богиня, такое время! Строгость необходима. Попустить им вожжи – разнесут в куски, а от ударов хлоп, как добрый биток мяса, делается только мягче и податливее на зубы. – И, довольный своей остротой, Чаплинский весь заколебался от низкого скрипучего хохота. Ясинский поторопился поддержать своего патрона; только Марылька не обнаружила ни малейшего одобрения этой шутке и, глядя куда то в сторону прищуренными глазами, произнесла медленно: