Сердце Богдана забилось сильней и сильнее. Давно уж, с самого возвращения из за границы, все эти мысли глухо волновали его. Постоянное неопределенное положение вызывало страшную жажду знания исхода задуманных предприятий, а виденное им за границей всеобщее увлечение астрологией захватило и Богдана своею волной. Мысли о влиянии звезд, о таинственных темных силах, управляющих судьбою людей, с тех пор не покидали его. Смутная тревога охватила Богдана. "Так так, для них нет тайны, – продолжал он размышлять, вспоминая знаменитых астрологов и предвещателей, виденных им в чужих краях, – пред ними все открыто как на ладони... они держат все эти нити, двигающие человеческую жизнь. – Вдруг в голове его ясно встали слова Чаплинского о ворожке, так изумительно предсказывавшей всем судьбу. – Она может и привороту, и отвороту дать, – повторил он почему то его слова и тут же рассердился на самого себя. – Э, да что там приворот? Она может сказать ему, что его ждет впереди! Где же живет она?..
Говорили, на Чертовом Яру, в литовских Вилах? – вспоминал уже лихорадочно Богдан, собирая поводья и стискивая шенкелями коня. Час ночной... дремучий лес... может быть и нападение... кто знает?" – пролетали в его голове обрывки осторожных соображений, но желание узнать свое будущее сегодня же, сейчас же так сильно охватило Богдана, что он решительно повернул коня и поскакал по степи в том направлении, где должен был находиться огромный сосновый бор.
Быстрая скачка не освежила его, – наоборот, с каждым шагом коня сердце его стучало еще поспешнее и тревожнее. Кровь приливала к голове и оглушительно шумела в ушах. Вот вдалеке показалась темная полоса леса; вот она разрастается еще шире, заняла весь горизонт. Еще несколько минут – и перед Богданом ясно вырезались верхушки столетних сосен, поднявшихся над общею линией леса.
"Где же искать колдунью? – соображал торопливо Богдан. – Говорили, где то недалеко от опушки, на старой мельнице, над глубоким бурчаком..."
Лошадь въехала под густую тень леса. Несмотря на лунную ночь, здесь было почти темно. Черные мохнатые верхушки сосен медленно покачивались, издавая какой то зловещий шум. Бледные пятна лунного света, падавшие то здесь, то там на обнаженные стволы, казались какими то неопределенными, скользящими тенями, кивавшими из за дерев. Конь ступал медленно, вздрагивая и настораживая уши при каждом треске ветки, попадавшейся под его ногу. Вскоре узенькая тропинка свернула налево, и Богдан очутился на краю глубокого песчаного обрыва, в глубине которого мчался мутный и быстрый ручей. Огромные сосны с обнажившимися корнями свешивались с берегов оврага, а некоторые, обвалившись, образовали висячие мосты. Уже спустившийся к горизонту месяц освещал таинственным, тусклым светом дикую, суровую местность.
Вскоре овраг немного понизился, и Богдан заметил невдалеке, на разлившемся небольшим прудом ручье ветхую, посеревшую от времени мельницу с полуизломанным колесом, торчавшим из воды, словно скорченные пальцы утопленника. В развалившейся крыше темнели там и сям огромные дыры. Пара огромных летучих мышей то и дело влетали и вылетали из этих черных отверстий. Ни малейшего признака присутствия живого человека нельзя было заметить в этой старой развалине. Богдан слез с коня и осторожно спустился с ним на развалившуюся плотину. Вода в запруде казалась черной, густой и глубокой; кругом все было тихо, мертво; черные сосны не шевелились, только тонкие струйки воды, капая с неподвижных лотоков, издавали таинственный, зловещий звук да иногда раздавался с соседней сосны мрачный крик пугача: "Поховав! Поховав!"
Богдан осмотрел свои пистолеты, ощупал кинжал, саблю, крест на шее и принялся стучать в окно. Долго стучал он безуспешно, наконец, внутри мельницы послышался тихий шорох, – дверь приотворилась, и на пороге показалось существо женского рода, но настолько отталкивающее и ужасное, что Богдан невольно попятился назад.
Это было что то невообразимо худое и костлявое, одетое в рваные отрепья. Длинная птичья шея и руки старухи были обнажены; каждая кость, каждая жила выступали на них рельефно из под коричневой сморщенной кожи. Голову старухи покрывали седые, всклокоченные волосы, спускавшиеся такими же запутанными узлами до самого пояса. Одно веко ее было полуопущено, и из под него глядел неподвижный зеленый глаз; другой же, открытый, так и впился в лицо Богдана.
– Ночь настала... Месяц спустился... Пугач проснулся... Леший не спит... – зашипела она, вытягивая длинные, костлявые руки с огромными черными ногтями. – Зачем ты ходишь, чего тебе нужно? Уходи, спеши!
Но Богдан уже овладел собою.
– Не трудись, старая ведьма, не испугаешь, не робкого десятка! – остановил он ее смелым голосом. – Погадать приехал; говорят, ты можешь каждому долю разведать.
Старуха, казалось, опешила сразу от такого смелого обращения.
– Пугач кричит... Леший близко... Страшно, страшно! – завопила она снова, вытягивая свои руки к Богдану и впиваясь в него зрячим глазом.
Богдану сделалось жутко.
– Что за вздор мелешь? – крикнул он на старуху. – Говори, можешь ли долю мою разгадать? Скажешь, – он выбросил на руку несколько червонцев, – твои будут, а будешь дурить, так и этим попотчую! – взялся он за приклад своего пистолета.
Колдунья бросила на него хищный взгляд.
– Иди, иди! – проговорила она нараспев, выходя из мельницы и затворяя за собой дверь.
Однако Богдан пропустил ее из предосторожности вперед, а сам последовал за нею. Ловко и легко, словно дикая кошка, начала она спускаться с плотины под лотоки. Здесь внизу было и темно, и сыро, а вода казалась еще чернее и глубже и словно, притягивала к себе казака. Богдан едва поспевал за старухой, придерживаясь за выступы балок, покрытых сырою и холодною плесенью. Несколько раз ему показалось, что из под руки его выскользнуло что то скользкое и холодное, не то ящерица, не то змея. Несколько раз он останавливался, и тогда старуха поворачивалась к нему и, вытягивая костлявые руки, повторяла своим шипящим голосом: "Иди, иди, иди!". Так достигли они противоположного берега и пошли вдоль него, подымаясь вверх по течению потока. Бурчак, расширенный в этом месте плотиною, начинал кверху снова суживаться, теснимый подступившими с обеих сторон крутыми, и высокими берегами. Чем дальше подвигались они, тем выше подымались отвесные берега, а сдавленный поток ворчал все сердитей и грозней. Наконец старуха остановилась,