Гетьман Iван Виговський

Страница 47 из 85

Нечуй-Левицкий Иван

Старий Демко Лютай в той час стояв в свiтлицi коло стола i набивав тютюном прездорову люльку. Демко був такий високий на зрiст, що його сива чуприна на здоровiй круглiй головi трохи не черкалась об сволок. Набивши тютюну в люльку, вiн викресав огню i хотiв вже запалити люльку, але ненароком глянув на два рядки образiв в кутку на покутi в золотих та срiбних шатах. Усi святi неначе дивились старому Демковi в вiчi. Старому стало нiяково кадити таким зiллям перед образами. Вiн прислухався через поодчиненi хатнi i сiнешнi дверi до розмови матерi з сином. Розмова його очевидячки зацiкавила. Демко тихою ходою пiшов на ганок.

Незабаром маленькi дверi з сiней в ганок неначе заслонила синя заслонка. З дверей висунулась здорова червонувата люлька i неначе глянула огневим оком на ганок; за нею вистромився карлючкою закручений цибук з здоровим жилавим загорiлим кулаком, котрий подужав би одразу вбити на смерть людину, якби ним Демко телепнув пiд вухо; за кулаком висунулась сива, аж бiла, чуприна на круглiй однизу пiдголенiй головi; з-пiд чуприни виглядали кiнцi сивих вусiв, як двi жмiнки конопель; за чуприною та вусами висунулись з дверей мiцнi та широкi плечi, черкаючись од одвiрки. Здавалось, нiби старий козарлюга не виходив, а вилазив з стародавнiх низьких i вузьких дверей, неначе через якусь вузьку продухбину.

Демко протиснувся через дверi, пiдвiв вгору здорову голову i випростався на ввесь свiй високий зрiст. Пiдголена голова лиснiла ледве притрушена сивим чубом, котрий розсипався кругом по головi. Демко стояв на ганку, як дуб, хоч i старий, але мiцний, кремезний, широкоплечий. Синiй кунтуш розхристався на грудях; з-пiд широких рукавiв бiлої сорочки було видко жилавi товстi руки, на котрих лиснiли напруженi товстi жили, неначе обидвi дуки були обкрученi мiцними вiрьовками. Демко потяг диму з цибука. Люлька спахнула. Дим повився синiми клубками попiд стелю гайка. Демко сiв на лавцi коло старої, i лавка увiгнулась пiд ним i заскрипiла.

— То це на тебе, Зiньку, находить сум перед вечором?— спитав старий Демко, зирнувши гострими синiми очима на сина. — Чого ж це ти зажурився? Добрий козак не повинен журитися. Журба — це бабське дiло, тiльки баби люблять зiтхати та божкати: "Ой Боже мiй! ой Господи! ох-ох-ох!" — хоч би її курка брикнула або муха за нiс вкусила.

— От i вигадує старий! Хiба ж я зiтхала коли, як мене кусали мухи, хоч би й спасiвськi? — обiзвалась Ольга.

— А то ж нi! Сам чув на свої вуха, як зiтхала та все одгонила мух, неначе татарську орду, та все казала: "Ой Боже мiй! ой лишечко моє! ох! ох!" Та все ох та ах! Охати та зiтхати — це дiло бабiв. Козакам сором сумувати!

— Та то я, може, зiтхала чого iншого, а не од того, що мене мухи кусали, — обiзвалась стара.

— Мабуть, нi! бо є такi молодицi, що як їх кусають мухи, то вони гедзкаються, як телицi в Спасiвку, та брикаються руками й ногами, а є такi, що тiльки охають та стогнуть, — жартував старий Демко.

— Смiйся, смiйся собi на здоров'я! аби не плакати! — обiзвалась стара.

— От, Зiньку, в нашi часи козаки не сумували й не журились, та ще такi молодi, як ти. Замолоду в мене все жарти, було, вертяться на думцi. А як угляджу де в степу ворога-татарина на конi, то в мене аж душа заграє, аж руки задрижать, неначе в того вловчого, що заглядить в лiсi зайця та ще й старого, так би гнався за татарином хоч би й на самий край свiта.

Демко знов глянув на сина. Три старшi його сини полягли в битвах головами. Найстарший впав на землю коло самого Демка пiд Кумейками. Гармата влучила йому в груди i розшматувала його. Старий батько бачив, як впали на землю одiрванi руки й ноги його сина, як покотилась по землi голова. Два меншi сини полягли в битвах Богдана Хмельницького з поляками. Зостався один, найменший син, Зiнько. Старий Демко сподiвався, що вже не швидко загримлять гармати на Українi, не швидко буде литись козацька кров, i втiшався тим, що пiсля його смертi Зiнько зостанеться господарем в оселi, буде доглядати господарства, догляне ло смертi i стару матiр.

— Зiнько сумує i зiтхає, певно, не од того, що мухи кусають його за нiс, — обiзвалась стара Ольга, — От ти старий i розумний чоловiк, а не догадаєшся з якої це причини, а ми, баби, то зараз i догадаємось, хоч ви, чоловiки, й нехтуєте нами, мов дурепами. А ми, жiнки, таки собi з розумом люди.

— О, ви вже i справдi митцi на все! — смiявся старий Демко. — 3 якої ж то причини Зiнько сумує?

— Та це ж та причина, з якої сумують усi молодi хлопцi в свiй час, од чого, може, сумував i ти, хоч ти в тому не признаєшся.

— Не бреши-бо, стара, на старостi лiт! Я зроду не сумував i сумувати не буду й до смертi. Це ти на мене без сорому набрехала, — сказав Демко i осмiхнувся.

Ольга засмiялась, осмiхнувся й син.

— Може, й набрехала, бо ти справдi не журився нiколи, одколи тебе зазнаю, але не всi люди на тебе схожi: один любить з маком та з медом, а iнший — з перцем, — сказала Ольга.

— Я з тих, що люблять з перцем та з хрiном, — промовив Демко Лютай. — Вже як тяжко доводилось нам пiд Кумейками, як нас розбили ляхи, а й тодi не журився, бо згадував, що наше дiло вже не вмре навiки. Отже ж, i не вмерло! Богдан пiдняв його з смертельного лiжка i поставав на ноги. Але скажи ж, стара, з якої це причини наш Зінько сумує?

— От там вона! — сказала Стара i махнула рукою до Чигирина на той куток,, де стояв гетьманський палац.

— Де ж то, там? В тих виводах та криничаних журавлях, що манячать в мiстi? Чи, може, в тих наших воротях, на котрi ти показуєш? — спитав Демко.

— Не в виводах i не в воротях, а в гетьманському палацi, а може, i в гетьманському садку теперечки та причина, — сказала Ольга.

— Ага-га! А справдi, ти розумна, з бiса! Це, мабуть або Маринка Павловська, або Христинка Стеткевичiвна. Он куди воно закарлючилося! — обiзвався Демко.

— А ти ж думав куди? Авжеж туди. Тiльки горенькюо, що Маринка — шляхтянка, а шляхтянка нам не до пари. Не пристане до лиця шляхтянка нi нам, нi нашому дворовi, — сказала Ольга.

— Чом же, мамо, шляхтянка не пристане нам до лиця? Хiба ж ми, козаки, не люди?-обiзвався син.

— Та, сину, й люди, але...