Но сердце не слушало Марианны! Оно стонало, оно извивалось от боли.
Время шло. Спускались сумерки, холодный ветер гнал низко над землей тяжелые серые тучи.
Несколько раз принимался любимый пес Марианны лизать ее руку, но Марианна не замечала ничего. Она не слыхала, как выехал с замкового двора Остап, а вслед за ним и Тамара.
Грудь ее высоко подымалась, вокруг сухих сжатых губ легли складки невыносимого страдания. Как мраморная статуя, с застывшим от муки лицом, стояла она неподвижно, устремив куда-то вдаль свой острый, воспаленный взор. Холодный ветер развевал ее черные косы, врывался под распахнутый "байбарак", обдавал ее своим ледяным дыханием.
Но Марианна не слыхала и не замечала ничего.
Но вот на лестнице, ведущей на башню, послышались чьи-то поспешные шаги, и на площадке показался Андрей.
— Ты здесь, Марианна? — вскрикнул он с облегченным вздохом. — А я уже в себе души не чуял. Тамара был здесь.
Звук его голоса заставил Марианну выйти из оцепенения, она вздрогнула всем телом.
— А, что, Тамара? — произнесла она с трудом и, обернув к Андрею свое измученное лицо, прибавила, словно не понимая, кто говорит с ней: — Это ты, ты, Андрей?
При звуке этого разбитого голоса, при виде искаженного мукой лица Марианны все стало понятно Андрею: по дороге он встретил Остапа и теперь ему нетрудно было догадаться, какие вести могли привести в такое состояние Марианну.
— Марианна, сестра моя, родная моя! Что с тобою? — вскрикнул он с ужасом и бросился к Марианне.
Марианна отступила; лицо ее приняло опять гордое, замкнутое выражение, темные брови нахмурились.
— Ничего. Зачем пришел ты сюда? — ответила она сурово.
Но Андрей не обратил внимания на ее слова; страдания дорогой, бесконечно любимой им девушки так сильно потрясли его, что даже чувство ревности к тому сопернику, из-за которого страдала она, не пробудилось в его сердце.
— АІ Зачем ты говоришь так со мною, Марианна, зачем ты отталкиваешь меня! — заговорил он горячо, сжимая ее холодные, ледяные руки. — Я знаю, что не мне принадлежит теперь твое сердце, но ничего мне от тебя не надо, сестра моя родная! Ничего я не требую, ни за что не упрекаю! Дозволь только мне тосковать вместе с тобою! Ты знаешь, что с самых детских лет одна ты панувала в моем сердце…
Резким, порывистым движением Марианна отпрянула от Андрея.
— Меня, меня любишь! Ха-ха-ха! — разразилась она злобным смехом и заговорила быстро, задыхаясь: — Оставь! Ищи себе другую! Меня нельзя любить!.. Ха-ха! За что любить меня? Язык мой груб! Я не умею ворковать и шептать нежных слов. Я не умею смотреть безмолвно в глаза и таять, и замирать... Я не умею льнуть к "коханцю", как испуганная птичка, и искать под крылом его защиты! Ха-ха! Ищи себе голубку, горлинку, чтобы умела ворковать с тобой в вишневом садку!
— Не нужно мне горлинок, Марианна, счастье, радость моя, ты моя орлица, ты моя королева!
— Ха-ха! Орлица! — вскрикнула со страстной горечью Марианна. — Орлицам гнезд не вить — голубкам счастье!
— Нет, и орлицам счастье, и большее счастье, Марианна, — заговорил с восторгом Андрей, сжимая ее руки в своих руках, — то панское сердце ищет голубок, чтобы ворковать с ними в вишневых садках, а казаку ты милее всех?.. Нет ни одного казака во всей Украине, который не счел бы за наивысшее счастье назвать тебя "дружыною" своей! Орлица моя, королева моя! Нет тебе равной во всей Украине! За одно слово твое жизнь свою положу. Но не мужем твоим хочу быть, Марианна, не мужем, а другом, братом! Дозволь мне только идти всегда "поруч" с тобою, дозволь только думать, что не чужой я тебе!
Горячие слова Андрея, полные глубокой, сильной любви, казалось, пробили ледяную кору в сердце Марианны. Гордость еще не позволяла ей показать своего страданья, но измученное сердце невольно рвалось навстречу любящим, ласковым словам.
Глубокий, тяжелый вздох вырвался из ее груди,
— Если ты меня любишь, друже мой, то не будет тебе счастья, — произнесла она мягким, дрогнувшим голосом. — Чего ты ждешь от этого "розрубаного" сердца?
— Оно успокоится, Марианна, оно успокоится! — вскрикнул горячо Андрей, — есть у нас бесталанная мать, Марианна, а мы ее верные, родные дети, она нас согреет и приласкает, а мы будем жить для нее!
Марианна сжала его руку.
— Ты прав, Андрей! — произнесла она, гордо выпрямившись, — она нас согреет и мы будем жить для нее.
А на занесенном снегом хуторке никто и не знал о тех кровавых событиях, которые приготовлялись на Украине.
Там царило тихое счастье. Никто не приезжал туда, и никакая весть из населенного мира не долетала через необозримую снежную степь. Каждый вечер старики, запаливши свои люльки, начинали толковать о том, что-то теперь происходит на Украине, удалось ли гетману Дорошенко разбить ляхов и соединить под своей булавой обе стороны Днепра, но представления их были далеки от действительности.
Баба и работники, утомленные дневными занятиями, укладывались спать, а девушки, притаившись где-нибудь подле "каганця" с прялками или шитьем, принимались вести между собой тихий, таинственный разговор. Но события, происходящие на Украине, не интересовали их, они были так счастливы ожиданием своего приближающегося счастья, что кроме него не интересовались решительно ничем.
Им было даже приятно это одиночество. В эти долгие зимние вечера, когда на дворе трещал мороз, или свирепела "завирюха", так хорошо было, прижавшись друг к другу, вести нескончаемый разговор, переноситься мыслью в вышний Чигирин, вспоминать с тихой улыбкой пережитые муки и мечтать о будущей счастливой жизни. Каждая мелочь, пережитая с дорогими людьми, принимала теперь в их глазах необычайное значение. Сколько раз передавала Галина Орысе свой самый ничтожный разговор с Мазепой... Сколько раз рассказывала она ей о той тоске, которая охватила ее с того момента, когда уехал Мазепа, но теперь уже и эти печальные воспоминания не наводили на нее грусти, — они были ей дороги и милы.
Словно нежное розовое сияние, разливающееся по ясному небу перед восходом солнца, разливалась в душе Галины тихая радость в ожидании наступающего счастья. Она ожидала Мазепу; она знала, что после тех страшных, тревожных событий, которые, как дикий прибой волн, перекатятся по всей Украине, — он приедет за нею.