Несколько телег с ранеными опрокинулось. Раздирающие душу вопли и мольбы о спасении прорезали общий гвалт; но жолнеры проносились мимо, затыкая уши, чтобы не слышать этих ужасных криков бессильных и брошенных людей. Никто не рискнул остановиться.
Потоцкий хотел было соскочить с коня, но железная рука ротмистра остановила его.
– Скрепи сердце, гетмане, – произнес он сурово, – все теперь напрасно, спасти их мы не можем. Для тех ты нужнее, – указал он на беспорядочно бегущую толпу и на черную тучу налетавших татар.
Они неслись широким полумесяцем, стараясь отрезать поляков от байраков и охватить с двух сторон. По видимому, их было не менее пяти тысяч.
– Свежие лошади, только что взятые... уйти невозможно... человека по три на душу, если еще нет где засады, – говорил отрывисто ротмистр, измеряя глазами расстояние, отделявшее их от татар.
– А мы без пушек, без ружей, почти безоружны, – ломал руки Потоцкий, – истомлены до крайности, обессилены ужасом... Нет! Битвы здесь не может быть! Одно еще спасенье, что козаки, кажется, не думают к ним приставать, – оглянулся он назад, где полоса козацких войск стушевывалась все больше и больше.
– Любый мой гетман, – произнес тепло ротмистр, бросая полный сожаления взгляд на лицо молодого героя, – для нас теперь это уж все равно. – Не успел ротмистр окончить своих слов, как дикий гик татарский донесся издали к полякам и в лицо их полетела целая туча острых стрел и камней.
Лошади шарахнулись. Некоторые всадники заколебались в седлах. Послышались проклятья, стоны. Впрочем, большого вреда этот залп еще не принес полякам, благодаря дальности расстояния и их тяжелому вооружению.
– Скорее, скорее! На бога! – закричали еще яростнее всадники, пришпоривая коней и оглядываясь ежеминутно на татарские полчища, надвигавшиеся как бы с сдержанною быстротой.
Движение поляков превращалось уже в какое то беспорядочное, гонимое ужасом бегство. Но, несмотря на это, расстояние между ними и татарами все уменьшалось. Теперь уже можно было различить лица передних всадников.
– Святая дева! – вскрикнул с ужасом ротмистр, бросая взгляд в сторону татар. – Я вижу, с ними и свирепый Тугай бей.
– Езус Мария! – вырвался один общий вопль из уст тысяч душ, и в то же время второй ослепляющий залп стрел и камней посыпался на поляков. Теперь уже он не пронесся так безвредно, как первый. Раздались страшные крики. Острые стрелы впивались в лица, в глаза, в плечи, в груди... Некоторые всадники, пронзенные в сердце, попадали из седел, другие, обливаясь кровью, с усилием вырывали впившиеся в тело стрелы. Раненые лошади забились, падая на колени и опрокидывая своих седоков...
Вслед за вторым залпом посыпался третий, четвертый...
Очевидно, татары, несмотря на огромное преимущество своих сил, не хотели бросаться в атаку, а предпочитали поражать безнаказанно стрелами безоружного врага. Тучи их летели беспрерывно в лицо полякам; но уже первые ряды их успели достичь леса. С последним лихорадочным усилием бросились они вперед.
Напрасно молили о помощи раненые, упавшие с лошадей, цепляясь за руки, за ноги здоровых товарищей, умоляя не бросать их на зверство татарам: никто не слышал и не слушал их криков. Все неслось, сломя голову, в лес. Не останавливаясь ни на одно мгновенье, поляки летели дальше и дальше, перескакивая через пни, колоды и рытвины...
Дорога начала спускаться.
– Любый мой рыцарь, – заговорил ротмистр после долгого молчания, прерываемого только треском ломимого леса да топотом коней, обращаясь к Потоцкому, от которого он не отъезжал ни на шаг, – времени осталось немного. Все, дорожащие честью, должны здесь братски полечь. Кто знает, останется ли из нас кто в живых? Но знатнейших они пощадят для выкупа. Поэтому прошу... гетман мой... – запнулся он, – исполнить мою последнюю волю...
– Все, все, – перебил его с жаром Потоцкий, пожимая горячо руку старика.
– В Литве есть у меня деревенька, – продолжал отрывисто ротмистр, глядя в сторону. – Жизнь проходит, и все некогда подумать о спасении души... Вот все это передай на алтарь пресвятой девы в Ченстохове. Она вечная чистая заступница...
Страшные крики, раздавшиеся из передних рядов, прервали его слова. Не обменявшись ни словом, Потоцкий и ротмистр пришпорили коней и прорвались вперед.
Глазам их представилась ужасная картина. Сбившиеся в беспорядке войска метались посреди довольно широкой долины, окруженной со всех сторон пологими холмами, поросшими густою зарослью. Во все расстояние перед ними дорога была загромождена огромными срубленными, вывороченными с корнями деревьями, каменьями, колодами, перекопана рытвинами, ямами и рвами, в которых уже бились наскочившие с разбегу кони. Двинуться вперед не было никакой возможности.
– Предатели! Иуды! – кричали Сапега и Шемберг
– Сзади татары, по пятам! Спасайтесь, на бога... на бога! – ломали с отчаяньем руки бледные как смерть воины, озираясь с ужасом назад.
Но татар не было: они словно желали насладиться безумною паникой пойманных и предоставляли их пока собственным мукам.
– Панове! В обход! Направо! Быть может, пробьемся! – скомандовал энергично Потоцкий.
Все бросились по его слову, но через несколько шагов остановились опять.
Дорогу пересекали те же рытвины, ямы, деревья, камни и пни.
– Конец, – произнес беззвучно Сапега, поворачивая к Потоцкому свое помертвевшее лицо, – мы в. западне.
LXVIII
Несколько мгновений ни один звук не нарушал ужасной тишины.
– Табор! – вскрикнул вдруг Потоцкий.
В одно мгновенье возглас этот отрезвил всех.
– Табор! Табор! Возы сбивайте! Копайте рвы! – раздались во всех местах торопливые крики начальников.
В минуту все соскочили с коней. Жолнеры, хорунжие, полковники – все без различия принялись за работу. Одни бросились сбивать возы, другие, схвативши заступы, начали копать рвы, насыпать валы; работа закипела с какою то лихорадочною, смертельною быстротой. Через полчаса наскоро сбитый обоз был уже готов. Вдруг издали донесся глухой топот множества коней. Все побледнели и молча обнажили сабли; но на бледных лицах столпившихся воинов не было уж больше страха, а горела суровая решимость отчаянья.