Марылька сидела молча, жадно прислушиваясь к словам рассказчика; слова Дубровского опьяняли ее, щеки ее горели, глаза блестели возбужденным огнем, голова слегка кружилась.
Ясинский следил за ней пристальным взглядом, но Марылька не замечала ничего, в ее возбужденном мозгу мелькали безумные, пламенные мысли. О да, пусть он спешит сюда скорее, скорее, со всеми своими силами, со всеми несметными полками, – или она будет королевой, или погибнет навсегда!
Между тем Дубровский продолжал, отпивши глоток вина:
– Гетман вышел к нам в парчовом собольем кобеняке, почетная стража окружала его, перед ним несли знамена, бунчуки и гетманскую булаву. Клянусь честью, старый лис хотел показать нам, что и без королевского назначения он сам по себе стал уже давно гетманом в Украйне.
– Не гетманом – разбойником, собакой! – вскрикнул гневно Чаплинский, не прерывая своей прогулки.
– Однако этот разбойник коронных гетманов в полон захватил и заставляет бегать всех панов, как зайцев! – произнесла язвительно Марылька, бросая в сторону мужа не то торжествующий, не то презрительный взгляд.
– До часу, до часу, пани, пока не расплатится за все своею головой на плахе! – захлебывался Чаплинский.
– Ха ха ха! Или пока ему не заплатит за все своими головами шляхта, а пан первый?
– Последнего можно опасаться, – подхватил слова Марыльки Дубровский, – силы Хмельницкого растут с каждым днем. Не только все хлопство готово идти за ним всюду по его единому слову, но и все соседние державы наперерыв друг перед другом стараются соединиться с ним. Сам не понимаю, что всему этому причиной?
– Колдовство, колдовство, этому есть несомненные доказательства! – заговорил уверенно Ясинский.
– Смотря на все, поневоле начинаешь верить этому, – продолжал Дубровский. – Мы сами должны были молчать на все, словно у нас онемели языки во рту. Едва только наш славный воевода начал свою орацию, как один из стоящих здесь полковников перебил его, а за ним зарычали уже и все остальные. Клянусь честью, они шипели на нас все, как гады в гнезде, а козаки помогали им со всех сторон; я уж думал, что здесь нам пришел и конец, но Хмельницкий, насладившись нашим унижением, велел полковникам замолчать и пригласил нас на обед. За обедом пошел разговор, и тут то мы поняли, что гетман теперь уже совсем не того хочет, о чем была речь: не было уже и помину о козацких привилеях или об облегчении восточной схизмы. Гетман прямо заявил нам, что хочет иметь особое королевство Украинское, что козаков будет столько, сколько он захочет, что память об унии должна исчезнуть навсегда. Он требовал еще, чтобы митрополит схизматский восседал среди нас в сейме и чтобы он, гетман козацкий, до маестату королевского належал.
– И что же... что же?! – вскрикнула порывисто Марылька, подаваясь в сторону Дубровского.
– Хлоп, быдло, схизмат проклятый! Он смеет думать об этом! – закричал, захлебываясь от бешенства, Чаплинский и остановился посреди комнаты. – И панство не смеялось этому дурню в глаза?
– Почему же пан сам не отправился с воеводой посмеяться над Хмельницким? – произнесла Марылька с нескрываемою насмешкой и посмотрела в упор на Чаплинского. Чаплинский не выдержал ее взгляда и, проворчавши какое то проклятие, снова зашагал по комнате.
– Да уж это верно, посмеялся бы ты ему, пане! – продолжал Дубровский. – Нам и так казалось, что пол под нами горит. Чем больше пил гетман, тем больше горячился: он срывался с места, топал ногами, кричал на нас, грозил нам тем, что вывернет наизнанку всю Польшу. Слушая его, мы все подеревенели. Пан воевода начал было убеждать, он даже прослезился не раз, но ни рации, ни пересвазии – ничто не помогало с Хмельницким. Тогда мы поняли, что о мире не может быть больше и речи, и стали хлопотать уже только о том, чтобы вызволить наших пленников, которые находились у него; но и здесь дело окончилось ничем. Несколько раз призывал нас к себе гетман для совещаний, но совещания эти кончались только тем, что он кричал на нас, снова грозил нам испепелить всю Польшу, обещал нам поднять против панов всю чернь...
– Черт побери! – прорычал снова сквозь зубы Чаплинский. – При наших порядках, чего доброго, он сможет достичь этого. Почему было не дать региментарства князю Иеремии? Наставили каких то схизматов!
– Но ведь пан знает, что Богдан требовал, чтобы князь Иеремия над войском региментарства никогда не имел; он даже в своих пунктах требовал, чтобы сейм выдал ему пана подстаросту и князя Иеремию {425}.
– Гм, гм... – промычал смущенно Чаплинский и еще энергичнее зашагал по комнате.
Марылька бросила в сторону мужа быстрый взгляд. О, каким противным, ненавистным, гадким казался он ей теперь! Волосы Чаплинского были всклокочены, желтые растрепанные усы торчали в стороны какими то щеточками, жирное лицо было потно. Глаза трусливо, растерянно бегали по сторонам. Марылька наслаждалась видимым ужасом Чаплинского и впивалась в него глазами, словно каждый взгляд ее имел силу острого ножа.
– Да, это уже теперь не тот Хмельницкий, который скрывался от погони Потоцкого в днепровских ущельях, – продолжал Дубровский. – Я говорю вам, что он уже теперь, будучи еще гетманом, сильнее всякого короля. Он грозил, что испепелит всю Польшу, – и он сделает это, клянусь вам. Он говорил, что у него будет триста тысяч войска, а я говорю, что у него будет пятьсот: все хлопство стоит за ним, вооруженное с ног до головы, и готово положить за каждое его слово свои головы, а турки, а татары, а донцы?..
– И пан, наверное, знает, что Хмель уже выступил? – перебил его Чаплинский.
– Да, как же! Мы едва доскакали сюда.
– И князь Иеремия прислал сюда пойманного хлопа, который говорил, что видел татар уже возле Чолганского камня, – вставил Ясинский.
– А наши окопы, триста перунов, до сих пор не готовы! – проворчал глухо Чаплинский, закусывая свой рыжий ус.
– Что нам помогут эти окопы? Он раздавит нас здесь, как муравейник сапогом, – ответил Дубровский.
В светлице водворилось молчание. Вдруг с улицы донесся чей то протяжный вопль, за ним другой, третий... Все вздрогнули и переглянулись.
– Что это? – произнес неверным голосом Чаплинский, останавливаясь как вкопанный посреди комнаты и переводя от одного к другому свои выпученные глаза.