– А помнишь, Тимоше, как ты со мной еще в Суботове бить ляхов собирался? – спрлшивал его Ганджа, поглаживая с любовью широкой ладонью спину своего воспитанника. – Ну, теперь покажи им свою науку!
– Покажем, покажем! Дай срок! – отвечал весело Тимко.
Воспоминания, вопросы, ответы посыпались один за другим.
Когда первый восторг встречи прошел, Богдан усадил подле себя Тимка и стал его расспрашивать о действиях и намерениях хана.
Тимко сообщил, что хан переправился уже через Днепр с ордою, а с ним прибыло сейчас четыре тысячи татар с Карабач мурзою во главе.
– Ну, панове товарищи, так вот что: слушать моего наказа, – произнес Богдан, подымаясь с места, и все поднялись кругом. – Татар мы ждать не будем, – готовьте войско. Идите же по своим частям, – на утро всем отдам приказ.
Еще белесоватый осенний туман лежал густым покровом над окрестностями, когда в лагерь прибежали козаки со сторожевых постов.
– Гей, панове молодцы, козаки запорожцы, вставайте скорее, ляхи показывают охоту начинать битву: вызывают на герц удальцов! – кричали они, пробегая по всем направлениям.
В одно мгновение всё всполошилось в лагере.
– На герц! На герц! – раздались кругом одушевленные возгласы.
Козаки бросились седлать своим лошадей, осматривать оружие. Между тем от палатки гетмана побежали во все концы лагеря гонцы с приказом полковникам собираться немедленно к гетману. Через полчаса все уже стояли в палатке Богдана. Лица всех были серьезны, сосредоточенны, важны; в сдержанных движениях виднелись затаенное нетерпение и лихорадочная жажда поскорее сразиться с врагом.
Посреди палатки стоял Богдан с гетманскою булавой в руке.
– Панове полковники, – обратился он ко всем торжественным и повелительным голосом, – враг показывает охоту сразиться. Настало нам время постоять за себя; это не Корсунское сражение, – на нас наступает вся Польша. Помните все: победят нас здесь ляхи – мы пропали навеки, победим мы – тогда в руках наших и наша воля, и все наши права. Нет с нами татар, но это еще лучше, – мы должны показать им, что можем победить и сами.
– Покажем, гетмане, не бойся, живыми не уйдем с поля! – ответили сурово полковники.
– Верю и знаю. Так слушайте же моего наказа, и чтобы никто не отступал от него ни на один шаг. Сегодня только забавка, а в битву не вступать; проморим ляхов до завтра, они будут думать, что мы затеваем что нибудь ужасное, и посбивают прыти. Ты, Кривонос, отправься, когда стемнеет, в засаду, в тыл ихнего лагеря, но не трогай их сегодня, а завтра ударим сразу с двух сторон; да смотри, не натыкайся на Ярему, будет еще час.
– Гаразд, батьку! – поклонился Кривонос.
– Возьми с собой еще Вовгуру и Небабу. Теперь, панове, – продолжал он, обращаясь к остальным полковникам, – на брод наш наступают князь Корецкий и Осинский с своими отрядами.
При этих словах Богдана Чарнота весь вспыхнул.
– Прости меня, батьку! Дай разделаться с ним! – произнес он поспешно.
Кривонос бросил на своего друга изумленный взгляд.
Слишком горячий тон восклицания Чарноты не ускользнул и от Богдана; с минуту он подумал, но затем отвечал:
– Хорошо, ступай, только помни одно: не вырываться в поле; если не словишь сегодня – завтра успеешь словить.
– А меня хоть на герц отпусти, гетмане! – вскрикнул удало Ганджа.
– Ну, поезжай, только не зарывайся, – согласился Богдан, – помни, что для завтра все нужны. Теперь же вот что, панове, – продолжал он, – мне нужен один человек, и умелый, и отважный, и такой, для которого жизнь не была бы уже дорога. От него будет зависеть всё наше дело.
– Бросай жребий, батьку, не обидь никого! – заговорили сразу все полковники, обступив Богдана.
– Нет, панове, – произнес в это время чей то грубый, суровый голос, и поп Иван выступил вперед, – дозвольте мне слово сказать.
Все кругом замолчали.
– Все вы, панове товарищи, пригодитесь гетману для другого войскового дела, – заговорил он сурово, – и не подобает вам терять так свою жизнь, когда вы можете положить ее на поле на славу и на честь всех козаков. Я, служитель господа, недостойный пастырь, отступивший от своего сана, хочу положить ее за господа моего и отомстить ненавистным латынянам за все!
Никто не возражал. Лицо отца Ивана было мрачно и решительно, глаза вспыхнули фанатическим огнем.
– Пусти меня, гетмане, – продолжал он, – не бойся: ни пытки, ни муки не испугают меня. Все, что скажешь, исполню на погибель ненавистным латынянам, на славу нашей святой веры! Я покажу им, как умеет умирать за: свою веру схизматский поп!
Никто не оспаривал слов отца Ивана.
– Пусть будет по твоему, отче, – произнес после минутного молчания Богдан. – Полковники, по местам своим! – обратился он к своим полководцам, подымая булаву. – Идите с богом. На завтра будьте готовы все.
Все поклонились и вышли шумно из палатки. Гетман с отцом Иваном остались одни.
XLVIII
Вскоре в лагере заиграли трубы, засурмели сурмы, послышался топот тысяч лошадей.
Гей но, хлопці, до зброї, на герць погуляти! –
грянула удалая козацкая песня.
Чарнота двинулся со своим полком вперед. Заломивши набок молодцевато шапку, гарцевал перед полком удалой, неистовый Гаиджа. Через полчаса отец Иван вышел от гетмана. В лагере уже слышался шум и гул завязавшейся битвы; один за другим спешили, гарцуя на конях, козаки на почесный герц.
Отец Иван отправился в свою палатку. Долгое время стоял он на коленях перед простым деревянным крестом, поставленным на обрубок пня, в немой беседе со своей душой. Наконец он встал, сбросил с себя козацкий жупан, снял оружие, надел свою лучшую священническую одежду, распустил косу, повесил на грудь простой кипарисный крест и отправился принести последнюю исповедь перед одним из священников, находящихся при войске.
Уже шум битвы утихал и осенние сумерки начали тихо спускаться на землю, когда отец Иван вышел из лагеря. Проходя мимо окопов, он заметил среди козаков необычайную суматоху, – какого то статного, значного козака с золотой кистью на шапке торопливо несли с поля; но поп Иван не обратил внимания на это происшествие; занятый своей единственной мыслью, он торопливо шагал все вперед и вперед. Уже окопы козацкие остались за ним.