– И бей меня Перун, – вставил задорный молодой Калиновский, – не из трусости мы вернулись, но у нас, комиссаров, слуг своих горсть, а пан воевода взял лишь сотню козаков, между тем тысячные банды шныряют везде по дорогам, и пристают к ним все села... Пан вот, – хоть из Корца рукой подать, – а и то захватил с сотню людей для охраны своей персоны.
– Не для охраны, – смешался Ясинский, – а так, для развлечения, пополевать дорогой на быдло.
– Если пан такой завзятый охотник мысливец, – отозвался с презрением Немирич, – то я бы советовал отправиться к Немирову либо к Бару пополевать с Кривоносом, Чарнотою, а то и помериться силою с Богуном.
– Я не могу оставить ясноосвецоной княгини, я дал слово князю... И я должен сейчас же воротиться в Корец.
– Но, слово гонору, – возразил язвительно Любомирский, – я досмотрю княгиню и проведу, куда она пожелает... Все мои команды к ее услугам, а пан может быть свободен и сегодня же полететь на врагов.
Ясинский ничего не ответил и затерялся в толпе. Это сделать было тем удобнее, что в это время явились в покой слуги и внесли в дымящихся кубках варенуху и груды перепичек, бубликов и пампушек к ней. Все принялись с удовольствием за этот напиток, заменявший в старые годы наши современные кофе и чай.
Когда осушились первые кубки и на смену им подали другие, поднялся снова в зале еще более шумный и оживленный гомон. Речь все кружилась около жгучих вопросов, составляющих злобу дня. Передавали друг другу паны известия о собиравшихся и стягивавшихся к Старому Константинову войсках; толковали о том, кого назначат предводителем этих войск? Некоторые думали, что коронную булаву вручат Яреме, как самому достойному и самому доблестному воину; но другие в этом сомневались и сообщали, что в Варшаве поговаривали за князя Доминика Заславского, соперника и заклятого врага Вишневецкого, и за молодого Конецпольского, да за ученого Остророга; последнее известие вызвало среди собеседников хохот и град метких острот.
Кисель прислушивался внимательно к этим толкам и жмурил, как кот, свои маленькие, заплывшие жиром глаза, а князь Любомирский, претендент на великую булаву, вставлял изредка насмешливые замечания и держался в стороне; а когда произносилось и его имя, то скромно стушевывался, вступая в разговор с хозяином дома.
– Неужели пан воевода думает, – вызывал он на откровенность скрытного и хитрого Киселя, – что комиссия 6 мире с этим дяблом может иметь какой либо успех? Ведь этот Хмельницкий, драли б его ведьмы, умный пес и черта способен схватить за хвост, и его за нос поймать не удастся.
– Княже, – заметил с загадочною улыбкой Кисель, – удалось бы мне только с ним повидаться...
– Да? И в самом деле, – откинулся князь на диван, подсовывая под руку подушку, – неужели пан думает, что Богдан может согласиться на предложенные нами условия? Ведь они составляют одну тень их безмерных желаний, да и тень еще сомнительную? Ведь если бы даже можно было этого окозаченного шляхтича купить, то ни старшина, ни козаки, ни чернь не согласятся на эти условия... Эту разнузданную вольницу пришлось бы все равно карабелами да копьями приводить к соглашению, значит, и все усилия ваши разлетелись бы дымом, а сам договор о мире рассыпался бы в прах.
– Я сам, княже, – ответил сердечно Кисель, – ни в добрый исход наших переговоров, ни в прочность мира не верю; но мне нужно ублажить Богдана и выиграть время.
– Э ге ге, пане! – махнул Любомирский рукой. – Не такой это зверь, чтоб уснул под твои акафисты и каноны! Вон и послы наши погибли, две недели нет о них ни слуху ни духу. Как попали в пасть к этому льву, так и канули в вечность.
– Да, это обстоятельство меня самого смущает и тревожит, – задумался Кисель, – хотя я не могу допустить, чтоб человек эдукованный, понимающий тонкости государственных отношений и весь, так сказать, псалтырь придворных и военных обычаев, решился бы на такое бесполезное и грубое зверство, замыкающее врата к мирному пути. В конце концов, как он не будет торговаться, а мир и для него – желанный исход, а потому особа посла и для него должна быть священной. Вот за разъяренную чернь поручиться я не могу.
– Пожалуй, за нее теперь не поручится и этот самозванный гетман.
– Совершенно верно, княже, я полагаю, что сам он в ее руках. Но напрасно князь думает, что я так прост и доверчив. Я буду напевать Богдану миролюбивые псалмы, а сам между тем времени даром не потрачу и прозорливо пресеку этому хитрому козаку все пути. Канцлер наш Оссолинский, несмотря на поднятую против него бурю на сейме, кормила свое удержал и направляет его твердой дланью; он послал с подарками и широкими обещаниями в Цареград посла, чтобы склонить султана к сближению с Польшей и отнять у Хмельницкого союзников татар, а я, с своей стороны, послал в Москву гонца к царской, милости, чтобы напомнить ему о выгоде скрепленного между нами мира и упредить попытки этого хитрого козака склонить на свою сторону Москву; кроме сего, я ежедневно шлю лысты к вельможному нашему панству, чтобы собрали свои команды и кварцяные войска да спешили бы стягивать их к Глинянам, на спасение нашей пылающей на костре Речи Посполитой.
– Не сомневался я, – сказал с чувством князь Любомирский, – в мудрости пана воеводы, а теперь убежден и в преданности его к отчизне. Только я, признаться, в добрый исход мудрой панской политики не верю!.. Не перехитрить вам этого хитрого козака... но дай бог! А вот о чем нужно серьезно подумать – о вожде... Все предрекают этот пост князю Яреме...
– Не желал бы я этого, говоря откровенно, – понизил голос Кисель. – Я не отрицаю его счастливой на поле брани звезды, но он стоит лишь за истребление и руину, а не за благо страны... да притом он, кажется, мечтает и о короне.
– Ха ха! Старые литовские сказки Корибутов, – засмеялся весело князь и прибавил: – Я сам разделяю мысли достойного воеводы... но наш голос...
– Будет сильнее, когда в руках панских очутится булава, – подсказал, хихикнув, Кисель.
Князь молча пожал руку хозяину и поднял глаза к небу, словно поручая себя его протекции.
– В это время отворилась в покой главная дверь и молодой джура, войдя торопливо, доложил вельможному пану Адаму, что приехал из под Белой Церкви козачий посол и привез от украинского гетмана лыст.