Он рванулся вперед и побежал. Босые ноги ощутили холод камня, он стукнулся о какую-то металлическую штуковину, с которой слетела крышка и задребезжала по камням. Том шарахнулся в сторону и понесся дальше, к тисам, но почти сразу же врезался в деревянный забор. И тут он узнал запах креозота. Забор из пропитанных креозотом досок огораживал задний двор, где стояли мусорные ящики, а рыжебородый жилец держал свою машину.
Том ринулся обратно к дому, будто за ним кто-то гнался. Больше попыток он делать не собирался и даже дверь за собой не закрыл. Не собирался он и возвращаться в постель. Он так и застыл, рыдая, посреди прихожей, а часы продолжали равнодушно тикать.
Где-то наверху зажегся свет, и Том разглядел, что кто-то спускается по лестнице. В душе мальчик понимал — это не она, это не может быть она, но все-таки закричал, моля о помощи:
— Хетти! Хетти!
Он перебудил весь дом. Отчаянный крик, высокий и тонкий, словно птичий сигнал тревоги, донесся даже до верхнего этажа и разбудил миссис Бартоломью, которой снилась ее свадьба на Иванов день шестьдесят лет назад. Со сна ей показалось, что кто-то ее зовет. Она зажгла свет и стала выбираться из постели.
Алан Китсон перепрыгнул сразу несколько ступенек лестницы и схватил Тома в охапку. Мальчик кричал и вырывался, но постепенно обмяк и только всхлипывал. Почему-то было понятно — скоро он не успокоится.
Дядя Алан отнес Тома наверх, к тете, и спустился закрыть дверь и извиниться перед нижними жильцами. Потом опять поднялся к себе на второй этаж объяснить соседям, что случилось, — понимаете, просто племянник жены ходит во сне. Потом пришлось лезть наверх к миссис Бартоломью. Дверь была открыта, но на цепочке. Бледная, дрожащая, взволнованная домовладелица выслушала его объяснения, но, казалось, не поверила или просто не поняла. Она задавала странные вопросы, повторяла одно и то же, и Алан Китсон потерял всякое терпение. Поспешно пожелав ей спокойной ночи, он вернулся к себе в квартиру.
Тем временем тетя Гвен уложила Тома в постель, принесла ему аспирин и горячее молоко. Услышав шаги мужа, она вышла в коридор.
— Я побуду с ним, пока он не заснет. Он совсем расклеился. Такое потрясение! Очнулся и не мог понять, где находится. Один, в темноте, в чужой прихожей, не понимая, как он здесь очутился.
— Посмотри, — дядя Алан протянул ей старомодные ботинки с коньками. — Вот что было у него в руках.
Тетя Гвен была ошарашена.
— Зачем они ему понадобились? Даже если он ходил во сне?
— Где он их раздобыл, вот что я хотел бы знать, — дядя Алан с удивлением рассматривал коньки. — Начищены, смазаны маслом, а все-таки кажется, что на них не катались лет пятьдесят или сто. Думаю…
— Не вздумай расспрашивать мальчика. Обещай мне, Алан. Его нельзя тревожить.
— Хорошо. Если это его коньки — а они явно не наши — я просто положу их завтра в чемодан.
Тетя Гвен вернулась было к Тому, но вспомнила еще кое-что странное.
— Когда он закричал, мне показалось, что он кого-то звал.
— Ты имеешь в виду, маму или папу?
— Нет, он звал кого-то по имени.
— Не может быть, он просто вскрикнул.
Глава 26
ИЗВИНЕНИЕ
Тому и раньше случалось засыпать в слезах, но утром все оказывалось не так уж страшно. Новый день — новые надежды! Но сегодняшнее утро оказалось всего лишь продолжением вчерашнего кошмара. Горе и ужас никуда не делись.
Наступила суббота, он упустил свой последний шанс. Сад для него потерян, сегодня он возвращается домой.
Слезы брызнули из глаз, Том плакал и никак не мог остановиться. Зашла тетя Гвен, обняла его.
— Том, скажи мне, что случилось!
Вдруг ему захотелось поделиться с ней своим горем. Возможно, это принесет облегчение. Но было уже поздно — рассказ получился бы слишком длинным и неправдоподобным. И он продолжал молча глотать слезы.
Том позавтракал в постели, словно больной. А Китсоны за завтраком говорили только о нем.
— Он не может ехать один на поезде в таком состоянии, — заявила тетя Гвен. — Может быть, отвезти его на машине?
Дядя Алан не возражал. Но в субботу утром он работал, так что поездка откладывалась до обеда. Лонгам послали телеграмму.
Позавтракав, Том встал и оделся, потому что лежать и думать стало совсем невмоготу. Он вышел из спальни, как раз когда дядя Алан собирался на работу. Тому сообщили о перемене планов, он только кивнул.
Дядя Алан простился и ушел, тетя Гвен закрыла за ним дверь. Почти сразу же послышался его голос за дверью — он с кем-то разговаривал. Через несколько минут дядя вернулся с расстроенным видом.
— Наша старушенция никак не угомонится.
— Миссис Бартоломью? Что на этот раз?
— Она требует извинений за вчерашний переполох. Я уже извинился вчера и охотно повторил извинения сегодня, но она требует, чтобы мальчик явился сам.
— Это возмутительно! Как она может! Я не отпущу Тома! Я пойду сама! — тетя Гвен кипела гневом.
Она шагнула к двери, но муж остановил ее.
— Гвен, успокойся. Она наша квартирная хозяйка. Не надо ее сердить.
— Все равно!
— Я сам попробую ее успокоить.
— Не надо, — вдруг произнес Том тусклым безжизненным голосом. — Я схожу к ней. Я должен. Я не боюсь.
— Том, я тебя не отпущу, — закричала тетя.
— Я пойду.
Лучше встать с постели, чем лежать и плакать. Лучше делать, что-то, даже неприятное, чем совсем ничего не делать — как ни странно, от этого становится легче.
Что-то в голосе Тома заставило дядю и тетю согласиться.
Немного попозже Том поднялся на один этаж и позвонил в квартиру миссис Бартоломью.
Миссис Бартоломью открыла дверь, и они, наконец, оказались лицом к лицу друг с другом. Он так себе ее и представлял: маленькая, морщинистая, седая. Только блестящие, черные глаза оказались неожиданностью. Чернота этих глаз почему-то встревожила Тома.
— Что скажешь? — она первая нарушила молчание.
— Я пришел извиниться, — начал Том.
Она прервала его:
— Тебя зовут Том? Твой дядя упомянул об этом. А как твоя фамилия?
— Лонг. Я хочу извиниться…
— Том Лонг… — она протянула руку и дотронулась кончиками пальцев до его рукава, нажала посильней, чтобы почувствовать ткань рубашки, кожу под ней и кости под кожей. — Ты настоящий, мальчик из плоти и крови, племянник Китсонов. А вчера…