И отец Моисей и Мелания Андреевна захохотали и убедили ее, что черт не такой страшный, как его малюют.
— Я и чертей боюсь, и йоркширской свиньи все-таки побаиваюсь: зубы у нее, как клыки у собак, а широкие ноздри вверх приводят меня в какое-то содрогание.
— Не бойтесь ее! Будьте покойны. Это дети Луки Корнилиевича приучили ее подходить близко к людям: они кормят ее с рук кусками тыквы да зелеными арбузами,— успокаивала Мелания Андреевна Настю, а дети хохотали и, наконец, уверили ее в безопасности от этого страшного зверя.
После чаю и завтрака отец Моисей провел Настю на крыльцо и прогнал палкою собак, которые стояли у крыльца.
— Я пойду с вами, буду защищать вас в дороге от ваших врагов и покажу вам школьные классы, осмотрю их, потому что нам придется скоро открывать школу для приема школьников,— сказал отец Моисей.
В школе батюшка осмотрел убогую комнатку учительницы и классы.
— В здешней школе, как я вижу, нет совсем библиотеки и книг для чтения. Шкаф для книг совсем таки свободен от книг,— сказала Настя, провожая батюшку по классам.— Я не буду иметь никаких книг для чтения и пропаду от скуки в зимние длинные вечера,— сказала Настя чуть не со слезами.
— Не беспокойтесь! У меня найдутся книги для чтения. У меня есть журнал "Нива" за несколько лет с приложениями сочинений русских писателей. Пришлите когда-нибудь Свирида, и я приготовлю для вас "Ниву" с приложениями некоторых авторов,— сказал отец Моисей, прощаясь с Настей.
Настя привела в порядок все в комнате, приказала Свириду подмести в комнате и в сенцах, взяла палку в углу сеней и пошла на прогулку через большой выгон к пруду, где был центр села, где стояла на холме церковь, а поближе к плотине пруда по обе стороны большой почтовой дороги белели две лавки крестьянские и одна еврейская, в которых продавались товары, нужные для крестьян: горшки, миски, сало, керосин, постное масло и даже бумага и чернила специально для школьников. Местность вокруг большого пруда была очень красива. На широкой плотине по обе стороны росли столетние вербы и осокори, образуя прекрасную аллею. Старые деревья как будто срослись ветвями вверху, и под ними чернела густая тень. Берег пруда был везде зеленый, везде над водою зеленели старые густые вербы. По обеим сторонам пруда крестьянские огороды доходили до самого пруда, а за вербами и огородами на покатых холмах белели большие хаты в садах. Некоторые из них как будто смотрели на зеленую долину с прудом блестящими окнами, словно глазами. За плотиною стояло большое четырехэтажное здание крупчатки с широким крыльцом, выходившим на улицу, обсыпанное мучною пылью, почти белое. На крыльце сидели и торчали всякие мирошники [мельники], рабочие, тоже белые от мучной постоянной пыли; по улице беспрерывно сновали прохожие поселяне, проезжали возы с кладью, направляясь в большое местечко, то останавливаясь возле магазина, где рабочие переносили мешки с пшеницею с возов в большой магазин. Вода шумела под колесами крупчатки. Против крупчатки на холму над самым прудом белел домик, где были квартиры механика и его помощника. Везде было заметно движение в этом оживленном пункте села. По широкому пруду везде белели кучи плавающих гусей, серых уток. Гуси кричали каким-то веселым радостным криком.
После постоянного пребывания в доме с тесным двором, обставленном высокими домами, Настя почувствовала широкий простор этой широкой зеленой долины с блеском воды на поверхности пруда, с шумом воды на "лотоках" под колесами, с криком веселых гусей да уток. Она почувствовала себя как будто более свободной в этом просторе, зеленом, колоритном, с прекрасным, чистым воздухом под высоким шатром синего неба.
— Как здесь хорошо! Как мне легко здесь дышать! Как будто не я дышу, а дышит сама грудь, дышит все мое тело этим чудным воздухом. Мне кажется, что я теперь на какой-то чудной зеленой даче где-нибудь возле Киева в Мотовиловке или в Боярке. Если бы только не лютые здешние собаки и не такие страшные свиньи, как здесь на селе, я была бы вполне довольна и счастлива. Только жаль, что здесь нет моих приятельниц и подруг, да найду ли я здесь таких подруг в этом глухом месте — образованных, развитых? Матушка образованна, но моя соседка псаломщица почти простая женщина, вероятно, нигде не училась. Мне с нею даже трудно поддерживать и вести разговор. Рассказы и разговоры о йоркширских свиньях да коровах меня совсем не интересуют.
Долго Настя гуляла над прудом, заглянула в чайную, небольшой хорошенький домик в два этажа, осмотрела помещение. В нижнем этаже "громада" поместила сидельца винной лавки, бывшего унтер-офицера. Настя возвращалась домой в веселом настроении духа, тихонько напевая песню. Место было оживленное, людное: собак нигде не было. Они спрятались в двери лавчонок.
Но молодой учительнице пришлось скоро убедиться, что у нее будет мало времени и для чтения книг, и для посещения новых знакомых в деревне. Каникулы оканчивались. Открыли школу для приема школьников и школьниц. Крестьяне приводили детей с утра до вечера каждый день. Навели детей так много, что батюшка и Настя принимали их до позднего обеда и даже после обеда. Количество принятых в школу детей было так велико, что ими наполнили обе классные довольно большие комнаты. А детей все приводили и просили принять в школу. Им отказывали, так как в школе не хватало места на скамьях. Село было большое, а школа была небольшая. О постройке другой школы или расширении старой, конечно, в деревне никто и не думал.
Детей разделили на две группы. В меньшей комнате посадили тех школьников, которые уже посещали школу в прошлую зиму. Большая комната была набита школьниками, как бочка сельдями. Пришлось поставить нескольких школьников у окон, посадить на подоконниках, чтоб не обидеть некоторых зажиточных крестьян, которые привели в школу детей поздно, уже после приемных испытаний.
Когда в зимние месяцы дни стали очень короткие, Настя должна была заниматься весь день, вставая утром на рассвете. Школьники приходили в школу на рассвете. Оканчивались занятия по заходе солнца. Настя отпускала школьников домой на обед только на один час, так как и сама она отправлялась к отцу Моисею обедать.