– Помогай бог! – приподнял шапку Богдан и, не заметивши нигде образов, насунул ее снова на брови.
Фигуры как будто бы пошевелились немного, но не ответили ничего на приветствие.
– С понедилком! – повторил Богдан и получил в ответ такое же молчание.
"Эге, – подумал он, – что то неладно, коли и на приветствие не отвечают... А может быть, это татары? – мелькнуло у него в голове. – Только вот этот, что лежит у ног, наверное казак, разве... уж не зарезан ли он?" Богдан ощупал рукою пистолеты и произнес приветствие по татарски: "Гош гелды!"
Но и на это приветствие, вместо ответа, дальняя фигура лишь слегка свистнула. Это взорвало Богдана.
– У нас коли здороваются, то добрые люди благодарят и здороваются в свою очередь, – произнес он веско, – а свистят только болотяники. Ну, а на свист и мы можем свистнуть... – и Богдан действительно свистнул, да так пронзительно, что ближайший из молчаливых обитателей заткнул себе уши, а Морозенко, услыхав этот свист, опрометью бросился к хатке и оторопел у дверей, соображая, откуда бы могло так свистнуть?
Во время разговора Богдана сидевший у окна внимательно прислушивался к его голосу, стараясь разглядеть и лицо, и фигуру его; но это оказалось невозможным, так как полутьма в землянке настолько сгустилась, что совершенно скрыла Богдана; когда же раздался его пронзительный свист, молчаливый наблюдатель не выдержал.
– Ну тебя к бесу, – прохрипел он, – даже лящит и звенит в ушах.
– А было бы не затыкать их клейтухом на доброе слово, – ответил Богдан. – Вот ты теперь, – лысый тебя знает, как величать, – хоть и помянул своих родичей, а все же заговорил по людски.
Опять наступило неловкое молчание.
"Что ж, – подумал Богдан, – не хотите говорить, – наплевать. А я погреюсь немного, перекушу е Олексой, а то и подночую, пока не взойдет месяц – казачье солнце; в темень то можно угодить в такое багнище, что и дна не достанешь! Только где бы? Вот этот развернулся на весь пол и место занял. Мертвый он или пьяный?" – тронул его слегка ногою Богдан.
Лежавший захрапел.
– Э, посунься ка, брате, немного! – отбросил тогда. Богдан в сторону ноги лежавшего казака и, севши по турецки перед очагом, начал набивать себе люльку.'
– Вот это тоже по людски, – заметил дальний. – Забрался в чужую хату и выпихает хозяев, точно свинья в чужом хлеву порается.
– А вот что я тебе на это, добрый человек, скажу, – чмокнул Богдан люлькой и выпустил клубы удушливого, едкого дыма, какого даже и черти боятся наравне с ладаном. – Не люблю я, когда мне не отвечают, но еще больше не люблю, когда языком ляпают, так вот у меня и чешутся руки укоротить язык.
– Овва! – протянул ближайший.
– Не дуже то и овва! А коли хочешь, так можно испробовать, потому что со псами нужно по песьи.
– А с волками как?
– Так само: добрая собака и волка повалит.
– А ты уже, знать, доброю собакою стал, что и на людей лаешь? Ой, хвост подожмут!
– Не родился еще на свете такой сатана, чтобы мне на хвост наступил! – сплюнул в сторону Богдан и прижал пальцем золу в люльке.
– Не из тех ли ты, что по камышам беглецов втикачей ищут, чтобы в плуги запрягать? – заметил дальний с сарказмом.
– Эх вы, идолы с бабскими прычандалами, – мотнул головою Богдан. – В камышах сидят, а нюху чертма! Казака до такой, прости господи, погани равняют!
– Что ж ты, коли казаком назвался, казачьих обычаев не знаешь? – оживился сосед.
– Ага! Вот оно что! – усмехнулся в душе сотник и вдруг крикнул пугачем: – Пугу!
– Пугу! – ответили и собеседники. – А кто?
– Казак с Лугу!
– А куда путь держишь? – начал допрашивать дальний.
– В болота, в очерета да в непролазные кущи!
– Зачем?
– Комаров кормить белым телом казацким да искать темною ночью товарища.
– Не похоже, – буркнул себе под нос дальний.
– Так здоров будь, коли так! – крикнул ближний, и оба незнакомца сняли шапки.
– Будьте и вы здоровы! – поклонился Богдан.
– А кого ищешь? Не безносого ли беса? – спросил ближайший.
– Не безносого, а двуносого.
– Э, значит, до нашего батька? – обрадовался, видимо, собеседник.
– Молчи! – толкнул его сердито дальний.
Богдан не заметил этого движения.
– Может, и до вашего батька, – ответил он, – а до моего приятеля.
– А коня можешь поднять под брюхо? – смерил сидящего Богдана пристальным взглядом дальний.
– Какие кони, иных можно и двух! – крикнул Богдан и одним движением головы сдвинул набекрень черную баранью шапку с красным донышком и золотой кистью.
– Гм, гм! – протянул дальний.
– Ладно, – похвалил ближний. – Знать, действительно приятель... только знаешь ли, на какой купине он сидит?
– Вот в том то и беда, что не знаю! Может, проведешь?
– Провести то можно, – ответил тот как то угрюмо и неопределенно, – только хлопца твоего мы тут оставим, не взыщи: такой уже у нас закон. – Богдан промолчал: видимое дело – ему не доверяли. Но как они не доверяли. – вот что смутило Богдана: не доверяли ль они ему, как вообще всякому незнакомцу, или они узнали его, Богдана Хмельницкого, и все таки не доверяют ему? Однако как ни обидно было для Богдана подобное отношение Казаков, но ввиду слухов, переданных ему Богуном, он решил не открывать своего именита потому, помолчавши немного, Богдан снова обратился к незнакомцу, меняя тему разговора.
– А что, паны браты, поделывает тут мой товарищ?
– Охотится! – ответил ближайший сосед, рубя огонь и осекая себя искрами. Богдан ловил мгновения, когда от огнива освещалось лицо соседа, но казак, – в этом уже нельзя было сомневаться, – был осторожен и, отворотившись к стене, закрыл себя еще видлогою, из за которой только и вырезывались при блеске искр торчащими концами усы.
– А на что? На какого зверя?
– На жидов, – сопел и пыхтел, раскуривая люльку сосед, –на панов да на экономов, особенно на перевертней... а попадется и егомосць ксендз – за красную дичь станет.
"Эх, не выдержал, – подумал Богдан и ударил себя кулаком по колену, – и вот через такого палыводу встрепенутся паны и накроют нас до поры, до времени!" Но, чтобы скрыть свое внутреннее раздражение и разведать побольше, он воскликнул весело:
– Важно, добрая охота! Только это все игрушки! А чего нибудь поважней не затевает?