– Нет, не годится, товарищ, – надвинул Богдан шапку на брови, – тут самое опасное положение наше: проведают и застукают, как мышей в пастке. Тут ведь татарва кишмя кишит, и рыбаки ихние вот по таким затонам шныряют. А если нам внимание обращать на погоду, так лучше и в море не рыпаться, а сидеть с бабой за печкой. Нужно ведь перемахнуть через все Черное да встряхнуть тогобочные берега, а то и самому Цареграду нагнать холоду. Так и выходит, что нам и в бурю нужно ехать!
– Конечно, – поддержал и дед, – нужно пользоваться минутой, проскользнуть в море, а там уже байдуже! А вот если сорвется с ночи погода, так нам на руку... никакой каюк не попадется навстречу; вот и теперь их, знать, не видно кругом, иначе б сторожевые чайки нам дали знать.
– Совсем таки так! – кивнул головою Богдан и закурил люльку.
– А как Ивану? – спросил у деда Сулима.
– Да, почитай, целый день спит, а так кто его знает, – либо выздоровеет, либо дуба даст.
Богдан отошел к корме и, севши на сложенную кольцом веревку, устремил глаза в кровавое зарево, разгоравшееся за уходившим на запад солнцем: "Что то оно на завтра вещует, где встретит нас, при каких обстоятельствах?" – думалось ему. Смертельный недуг товарища, его завещание, его признание, – все это потрясло душу Богдана.
Кроме того, его уже давно начало тревожить долгое отсутствие Морозенка... "Уж, наверное, что нибудь да случилось, – повторял Богдан, досадливо подергивая ус, – хлопец еще молодой, неопытный... и надо было мне послать его, да еще на такое опасное дело! Пропадет, бедняга! И все через меня! Да еще, пожалуй, и татар всполошит..." – И Богдан снова принимался упрекать себя, всматриваясь со всем усилием в темнеющую даль.
– А что? – крикнул он наконец громко, встряхнув головою, словно желая отогнать от себя докучливые думы. – Олексы еще нет?
– Нет, не видно, пане атамане, – отозвался красивый и рослый казак, – вон и Рассоха вернулся с самого Лимана, так говорит, что нигде не видно.
– Как не видно? Уже пора бы... – встревожился окончательно Богдан и направился к чардаку, где уже собралась кучка Казаков с дедом и расспрашивала обо всем Рассоху.
– Морозенка то нет, – отозвался к Богдану взволнованный дед, – уж не случилось ли какого либо несчастья с хлопцем?
– Не дай бог, – ответил встревоженно Богдан, – пловец он отличный, владеет и саблею чудесно, по татарски говорит.
– Мало ли что? Всяко бывает, – покачал головою дед, – заблудиться то он не мог – ровная скатерть, а и вернуться давно бы пора, да вот нету! Какое либо лихо, наверно.
– Будем ждать здесь, надо будет послать разведчиков, на челнах, – вздохнул тяжело Богдан.
– Нет, пане атамане, негоже нам стоять, сам знаешь, – возразил почтительно дед, – и место здесь опасное, да и толку мала: коли хлопец только замешкался и опоздал, так мы его по дороге встретим, а когда попал в беду, так уж мы, стоя здесь, не поможем: его, значит, либо убили, либо забрали в полон. Не брать же нам гвалтом Очакова, коли задумали другое дело!
Все кивнули одобрительно головами. Настала минута молчания.
– Ох, правда, диду! – вздохнул наконец Богдан. – Все правда, да жалко хлопца, как сына родного!
– Что ж делать, пане атамане? Все мы под богом, у всех нас одна доля: сегодня с товарыством пьешь и гуляешь, а завтра на суд перед богом. Всех нас одна мать родила – всем нам и умирать, а что Морозенка жаль, так это верно; все его любят, и хлопец моторный, и завзятый юнак. Да еще, впрочем, и тужить по нем не след: может, он и здоровый, и веселый. А вот что рушать нам пора, так пора, – самое время. Разведач сообщил, что на Лимане сколько ока – пусто, а свежий ветер загонит и всякий запоздалый каюк в спрятанку.
Богдан взглянул на небо. Закат уже отливал только золотом, переходящим в лиловые тона, а противоположная часть неба темнела глубокой лазурью. В вышине небесного купола начали робко сверкать первые звезды.
– Да, уже час, – решительно сказал Богдан, – только вот что, – обратился он к своей и соседней чайке, – кто из вас, Панове лыцарство, удаль имеет сослужить мне дорогую услугу?
На это воззвание отозвалось смело несколько завзятых голосов.
– Так вот что, Панове лыцари, – поклонился им, сняв шапку, Богдан, – коли мы не встретим Морозенка по пути, то возьмете вы тот небольшой дуб и останетесь проведать про хлопца: найдете – спасете, не найдете – отправитесь к Пивторакожуху в Буджак, – все равно ведь вам, где славы добывать?
– Все единственно! – откликнулись дружно охочие.
– Так спасибо же вам, братцы! А теперь, – надел он шапку и крикнул зычным голосом на все озеро, – рулевые и гребцы, по местам! Двигаться за мною! Чтобы тихо, аничичирк!
Поднялось движение и быстролетная суета; послышались шорох и шум поднимаемых якорей. Через две три минуты все смолкло и занемело.
Богдан стоял у руля; сняв шапку, он перекрестился широким крестом и крикнул:
– С богом!
Поднялись весла, тронулась атаманская чайка в прогалину; за нею потянулись другие; вода в узких каналах казалась почти черной, и длинные черные тени скользили тихо по ней.
Когда казаки выбрались из лабиринта лимановских плавней на открытый простор темных вод – стояла уже ночь. Между задернутым облачною сетью небом и черною блестящею гладью висела тяжелая мгла. Сквозь нее изредка, то там, то сям, блестели тусклые звезды, ветер крепчал и дул казакам слева, нагоняя лодки ближе к Очакову. Рулевой атаманской чайки должен был с усилием держать курс, указываемый Богданом, – ближе к острову, и держать его без компаса; только изумительное знание вод, да опытная рука, да какое то чутье могли совершить это чудо в темную ночь.
Чутко прислушивался Богдан и напрягал в тьме свое зрение, надеясь еще заметить где нибудь в волнах челнок Морозеика, но ничего не было слышно вокруг; слышался только легкий гул ветра да всплески набегавшей на чайки и шуршавшей по камышным крыльям волны; этот шум заглушал осторожные удары гибких весел. казацкие чайки неслись без парусов, несмотря на довольно сильный боковой ветер, быстро вперед. Было уже около полуночи, и флотилия, по расчету, должна была находиться на параллели острова Васюкова; но его не было видно. Богдан приказал гребцам умерить бег и начал осторожно лавировать, чтобы убедиться, не сбились ли с курса? Вдруг невдалеке с подветренной стороны послышался какой то неясный, но отличный от ветряного гула шум; доносились издали как будто бы звуки людских голосов... Богдан махнул шапкой; сердце у него забилось. "Быть может, Олекса?" – пронеслось в его голове; весла замерли. Первая чайка, остановивши свой бег, начала подаваться от ветра направо; другие, нагнав атаманскую, также остановились и ждали распоряжений.