И козаки с гиком да хохотом, побросавши мушкеты, бросились к берегу и начали почти безнаказанно пронизывать пиками и всадников, и коней. Только ничтожная часть этой пышной конницы успела выбраться из убийственной западни и скрылась за стенами замка.
Загремел вновь еще сильнее артиллерийский огонь, затрещали еще чаще мушкеты, но козаки уже не могли на них отвечать, а молча, отдавшись судьбе, лежали и ждали лишь с нетерпением последней предсмертной борьбы, последней бешеной схватки. А яремовские дружины уже таскали фашины и устраивали в различных местах искусственные гати, по которым можно было бы броситься на позицию хлопов. Козаки не могли им ничем препятствовать и только равнодушно смотрели, как работы врага подвигались быстро вперед.
– Проклятье! – скрежетал зубами Кривонос, весь зеленый от бушевавшей в груди его ярости. – Они нас перережут, как курей, а тот аспид, кровопийца будет лишь любоваться издали, а не придет сюда. И неужели я не посчитаюсь? Вся жизнь для мести... Жду ее не дождусь... и вдруг... О, триста тысяч пепельных мук!
Атака между тем не начиналась, среди выстроенных рядов произошло некоторое замешательство. Кривонос осмотрелся кругом и заметил за замком поднимающиеся клубы дыма; темный волнующийся полог выделялся резко на вечернем нежно розовом горизонте, расширяясь и захватывая значительное пространство.
XLI
"Что там случилось? – недоумевал Кривонос. – Уж не горит ли ток пана Тышкевича? Только кто бы нам оказал такую услугу? Селяне прислужились... а может быть, Шпак? О, помоги, помоги, боже!"
Кривонос заметил, как к Яреме подлетел на коне какой то тучный всадник и начал о чем то взволнованно говорить, жестикулируя нервно руками; произошел, по видимому, резкий спор, и вскоре часть войск отделилась и быстро понеслась за тучным всадником к месту пожара. Оставшиеся же войска, подкрепленные новыми, спешившимися драгунами, уже приготовились к решительной атаке. Кривонос у трех переправ сгруппировал курени и ободрял всех взволнованным голосом:
– Настал час, друзья, померяться силой с Яремой. Постоим до последнего... От него пощады не ждать, так не пощадим и мы своего живота для псов жироедов. Отомстим же им, братове! Не положите охулки на руку!
– Не положим, батьку, не бойся! Узнают они, клятые, как затрагивать нашу веру и волю! – откликались возбужденные голоса.
– Местечко горит! – кто то неожиданно крикнул.
– Горит, горит, братцы, –заволновались прибывшие раньше мещане, – обошли, верно, ляхи!
Эта догадка всполошила ближайших козаков и побежала тревогой по лавам; среди ватаг пошла сумятица, – все засуетились, повыскакивали из своих закрытий и повернулись тревожно к местечку. Раздался убийственный залп, и пестрые массы врагов заволновались и с страшным гиком стремительно бросились по фашинам вперед.
Напрасно Кривонос метался по рядам и нечеловеческим голосом кричал, что в местечке стоит Пешта и не допустит обхода, что это, верно, он и поджег, чтобы отжахнуть ляхов, паника, видимо, овладевала его дружинами и готова была перейти в ужас; неприятель хотя и с трудом, но переходил отважно трясину и уже был на носу. Кривоносу казалось, что еще один миг – и настанет неотразимая гибель. Закаменевший в мрачном ужасе, с искаженным, ужасным лицом, он ждал, затаив бурное дыхание, этого мига, этой смерти всех своих надежд и желаний, и был поистине страшен.
А поляки свободно по болоту приближались к окопам; козаки в приливе злобы рвали себе чуприны и, словно хищные звери, сверкая глазами и съежившись, готовились к рукопашной ужасающей схватке.
Вдруг к крикам атакующих присоединился еще страшный более дальний крик, словно из за стана Яремы. Кривонос насторожился. "Вероятно, – подумал он, – этот дьявол пустил и остальные войска в атаку, чтобы раздавить нас сразу". Нонет, что то не так! Этот воинственный шум не воодушевил наступающих, а, напротив, смутил их ряды. Вот ближе, у самой княжеской ставки, раздался гик... и с тучами взбитой пыли, отливавшей червонным золотом под лучами заходящего солнца, какие то массы стремительно ринулись на пасущихся рыцарских коней и на самих рыцарей, разлегшихся безбоязненно на траве.
– Боже! – затрепетал Кривонос от охватившей его порывисто радости, – Да неужели это сокол мой Шпак? Только нет... с той стороны зайти он не мог... Но ведь это наш кто то, наш!.. Вон все кинулись... и эти повернули назад.
Лежавшие за окопами козаки были также поражены неожиданностью маневров врага и, привставши, глядели широкими глазами на всполошенные, отступающие ряды, которые уже были готовы броситься на них с остервенением.
– На коней, хлопцы! На коней! – закричал Кривонос, опьяневший совсем от восторга. – Наши трощат ляхов! Да дадим же и мы им перцу!
Этот крик сразу встрепенул массы и вдохнул в них боевой пыл и отвагу. Все схватились на ноги и бросились бурным потоком к своим стреноженным коням. Прошло немного мгновений и этот закружившийся беспорядочно вихрь стал принимать правильные формы, вытягиваться в лавы, строиться в удлиненные колонны... Еще миг – и волнующаяся щетина копий установилась стройней, наклонилась вперед, стяги взвились по краям, и лезвия сабель сверкнули холодным металлическим блеском.
Кривонос летал бешено по рядам на своем Черте и торопил всех; когда же выстроились в боевой порядок козаки, он взмахнул своей тяжелой кривулей и скомандовал задыхающимся от волнения голосом:
– Переправляться вброд, не торопясь, осторожно, а там нестись на врага вихрем бурей!.. Локшите всех, шаткуйте их на капусту!.. Только одного собаку Ярему дайте мне в руки живьем! С ним нужно мне самому счеты свесть, давние счеты! За мною ж! На погибель катам!
– На погибель! – загремело по стройным рядам, и конница заволновалась и двинулась за своим батьком атаманом вперед.
А налетевший нежданно негаданно на беспечных поляков какой то козачий отряд уже врезался стремительно в средину лагеря и начал ужасную сечу.
– Морозеико! Морозенко! – раздался крик в теснимых рядах и пронесся по всем хоругвям цепенящим ужасом. Главные силы распахнулись надвое: одна часть стала отступать к лесу, другая подалась к замку; подкрепления остановились нерешительно в болоте.