– Я мигом, – почесал усердно грудь и спину казак, – а ну ка, Рябошапко, – обратился он к одному из товарищей, – отыщи нам важнецкую сбрую!
Переоделись Черномазый с Рябошапкой, при общих остротах и смехе, а через час, не больше, на берегу стояли уже две высокие двухконные арбы. В них были сложены наскоро припасы и захваченная добыча. Богдан предложил было и Марыльке сесть в арбу, но панянка решительно от этого отказалась и захотела, при общем одобрении, разделять с казаками все неудобства пути.
Окружив свои арбы, казаки под прикрытием тумана двинулись вверх, придерживаясь берегов длиннейшего озера Каяльника. Без всяких приключений, не замеченные никем, достигли они устья впадающей в озеро реки и сделали небольшой привал.
Сейчас были собраны из валежника костры, на них кашевары устроили на треножниках казаны, и вскоре в них закипел кулиш, разнося в чистом воздухе аппетитный запах подшкваренного сала. Живописными группами разлеглись на кереях казаки, смакуя и затягиваясь своими носогрейками.
Перед подвечерком казакам поднесено было по ковшу оковитой.
– Вспомянем, друзи, – сказал Богдан, – наших товарищей! Разметала их пригода и буря по морю... Уйдут ли от лиха? Так выпьем же за их долю да за то, чтобы послал бог нам, братьям, вместе собраться!
– Дай боже! – вздохнули все искренно и осушили ковши.
Усталые, голодные, подавленные роковою неизвестностью за судьбу своих собратьев, казаки принялись за кулиш и молча хлебали его своими ложками, поддерживая их куском хлеба.
– Кошевой, сдается, на Сарыколи, – не то спросил, не то заметил про себя среди общего молчания дед.
– Да мы туда и прямовать будем, обогнем Каяльник и туда, – ответил не глядя Богдан; он был погружен в глубокие думы и бросал исподлобья украдкой нежные взоры на восхитительное личико джуры, а тот уже успел завладеть общими симпатиями. Ловкое подыгривание и вместе с тем простота обращения со всеми красавца хлопца обнаруживали в нем тонкий житейский такт; бросаемые им Богдану изредка фразы дышали и теплотой, и кокетством, но не давали повода ни к какой подозрительности, тем более, что джура держался все время подле деда.
Улучив минуту после подвечерка, Марылька подошла тихо к Богдану и шепотом обратилась к нему:
– Исполнит ли тато мою просьбу?
– Все, что только в моей силе, – ответил горячо Богдан.
– Так вот что, мой дорогой спаситель: все может статься... на нас могут напасть... Так если это случится, то я умоляю пана: убей меня своею рукой, а не давай в полон; я не хочу больше... слышишь, не хочу больше переносить позора после встречи с моим татом... это невыносимо!
– О моя дорогая доня, дитятко милое! – произнес взволнованным голосом Богдан. – Но к чему такие мысли?
– Дело походное... Так убьешь меня, тато, если что?
– Никому не отдам тебя, верь! – промолвил торжественно Богдан и с чувством сжал нежную и тонкую руку.
К вечеру казаки подъехали к степному лесочку, гайку, за которым местность понижалась видимо к реке. Еще не доезжая до гайка, заметил Богдан движение каких то точек вдали, а потому и решил укрыться в леску, покуда не будет сделана точная рекогносцировка. Дед взял Черномазого и отправился на опушку осмотреть долину, пока еще не зашло солнце. Вскоре он возвратился и сообщил, что в долине, у реки, кто то стоит лагерем, по всей вероятности, татарский загон.
– Нужно в этом удостовериться, – сказал озабоченно Богдан. – Кто, Панове, пойдет на разведку?
– Да я ж, – подхватил дед первый. – Биться не сдужаю, а разведать – разведаю: все ихние уловки знаю.
– Да вы ж, диду, недобачаете?
– Я с собою молодые очи возьму, – взглянул дед на Черномазого.
– Спасибо за ласку, – весело вскрикнул тот. – Я вас ни за что не покину.
Взяли казаки с собой по краюхе хлеба и отправились на разведки. За леском начинался покатый спуск к реке, усеянный мелким кустарником; ползти между ним было чрезвычайно удобно и при наступавших, все еще мглистых сумерках решительно безопасно; в десяти шагах наши разведчики не могли разглядеть друг друга, и только легким свистом, напоминающим ночных птиц, удерживали между собой расстояние, а при малейшем подозрительном шуме заползали в кусты.
Ползут казаки, прислушиваясь да оглядываясь. Время тоже ползет; сумерки сменила темная ночь, а нет конца этой покатости; или истомились они, или сбились, не туда поползли? Но дед опытен и в этом случае маху не даст: он не раз прикладывает ухо к земле и слышит далеко, что на ней деется.
– Лагерь близко, – шепчет он подползшему к нему Черномазому. – Я уже слышу говор и топот.
– Так тут скоро и разъезды вартовых будут, – заметил Черномазый.
– Да, скоро, вот кажись, сюда и приближается пара коней, – прислушивался к земле дед, – именно сюда... Отползи, на случай, и спрячься в кустах.
– Да их тут почти нет, там разве? – отползал торопливо Черномазый, присматриваясь напряженно кругом.
Между тем всадники приближались: уже ясно слышался в ночной тишине топот коней, а Черномазый искал торопливо куста и не находил.
"Черт их знает, куда провалились они! – мелькали у него в голове тревожные мысли. – В темноте прямо могут наехать, лежа и не уклонишься, а они вот вот, близко", – и Черномазый даже поднялся на ноги, уходя торопливыми шагами от приближающегося шума... Вдруг ему показалась впереди какая то широкая тень, вроде куста, и он стремительно бросился в нее: но не успел Черномазый войти в этот куст, как раздался страшный трескучий шум со свистом... Молодой казак вскрикнул от неожиданности и присел. Только по прошествии нескольких мгновений он догадался, что это было огромное стадо куропаток, всполошенное им на ночлеге; но эта догадка не поправила уже дела: крик его был услышан, и вартовые рысью пустились к этому месту.
Пробежала тонкая струйка мороза по спине Черномазого, и он поспешил залезть в куст и затаить дыхание, а всадники уже кружились на месте, где притаились наши лазутчики.
– Тут ведь крикнул, чертяка, – отозвался один.
– Да, тут, чтоб его ведьма накрыла, – ответил другой.
Едва услыхал родную речь дед, как схватился и закричал
радостно:
– Свои, свои, сынку, свои!..
– Где? Что? Кто такие? – подъехали изумленные всадники.