– Дайте что-нибудь на пропитание! – бормочет она слышанные когда-то слова и добавляет от себя громким шепотом: – Пожалейте нас, люди добрые!
– Ох ты, бедняжечка... – вздыхает какая-то женщина и, отломив кусок ситного, сует ей в руки.
– Развелось сирот на белом свете, девать некуда, – глубокомысленно замечает пожилой человек и лезет в карман.
– Ох-хо-хо! – протяжно вздыхают в толпе.
Динка встряхивает шапкой – в ней слышится веселый звон. Мокрые щеки девочки разгораются румянцем.
– Спасибо! Спасибо! – кланяется она и, не в силах удержать своей радости, бежит к шарманщику. – Вот шапка! Играй, играй "Разлуку", дедушка!
Динка снова поет и снова ходит с шапкой. В шапку с веселым звоном падают копейки... Какой-то мальчик долго роется в карманах. Динка поднимает голову и прямо перед собой видит тонкое лицо, прядь волос на лбу и серые глаза. Язык ее прилипает к гортани, во рту становится сухо.
"Прости меня, Ленька", – хочет сказать она, но голоса у нее нет и сердце зашлось от испуга.
Ленька вынимает копейку и кладет ее в шапку.
– Я не трону... – говорит он без улыбки и отступает в толпу.
Динка отдает деду шапку и прячется за его спину. Старик взваливает на плечи шарманку.
– Пойдем, на дачах споешь, – говорит он довольным, ласковым голосом и, видя, что девочка не двигается с места, добавляет: – Мороженого куплю, чайку попьем, а?
Но Динка мотает головой:
– Иди один. Я потом как-нибудь... Сейчас мне нельзя.
Глава 15
Дедушка Никич
Динка тихонько крадется вдоль забора и заглядывает в сад. На террасе слышны голоса мамы, Мышки, Алины, над кухней подымается дымок. Значит, все встали. Динка ищет лазейку в конце сада. Надо пойти к дедушке Никичу, и потом, когда ее спросят, где она была, можно будет сказать, что была у Никича.
Старичок возится около брезентовой палатки. Он всегда живет в палатке и ни за что не хочет ночевать дома.
"Зачем? – отвечает он на просьбы Марины перейти в комнату. – Я встаю рано, тут у меня и верстак, и инструменты под рукой, а в комнате только мешать всем".
В палатке у Никича жесткие нары с сенником, грубо сколоченный стол и папино кожаное кресло с мягким сиденьем и высокой спинкой. На спинке и по бокам кресла – выточенные из дерева львиные головы. Мама сама перенесла это кресло в палатку и подарила его Никичу. Старик был очень доволен; вечерами, надев на нос очки, он сидит в этом кресле и, наслаждаясь покоем, читает книгу. На мягкий матрас и удобную кровать Никич ни за что не соглашается.
"Я не дачник, а рабочий человек. Нежиться не люблю. Сашино кресло – это другое дело, это память и удобство для чтения".
Раньше Никич работал в столярной мастерской. Руки у старика были ловкие, умелые в работе, и резные шкатулки его из дерева быстро раскупали. Но в последнее время Никич вдруг затосковал, запил, руки у него стали дрожать, тонкая работа не получалась. Старик ушел из мастерской и, чтобы хоть чем-нибудь помочь Марине, начал делать табуретки, скамеечки, детские стульчики. Все это продавалось за гроши, и Никич заболевал от огорчения.
"Когда-то наступает для каждого человека такое время, что он не может работать в полную силу, а вы, Никич, работали всю жизнь, – уговаривала его Марина. – Надо же и отдохнуть немножко..."
"Э-э, нет, что уж тут отдыхать! Отлежусь и на том свете!" – со вздохом отвечал старик.
Когда Марина приходила, Никич требовал, чтобы она садилась в кресло, а сам присаживался у стола на нары. Свет лампы падал на лица обоих, освещая спокойное, участливое лицо Марины и смущенное, виноватое лицо Никича.
"Уйду я от вас, Марина... У тебя дети, трудно тебе заработать, помочь я не могу, а запью – тебе расход и хлопоты..." – говорил старик.
Лицо Марины омрачалось:
"Никогда не говорите мне это, Никич! Если любите Сашу, и меня, и детей, так не говорите мне таких слов... Помощь деньгами – это самая легкая помощь, Никич. Вы нужны нам, как родной, близкий человек, только бы вы не болели".
Старик безнадежно машет рукой:
"А кому я нужен? Вот только тебе да детям! А Саша уж на что вас любил и то, бывало, скажет: "Нельзя человеку в своей семье замыкаться, жить надо широко, с народом". А я что? Зарылся, как крот, в свою нору. При Саше и Никичу дела находились. А теперь зайдет Костя, посидит, похмурится да с тем и пойдет".
"Костя говорил, что вы будете нужны ему, Никич..." – осторожно говорит Марина.
Но Никич снова машет рукой:
"Старики никому не нужны... Молодые все сами делают, а нет чтобы посоветоваться..."
Никич долго ворчит и жалуется, а Марина ласково, терпеливо успокаивает его, потом беседа их становится веселее, из брезентовой палатки доносится смех...
Марина обязательно приходит к Никичу после того, как он сильно выпьет. Она уже знает, что старик сидит и мучается угрызениями совести, что он ждет ее, чтобы излить ей душу.
"Была уже мама или не была?" – заглядывая через забор, соображает Динка. И, судя по тому, что Никич насвистывает песенку и бодро перебрасывает к верстаку какие-то дощечки, Динка убеждается, что мама была. Отодвинув помеченную красным крестиком доску в заборе, она быстро шмыгает в сад и бежит к палатке.
Динка любит поговорить с дедушкой Никичем. Никич для нее не просто взрослый человек, а старший товарищ. Во всяком случае, он скорее старый, чем взрослый, а Динка давно уже знает, что взрослые не умеют хранить детские тайны и всякое откровенничание с ними почти всегда кончается неприятностями. Во-первых, взрослые люди всего боятся. Боятся драки, боятся лазить в чужие сады, боятся всяких болезней и многого такого, что детям даже не приходит в голову. Все это было бы еще ничего, если бы они не шушукались между собой и не принимали своих мер, как они любят выражаться. Дедушка Никич не любит шушукаться, и никаких мер он никогда сам не принимает, поэтому с ним легко говорить о всяких вещах. Конечно, не о главных делах, потому что он может ими заинтересоваться и что-нибудь посоветовать маме. Недаром мама иногда говорит: "Надо посоветоваться с Никичем". Но может быть, это о чем-нибудь другом...
Динка подкрадывается к дедушке Никичу, тихонько кукарекает за палаткой и, довольная собой, усаживается на старый пень. Старик дружески кивает ей головой, продолжая свою работу.