Спектакль

Страница 12 из 64

Дрозд Владимир

— Служба такая, — вздохнул я, — снова погнала во Мрин. Наведался в гостиницу — ни Петруни, ни вас. Вспомнил, что в Пакуле намечались торжества, ну и заехал, вдруг, думаю, и на мою долю перепадут крохи славы с чужого стола…

— Он еще ребенок, наш и ваш Ярослав Дмитриевич! Ему не торжества устраивать, а выпороть бы как следует, вот что я вам скажу. Только ему прошу ни слова. У меня — трое внуков, и все трое в карман к деду заглядывают. Видно, и правнуков придется кормить и пристраивать… Я на месяц вперед все расписал, свои обязанности знаю. Я создал миф, легенду о писателе Петруне, я — мифотворец, а Ярослав Дмитриевич не ценит этого, ноги об меня вытирает, а попробовал бы сам! Я добился благословения и помощи у местных властей, а вы знаете, каково это, воистину — нет пророка в своем отечестве. И не было бы никогда, если бы я не раздул огонь всенародной любви. Я поднял театр. Я расшевелил Пакуль. Я организовал местную прессу и радио. — Бермут вынул из кармана измятые листки. — Ну, первый день — это вы знаете, это вы видели. Вот — день второй, послушайте отрывок сценария. "Взволнованные спектаклем, благодарные пакульцы приглашают своего знаменитого земляка погостить в родное село. Писатель охотно принимает приглашение". Кстати, это я раздобыл каравай и договорился с местным телевидением. Слушайте дальше. "Писатель едет по знакомым местам. У колхозного сада машина останавливается. Писатель выходит из машины и последние сотни метров идет пешком — тут ступали когда-то его босые ноги. Любуется родными пейзажами, которые всегда в его сердце. Его фотографируют, снимают на пленку. Возле крайних хат дорогого гостя ждут благодарные земляки. Подносят хлеб-соль. Писателя фотографируют с односельчанами. Девушки в национальных костюмах. Писатель фотографируется в тракторной бригаде, на ферме — земляки показывают дорогому гостю свое хозяйство, рассказывают об успехах в труде и отдельных недостатках, имеющих, к сожалению, место. Щедрое застолье в колхозной столовой. За столом — лучшие люди села, колхозный актив, родственники писателя. Первый тост — за хлеборобов. Писатель произносит взволнованную речь…" Ну и так далее. Какую махинищу раскрутил Иван Иванович Бермут! Утром, набегавшись уже аки пес, скребусь в дверь номера, где изволят почивать писатель. Открывает. Смотрит на меня как на классового врага. Маргарита уже в номере, а может, — еще в номере, я на это закрываю глаза, таланту — позволено. Я даже считаю, что это правильно, ибо талант — отклонение от нормы, и в смысле общепринятой морали тоже. "Одевайся, Ярослав Дмитриевич, парадно, — говорю, — народ ждет…" А он — в истерику: "Не хочу! Не желаю! Я вам не кукла, не марионетка, которую за нитки дергают, а я — танцуй! Не желаю!" У меня колени задрожали — все уже запущено, фотокорреспонденты — внизу, автобусы, телевидение. Репортаж уже написал, с тремя редакциями договорился: дадут в номер. "Если вы враг себе, — стараюсь говорить спокойно, а внутри все дрожит, — то не езжайте. Но вы себе не враг. Вы понимаете значение сегодняшнего мероприятия для следующего вашего взлета". А он стал у зеркала и орет: "Меня нет! Я себя в упор не вижу! Белое пятно! Шут! Мертвец! Это все ты — старый демагог! Ты меня начал бить и добил. Я уже десять лет, садясь за стол, твое рыло вижу и думаю твоей лысой башкой — это можно, а этого Бермут не пропустит, — и не пишу того, что по твоему куцему разумению писать нельзя. Самоубийца я! Сгинь, гнида, растакую т-твою мать, пока во мне еще хоть один живой нерв остался!" На меня, заслуженного на всех уровнях, матом! Да за плечи — и в дверь! Я — в вестибюль гостиницы, звоню Ксене — никто не отвечает. Выкурил сигару, чтобы успокоиться, поднялся снова в номер, а их уже нет, и ключ у дежурной. Я во двор — машины нет. Подождал-подождал и вынужден был, сгорая от стыда, дать отбой по всем линиям. А он, оказывается, все-таки был вчера в Пакуле, без всяких встреч и торжеств, у мачехи гостил, побродил по полям и подался в Киев. Но ему гонорар-то будет капать за пьесу — хоть она и слова доброго не стоит, а сотня представлений обеспечена, — а кто моих внуков подкормит? Кто теперь оплатит мои труды? Вот и вынужден о себе позаботиться — путем платных лекций.

От коровника к нам направлялся молоденький толстощекий заведующий фермой. Лицо типично пакульское — широкие скулы, узкие глаза, а чей — хоть убей, не скажу, новое, не знакомое племя подросло.

— Больше никого не загоню. Давайте начинать, а то и эти разбегутся. Время горячее, людей понять можно, если б вы зимой приехали…

Бермут спрятал окурок сигары и замотылял полами плаща, повернув в сторону дома животновода. Я едва поспевал за ним. В зале, на стенах которого рябили графики отелов и диаграммы роста надоев, сидела молоденькая ветврач в белом, накрахмаленном халате, на ушко ей что-то смешное нашептывал колхозный зоотехник, пакульский парень, я с его братом ходил в школу, поближе к выходу щелкали тыквенные семечки три доярки, а у самых дверей, положив на колени потертую кроличью шапку, дремал повар кормокухни — в брезентовом фартуке. Иван Иванович уверенно обогнул ряды стульев, стал у стола, застеленного красной скатертью в синих чернильных пятнах, окинул взглядом зал, словно тот ломился от народа, и неожиданно сам себе зааплодировал. Доярки заулыбались и тоже захлопали в ладоши, высыпав в карманы семечки, зоотехник и ветврач сделали вид, что тоже аплодируют, хоть ничего и никого вокруг не замечали, заведующий фермой энергично бил в ладоши, дядька в брезентовом фартуке, воспользовавшись оживлением, надвинул шапку и выскользнул из зала. Бермут развел руки, словно готовился к физкультурному упражнению, согнул в коленях ноги, подвел глаза к потолку — и заблажил:

— Становлюсь на колени и целую землю, родившую выдающегося писателя нашего времени, славного пакульца Ярослава Петруню! Целую землю, подарившую нашему народу этот большой талант. Босыми ногами с первых шагов своих он ходил по земле пакульской, вбирая ее силу и величие. И Ярослав Дмитриевич щедро отплатил и отплачивает родной матери-земле своими значительными произведениями, своим пламенным словом. Сын крестьянина из глухого Пакуля, затерянного в полесских хлябах и болотах, он достиг высочайших вершин духа и занял высокое общественное положение, но еще не все, быть еще нашему Петруне и лауреатом, и академиком. Вчера все мы были свидетелями его колоссального триумфа на сцене областного театра. Но это был и ваш триумф, дорогие товарищи, уважаемые всеми нами пакульцы. Ибо пьеса Ярослава Петруни "Земные радости" — о вас, о ваших радостях, о вашем звонком, радостном смехе, о ваших выдающихся достижениях на поприще духа, и написана она вашим земляком, плотью от плоти этой благодатной земли, великим пакульцем Ярославом Петруней. Хожу я сегодня по этой земле и думаю: могла ли мечтать мать, качая в люльке сына, что когда-нибудь через несколько десятилетий хлеборобы области будут чествовать ее славного сына на сцене театра, на сцене духовных свершений, на великой сцене жизни…