– Порадь, посоветуй, Богдане, – отозвался еще кто то тихо.
Богдан поднял глаза, обвел все собрание, вздохнул и не ответил ничего.
Кривонос сидел, опершись на руку. На лице его, безобразном и мрачном, лежал теперь такой отпечаток отчаянья и горя, словно он стоял у раскрытой могилы единственного сына. Он и не слыхал робкого вопроса, он и не видал ничего.
– Что делать? – блеснул желтыми белками Пешта и поднял уже совсем смело свой хрипучий голос. – А вот моя добрая рада – покориться!
Все вздрогнули и как то отшатнулись от стола.
– Да, покориться, – крикнул он еще смелее, – пора перестать дурнями быть и подставлять за чужую шкуру свои плечи! Если пойдем в союзе с ляхами, то нам, старшине, только польза будет. И увидите еще, сколько перепадет!
– Молчи, Пешта! – крикнул Кривонос, срываясь с места и заглушая все голоса. – Или я тебе заклепаю горлянку! Нам запродавать себя на ласку ляхам? Нам идти кланяться на мир и на згоду? Будь проклят тот и в детях, и в потомках, кто послушает такого совета!
– Да ты постой, – начал было оправдываться Пешта, увидя, что промахнулся с своим предложением.
– Молчи! – брякнул кривой саблей Кривонос. – Мир!.. Да в чем, в чем твой мир? Сколько тебе сребреников сунут за эту измену? Оставят, быть может, три тысячи рейстровых, да заставят целовать шляхетскую дулю? Что ж ты выиграл, иуда, за то, что продал Сулиму? И от кого ты ждешь пощады? От этих зверей кровожадных, для которых не придумает достойных мук и сам кошевой сатана в пекле? Разве ты не видел, какую дорогу устроил тебе гетман Потоцкий от Киева до Нежина, посадивши на колья всех возвратившихся повстанцев? И ты говоришь о мире? Будь проклят ты, Пешта, навеки, что завел о нем речь!
Желтые глаза Пешты бросили адски злобный взгляд на Кривоноса, но шумные крики не дали ему говорить.
– Не быть миру! Не быть миру! – раздалось со всех сторон.
– Мертвых назад из могилы не носят! – опустил Нечай на стол свою тяжелую руку. – Меж нами и ляхами вовеки мира нет!
Пламя свечей от поднявшегося шума беспокойно заколебалось, и разорвавшиеся тени тревожно заметались по сторонам.
– Нечем бороться, нечем. Армата наша отобрана, – начал было Половец, но Кривонос перебил его воодушевленно:
– Не бойся! Покуда у Казаков есть сабли в руках, еще не умерла казацкая мать! А если уж и суждено всем нам полечь, так продадим, по крайности, жизнь свою дорого, так дорого, чтобы и цены не сложили довеку проклятые ляхи!
– Будем биться, как бились доныне! Сам митрополит благословляет нас! – раздалось в разных углах.
– Да и что смерть! – покрыл все голоса голос Чарноты. – Мокрый дождя не боится! Уже хоть допечем до живого тела ляхам.
А черные окна и двери угрюмо, зловеще глядели на разгоряченных старшин.
– Так, – заметил Богдан. – Умирать нам учиться не у кого, и залить сала за шкуру сумеем! Да только какая от этого польза нам, и нашей вере, и женам, и детям?
Замечание было сказано тихо, но все воодушевленные крики вдруг замерли в один момент.
– А коли так, – вскочил с молодою удалью Чарнота, – так дурни мы, что ли, чтобы смотреть на ляхов? Заберем своих жен, и детей, да тютюн, и горилку и уедем в московские степи – много там вольных земель!
– И то! – раздались несмелые голоса. – Дело!
– Эх! – вскрикнул бесконечно горько Кривонос, ударяя себя в грудь со всей силой. – Что себя даром тешить, братья? Не уйти нам никуда отсюда! Знают, псы проклятые, чем держать нас, – и вдруг в суровом голосе Кривоноса послышались слезы, – ведь нет во всем свете другой Украйны, как нет другого Днепра! – выкрикнул он как то неестественно громко и упал головою на стол.
Все замолчали кругом. А черные тени нависли еще ниже над освещенным столом.
Тогда поднял голову Богдан.
– Товарищи мои и братья, – начал он, – дозвольте к вам речь держать.
– Говори, говори! Мы пришли тебя слушать! – раздалось сразу в нескольких концах стола.
И все оживились, все заволновалось кругом, точно одно только слово этой умной головы могло указать всем выход, найти путь ко спасению. Один только Кривонос еще лежал головой на столе, и его длинный оселедец извивался по нем, словно гадюка, да Пешта бросал украдкой в сторону Богдана алчный, завистливый взгляд.
– В нужде нашей великой, – продолжал Богдан, – осталось нам одно: не покориться ляху, как советовал Пешта, а усыпить врага хитростью и победить его разумом... "Будьте мудры, как змии", – говорится в писании... – Богдан обвел всех присутствующих взглядом и, понизив голос, продолжал дальше: – Выставить в поле против в десять раз сильнейшего нас врага последние наши силы – безумно; безумно потому, что мы забыли про другую цель. Какой у нас единый оплот и Украйне, и защитникам ее – казакам?
– Запорожье! – крикнули дружно несколько голосов.
– Верно, друзи, оно у нас и батько, и матерь! – поднял голос Богдан. – А в это ведь сердце желают ударить.
Кривонос медленно поднял голову и впился глазами в лицо Богдану.
– А в это ведь сердце желают ударить, – продолжал Богдан. – Так не отдать его на растерзание, а защитить до последнего издыхания!
– Костьми ляжем! – крикнуло большинство голосов, и оживленные глаза загорелись надеждой.
– Так вот вам, братья, моя первая рада: все силы, какие остались и какие прибывать будут, сосредоточить на Запорожье, и если весною вздумает нагрянуть Иуда с Потоцким, то встретить их так, чтоб шаровар своих не унесли назад.
– Разумное слово! Богдан – наш батько! Слава! Слава! – зашумели ожившие голоса.
– Стойте, друзи, еще потерпите немного... Для чего казаки нужны Речи Посполитой?
– Для защиты границ, – ответил весело Чарнота и подмигнул как то бровью.
– Верно! – кивнул головою Богдан. – А когда еще совсем без нас обойтись Польша не сможет?
– Когда поднимется война с Турцией, – досказал Нечай.
Кривонос только медленно переводил глаза с одного на
другого и разгорался зверскою радостью.
А Богдан продолжал еще дальше:
– За что же Турция объявляет Польше войну?
– За то, что казаки не дают ей покоя, шарпают прибрежные города, – как то лихорадочно ответил Нечай, приподымаясь на месте.
Богдан улыбнулся многозначительно.
– Война, значит, в наших руках, братья... И что мешает нам, – понизил он еще голос, – когда начнется война, повернуть оружие и требовать своих прав меч...