Зазвучали трубы, запели флейты, загремели литавры, но и этот хаос звуков не заглушил возрастающего за стенами замка какого то перекатного рева. Эти прорывающиеся сквозь музыку дикие, глухие звуки начали наконец обращать на себя внимание; многие бросили есть и стали прислушиваться к этому зловещему, возраставшему шуму. Вишневецкий побледнел.
– Кохаймося, панове! – вскрикнул он, подымая кубок и стараясь отвлечь от этого шума внимание пирующих, но было уже поздно: глухой шум, доносившийся издали, превратился в это мгновение в дикий рев каких то осатанелых голосов, послышались крики, проклятия, стук тупых ударов, звон разбиваемых стекол.
– Что случилось? На бога! Козаки! – раздались кругом испуганные возгласы.
Все поднялись вокруг столов; отодвинутые стулья с грохотом повалились на пол; мужчины невольно схватились за оружие. В это время входные двери распахнулись и в комнату вбежал поспешно бледный, растерянный караульный офицер замка.
– На бога, ясный княже, что делать? – заговорил он порывисто. – В городе бунт! Горожане хотели отворить неприятелю ворота! Когда не допустили их до этого, они бросились на наш замок, ломятся... да и внутри неспокойно... челядь разграбила твою кухню...
В это время в зале зазвенело стекло и камень, упавши на стол, опрокинул два кубка.
– О господи, что делать? Послать за жолнерами! – раздались в разных местах растерянные возгласы.
– Стойте, я выйду к ним! – остановил всех повелительным, уверенным тоном Иеремия.
– Но, княже... безумная толпа... – попробовали было остановить князя несколько несмелых голосов.
Князь только гордо вскинул голову и вышел из дверей на балкон. Это, впрочем, не был настоящий балкон, а просто выступ на башне, над брамой, огражденный зубчатою каменною балюстрадой; он представлял небольшую круглую площадку, среди которой возвышался шест с флагом. На площадку вела узкая лестница из смежного с залом покоя. За князем двинулись на вышку Фирлей, Лянцкоронский, Остророг и еще несколько панов. Слуги понесли вперед панов свечи в высоких канделябрах. Многие поднялись по узкой лестнице вверх; остальные столпились в нижнем покое. Известие о бунте заставило похолодеть от ужаса и Марыльку. Неужели это неожиданное происшествие разобьет ее планы, когда они вот вот уже готовы были прийти в исполнение? Бушующая безумная толпа здесь, близко, у самых ворот... Звон разбиваемого стекла раздался уже совсем близко, над самым ее ухом, и осколки осыпали Марыльку, а камень упал у ее ног. Марылька вскрикнула и выскочила из своего уединения в покой, наполненный толпящимися в безмолвном ужасе панами.
Князь Иеремия и его спутники вышли на площадку. Ночь была темна, порывистый ветер заколебал с остервенением пламя свеч; от их слабого, колеблющегося света окружающая тьма казалась еще резче и темнее. Под ногами князя ревела и бушевала какая то темная, озверевшая масса; смутно можно было различить в ней очертания голов и приподнятых рук. Пламя свечей озаряло красноватым огнем мужественное, суровое лицо князя Иеремии; без панциря, без оружия, он стоял с открытой грудью перед ревущею толпой. Несколько камней просвистело мимо него; иные ударились о балюстраду и, отскочив, упали на головы осаждавших.
– Смирно! – крикнул зычным голосом князь. – Или я вас велю перебить, как зверье! Зачем этот гвалт? Что нужно вам?
Крик князя осадил толпу, но не произвел прежнего впечатления.
– Хлеба! Есть нужно! – раздались в притихшей массе отдельные голоса. – Сами жрут, а мы пухнем с голоду!
– Так вы в такое ужасное время, –поднял еще резче, голос князь, – когда разъяренный враг стоит почти у порога, затеваете внутри бунт, хотите, чтобы скорее вступил Хмельницкий и перевешал вас всех, как собак?
Но и эти слова его не произвели нужного эффекта.
– Довольно мук! Не хотим больше осады! Сдавайте город! Отворяйте ворота! – заревела вновь толпа.
– Мы города не сдадим, –это оплот отчизны! – крикнул, побагровев, Иеремия.
– А, так мы сами откроем ворота! Вперед, панове! Лестницы сюда! Руби их! Хмель нас подякует! – раздались отовсюду дикие, бессмысленные крики.
То там, то сям заколебались над головами лестницы, в иных местах взвились веревки и упали на зубцы башен, внизу под ногами раздались удары бревна в железные ворота.
– Ни с места! – крикнул повелительно князь. – Или я вас всех велю перестрелять, как бешеных псов! Стрелки, на стены! Готовься! – скомандовал он во двор замка.
Величественный ли вид бесстрашного князя, или его грозный, повелительный голос, или цепь появившихся на стенах теней повлияли на толпу, только крики утихли на мгновение, и толпа отхлынула от стен и от брамы. Иеремия воспользовался наступившею паузой.
– Слушайте вы, бешеные звери, слушайте, что я вам буду говорить, – закричал он, выступая вперед. – Мы города не сдадим, пока не придет к нам с войсками король; он уже близко, но если вы хотите открыть ворота, то я сам вам открою их: ступайте на колья к Хмельницкому, но только помните, что малейшее ваше сопротивление – и я велю стрелять по вас. У нас пороху немного, но хватит, чтобы перебить всех вас, ваших жен и детей!
Толпа молчала: отвечать было нечего, князь Иеремия разрубил сразу вопрос.
– Ступайте ж собирайте свои пожитки, – продолжал Иеремия, – мои гусары проведут вас.
Толпа заколебалась. Еще несколько минут слышался какой то глухой ропот; но вот ряды дрогнули и начали расходиться по улицам. Иеремия подождал еще несколько минут и, отдав приказание близ стоявшему офицеру, возвратился в залу.
Гости еще все стояли у дверей, у столов, в соседнем покое в тех позах, в каких он их оставил – с полуобнаженным оружием и застывшим ужасом на лицах.
– Ну, ясное панство, прошу всех снова за трапезу, – заговорил громко и весело князь, потирая руки и подходя к столу. – Это маленькое происшествие прервало наш пир, но, надеюсь, не испортило его. Подлое хлопство грозило нам тем, что откроет Хмельницкому ворота, но я сам велел им открыть их. Мои гусары выпроводят эту сволочь за валы...
– Однако мы лишаемся значительной помощи, – заметил чей то робкий голос.
– И увеличим силы врагов, – добавили несмело в другом углу.