Оссолинский, сделавши жест, обозначавший готовность принять даже в объятия казака, тем не менее руки ему не подал, а выразил только гостеприимную радость.
– Весьма рад наконец видеть пана сотника... Его милость король тоже будет доволен...
– Да хранит господь найяснейшего нашего круля и вашу княжью мосць! – поклонился низко Богдан, прижав к груди правую руку.
– Спасибо, спасибо, пане! – вспыхнул канцлер. Его приятно пощекотало величанье княжеским титулом, приобретенным им в Италии, против которого поднимали целую бурю уродзоные княжеские роды. – Ну, что приятного нам скажет пан сотник? До короля доходили только смутные слухи.
– Его маестат нам святыня; наши деяния и надежды у пресветлых ног королевской мосци, – произнес с верноподданническим чувством Богдан.
– Такие мысли достойны великой похвалы, – пронизал казака взглядом вельможа, – и если бы все их питали, то крепость государства была бы незыблема.
– За себя и за. своих собратьев я могу перед княжьей милостью поручиться, – взглянул смело Богдан в прищуренные глаза магната, – и если наше бытие угодно найяснейшей воле, то казакам остается только радоваться и благодарить вседержителя.
– Дай бог! – опустил глаза канцлер. – Но как только согласовать восстания ваши против закона и порядка, ergo и против источника их и главы?
– Клянусь богом, – горячо ответил Богдан, – мои собратья не обнажали против закона и порядка меча, а они защищали грудью закон и поднимали меч против его нарушителей, будучи убеждены, что таковые суть враги не только порядка и блага, но и зиждителя их, нашего верховного владыки и батька... Его пресветлым именем и за его великое право клали свои буйные головы казаки.
– Виват! – сделал одобрительный жест рукою вельможа. – Весьма остроумно; но какими же аргументами объяснит пан нападение Казаков на границы союзных народов, через что нарушаются мирные договоры Посполитой Речи и накликают на отечество все ужасы и беды войны?
Богдан, в свою очередь, посмотрел пристально в глаза пану канцлеру; последний не выдержал казачьего взгляда и опустил глаза, вспыхнув едва заметным румянцем.
– С мирными соседями казаки никогда не нарушали своевольно панских трактатов, – после большой паузы заговорил убежденно Богдан, – но разве неверных разбойников басурман и татар можно называть мирными соседями? Они не признают ни прав нашего государства, ни его границ; они постоянно врываются, как хижые волки, в пределы отечества... несут ему смерть и руину, забирают граждан в полон... Так мы защищаем только границы нашего государства и на свою грудь принимаем удары не мирного соседа, а врага, не допуская его до сердца великой Польши.
– За одну такую голову, как у пана, – развел руками в восторге вельможа, – можно многое его собратьям простить.
– Княжья мосць очень милостива, – смутился Богдан.
– Suum cuique{150}, – развел руками Оссолинский. – Одначе... пусть пан присядет и расскажет подробнее о всем случившемся в эти полгода.
Почтительно, но не подобострастно опустился Богдан на ближайший табурет, а канцлер полуразвалился на подушках дивана и приказал казачку подать венгржины.
Богдан рассказал о морском походе, вызванном якобы грозившим западной окраине со стороны Буджака нападением, которое парализовали казаки, рассказал о страшной буре, разметавшей чайки и воспрепятствовавшей предположенному набегу на берега Анатолии, рассказал о морских битвах и трофеях, между прочим, и о Марыльке.
Оссолинский все это слушал с нескрываемым удовольствием, не сводя проницательных глаз с Богдана и попивая небольшими глотками вино.
– Успех всякого дела в руце божией, – заметил, наконец, канцлер, – а ваши поступки освещаются мне теперь благонамеренными побуждениями, которые не идут вразрез ни с интересами Речи Посполитой, ни с высокими королевскими стремлениями; нужно только яснее поставить на вид движение Пивторакожуха, и его королевская мосць окажет тебе, пане, благоволение. Мы уже имеем и некоторые последствия ваших походов: получена в посольской нашей избе веская нота Высокой Порты{151} о казацких разбоях, требующая от Речи Посполитой крупных денежных выплат, оскорбительных для чести государства. Нужно и перед сеймом оправдать воинственные движения Казаков, тогда требование Порты вырастет в casus belli{152}; вследствие чего нам необходимо быть настороже и заблаговременно готовиться к обороне.
– Мы все к обороне королевской чести и блага нашей ойчизны готовы! – воскликнул Богдан. – Пусть ясный князь скажет только слово, и несметные силы могут повстать на Украйне.
– На вашу верность и преданность король и его сподвижники надеются, – произнес Оссолинский, – но действительно ли такую чрезмерную поддержку может оказать отечеству Украйна?
– У нас, ясный княже, где крак{153}, там и казак, а где байрак, там сто казаков.
– Мне это весьма приятно знать, – потер себе руки вельможа, – это дает больше твердости и уверенности, а в панской преданности король, кажется, ошибаться не может.
– Свидетель тому всемогущий бог! – поднял два пальца Богдан, порываясь торжественно встать.
– Верно, верно! – дотронулся слегка Оссолинский до плеча Хмельницкого, удерживая его на месте.
– Всякое желание нашего милостивого короля, – продолжал пылко Богдан, – и ясноосвецоного князя, против кого бы оно направлено ни было, мы поддержим своими костьми.
– Спасибо, спасибо! – прервал бурный поток речи Богдана вельможа и, улыбнувшись, прибавил: – Пан юношески пылок... – А потом сразу переменил тему беседы, вспомнив о спасенной панянке.
– Эта Марылька меня очень заинтересовала, – начал он легким, игривым тоном, – она, быть может, даже дальняя родственница нам... по жене... Помнится, что у отца ее было громадное состояние и, за лишением прав этого баниты, кем то похищено; но если прямая наследница есть, то ео ipso{154}, она может домогаться его возврата... Да, да! А за сироту я возьмусь хлопотать и даже доложу об этом королю... Во всяком случае панский поступок доблестен и благороден.
У Богдана при последних словах почему то сжалось до боли сердце: ему было бы приятнее услышать от канцлера полное безучастие к судьбе Марыльки.