Выступивши так быстро из под Белой Церкви на Волынь, Богдан в глубине своего сердца почти бессознательно для самого себя лелеял тайную мысль отыскать там, на Волыни, Марыльку. Однако надежда его окончилась неудачей, – никто из рассылаемых им загонов не приносил никакого известия о Чаплинском, а Морозенко не возвращался до сих пор. Впрочем, неудача эта не слишком раздражала Богдана: она не лишала его возможности найти Марыльку, а только отдаляла ее на более продолжительное время. Кроме того, под влиянием времени его дикая, ненасытная жажда мести мало помалу утихала, уступая место томительной тоске по безумно любимой женщине. Тоски этой не видел никто, – сам гетман старался скрыть ее от себя, и в этом ему помогала Ганна. Как тихий ангел хранитель, она стояла всегда подле гетмана, готовая поддержать своим огненным, чистым словом его изнемогающий дух. С каждым днем Богдан привязывался к ней все больше и больше, но более всего влияло теперь на гетмана окружающее положение дел. Перед ним стояла вся Польша, Богдан понимал всю важность момента, и это сознание заглушало теперь в нем все посторонние чувства, кроме чувства политика и полководца.
Выговский следил за гетманом с неподдельным изумлением. Смелость, быстрота, а главное, верность заключений гетмана поражала пана писаря. Однако, несмотря на всю очевидную силу Богдана, Выговский ощущал в сердце какой то неприятный холодок. Там вся Польша, князь Иеремия, а здесь?.. Все победы козаков еще не заставили Выговского расстаться с мыслью о непобедимости Польши, и потому то все предначертания гетмана не доставляли ему большого удовольствия. Правда, он говорил Тетере, что в случае чего объявит себя козацким пленником, но объявить то было легко, но уверить в этом панов представлялось довольно трудным делом. "Однако взялся за гуж – не говори, что не дюж! Авось и кривая вывезет!" – решил про себя Выговский и скрепя сердце принял участие во всех планах Богдана.
XLVI
– Гм, – прервал минутное молчание гетман, – так, говоришь, князь Доминик Заславский уже получил мое письмо?
– Есть достоверные известия; было получено при всей раде.
– И князь Ярема был при этом?
– Так.
– Ха ха ха! – вскинул гетман быстрый взгляд на писаря. – Ну что ж?
– Князь Доминик прочел твой лыст, ясновельможный гетман, вслух. Ты угадал: ему польстило то, что ты назвал его охранителем всего русского народа и просил его быть посредником между тобой и Короной, и он дважды, к великой досаде Яремы, прочел вслух твое письмо.
– Я так и знал, – произнес отрывисто Богдан, – но дальше, что же сказали они на мое предложенье?
– Князь Доминик стал склоняться к миру, за него были почти все вельможные радцы, то есть советники, а с ними и Кисель.
– Кисель? Разве и он там?
– Там. Прибежал с своими комиссарами, но паны его приняли худо.
– Так ему и надо, старой лисе! – сверкнул глазами Богдан. – Пусть не садится между двух стульев. Но дальше! Что же Ярема?
– О, князь противился всеми силами мирным переговорам; с ним соглашались отчасти Конецпольский и Остророг, но чем больше противился князь, тем настойчивее говорил о мире Доминик, за князя стояли все вишневцы, за Доминика – все радцы.
– Ну, и?.. – перебил Выговского нетерпеливо гетман.
– Ярема поругался с Заславским и поклялся не двинуть и пальцем, когда хлопы будуть арканить вельможных панов.
– Ха ха ха! – разразился сухим коротким смехом гетман и, сорвавшись с места, порывисто зашагал по комнате. – Я так и знал, так и знал! А что? Танцуете вы, вельможные региментари, под козацкую дудку! И не знаете, кто вам в нее заиграл! Ха ха ха! Теперь все вы у меня тут, в жмене! – ударил он себя по ладони и, повернувшись к Выговскому, произнес быстро: – Что ж делает теперь Ярема?
– За ночь отодвинулся со своим лагерем еще за две мили.
– Отлично, отлично! Мне только того и нужно было! – продолжал отрывисто гетман, шагая по комнате и нервно взъерошивая свою чуприну. – Они у меня уже здесь, в кулаке!
– А пан Заславский пошел бы и без битвы в переговоры; быть может, он подписал бы и так все наши привилеи, – заметил вкрадчиво Выговский.
– Ха ха ха! – бросил небрежно Богдан, не прерывая своей прогулки. – Пока не нагоним поганым ляхам последнего холоду, они не сознают наших прав. Да и кто подтвердил бы их? Сам знаешь, теперь бескоролевье.
– А не сочтут ли нас за бунтарей, что мы при бескоролевье с оружием добиваемся своих прав?
– Не мы затеяли эту войну, – нахмурился гетман, – Я отправил послов на сейм и к Киселю; я звал комиссаров под Константинов для мирных переговоров {410}, но вместо них на меня наступило целое коронное войско с отборною арматой и князем Яремой на челе.
– Гм, – усмехнулся Выговский. – Конечно, ты, ясновельможный, все предусмотрел заранее, одначе эти объяснения будут иметь вес только у победителей, а у...
– Говорю тебе, что ляхи теперь у меня здесь, в руках, – перебил Богдан, – главного избавились, а без него мне не страшен никто!
– Князь Иеремия еще здесь недалеко; в случае чего, он может ударить на нас сзади... Когда дойдет до дела, он позабудет свой гнев.
Гетман круто повернулся и остановился перед Выговским.
– Знаю, – произнес он с силой. – Но подожди еще немного, Иване, и ты увидишь, что ляхи затанцуют того мазура, которого заиграю им я!
При последних словах писаря глаза гетмана зловеще вспыхнули под нависшими бровями и угасли.
– Да, постой! – оборвал он резко свою речь и нахмурил брови. – От хана нет еще известий?
– Нет.
– Гм, – протянул Богдан и потом прибавил быстро, приподымая голову: – Ну, впрочем, ничего, обойдемся и без них. А что загоны?
– Ночью вернулся еще Небаба.
– Гаразд! А, полковники! – обратился Богдан к входящим в это время Кривоносу, Кречовскому и Золотаренку.
– Ясновельможному гетману челом! – приветствовали его весело полковники.
– Ну, что слышно нового?
– Да вот ночью прибежала толпа слуг из коронного лагеря, наших, православных людей, – ответил Золотаренко. – Говорят, что у панов идут раздоры, что в лагере житья никому нет.
– Паны чубаются, а у хлопов чубы болят! – усмехнулся гетман. – Всегда так бывает, много начальников у панов, а когда в войске много начальников, друзи, так войско нездорово. А наши же как?