Полчаса ожидания ей показались за вечность: сколько тревоги, сколько отчаяния пережила она за эти минуты! Ведь деда мог взять с собой для допроса Чаплинский, потом, конечно, пришлет сюда слуг, и найдут ее... Да, найдут, потому что без лодки нельзя переправиться на ту сторону озера, нельзя вырваться из этой тюрьмы, а здесь спрятаться от катов можно лишь на дне, под сетью болотных растений... И у нее созрело теперь бесповоротное решение: если дед не придет, броситься вон с той скалы прямо в пучину... Но вот послышался тихий плеск весла, и в серебристом тумане показался легкий силуэт челнока. Один ли в нем человек или несколько? Оксана выскочила из тростника и взбежала на выдающийся выступ скалы. Нет, нет! В светлой мгле вырезывается все яснее на лодке одинокая и сгорбленная фигура с седой бородой.
– Дид, дид! – вскрикнула восторженно Оксана, словно освобожденная от смертного приговора, и опрометью бросилась к причалу. – Диду, голубчику! – взмолилась она, когда тот, упершись о камень веслом, начал выталкивать на берег лодку, – Перевезите меня на ту сторону... Нельзя и минуточки ждать... сейчас явится погоня, и я пропала!
– Да кто ты? Кто ты? – зашамкал дед, приставив ладонь к глазам и всматриваясь испуганно в молодого хлопчика. – Хлопец! Откуда мог взяться у меня хлопец? На птице прилетел, что ли? Вот так напасть!.. Да... не мара ли, прости господи? Свят! Свят!!
– Не крестите меня, диду, я не мара... я Оксана; моя пани, вот что была здесь, пани Чаплинская, меня посылает по важному поручению... так велела переодеться, чтоб не схватили...
– А! Вот что! – обрадовался и приободрился дед. – Оксана, новая невольница... А я... было... старый... хе хе! – засмеялся он добродушно. – Куды метнул! Так, так... пани и мне приказала... Верно! Да не то что перевезти приказала, а и провести на добрую дорогу, чтобы пробилась на Украйну к славному гетману.
– Да, да, диду... к гетману мне нужно... перевезите, ради Христа! – бросилась было Оксана целовать у старика руки, но взволнованный дед остановил ее и, привлекши к себе, отечески обнял.
– Что ты, дытынка моя дорогая! Да неужто могла ты и минуту подумать, чтоб я отказал в твоей справе? Да размечи по яругам мои старые кости Чаплинский, если я больше буду сторожить его несчастных невольниц... годи! Занялась заря на Украйне... люд подъяремный ожил... И стар и млад спешат разбить кайданы и ударить ими по недругам... Так не стану и я дольше сидеть в своем курене, а пойду к своим братьям на помощь... хоть одного пана скручу – и то с меня довольно!
– Диду! Вы думаете тоже туда? – всплеснула радостно руками Оксана. – Господи! Как я рада! Так не будем же тратить и минуты... Того и гляди, пришлет сюда пан своих катов.
– Не бойся: урвалась им нитка! Скоро и этому подрежут хвост... А я что? Я готов, хоть сейчас... Ты думаешь, что дид будет ворочаться, как линь. Э, стой, дивчыно, – болтал весело дед, вынося кое что из куреня и укладывая на дне челнока, – или что я – дивчына? Хлопец... хлопец! И бравый еще хлопец, ей богу, хоть бы мне внука такого... На вот тебе на всякий случай пистоль, а я вот возьму эту рушницу; старая, батьковская, при Павлюке добыта... тут и припасу есть немного... а вот этот киек с наконечником в иной час и за копье станет... Ну вот я и готов. Садись, садись... вот сюда, ближе к корме. Ну, а как же звать тебя, величать как в дороге?
– Зовите, диду, ну хоть... Олексой! – засмеялась детски игриво Оксана и вспыхнула вся ярким полымем.
– Олексой? – лукаво прищурился дед. – Ну, Олексой так Олексой, а я, значит, буду дидом твоим Охримом.
Переправившись на другую сторону, дед оттолкнул челнок от берега, и его потянуло течением в сторону, к дальним лозам.
– Там вон, где вытекает из этого озера ручей, – пояснил дед, – он застрянет в кустах и наведет погоню на ложный след. А мы, Олексо, двинемся вот этими трущобами и будем держать путь к Горыни...{395} Тропинки я тут знаю: не раз крестил лес смолоду, гоняясь за вепрями да за лосями. Незнамый человек и не пробьется, запутается навеки, – так, значит, и погоне не угнаться за нами.
Хотя стояла светлая, теплая ночь, но в лесу было сыро и мрачно. Лунный свет, пробивавшийся сквозь густую листву, ложился внизу изредка бледными зеленоватыми пятнами или колыхался в иных местах среди густой тьмы серебристым туманом. На этом слабо фосфорическом тоне вырисовывались встревоженному воображению Оксаны страшные образы лесовиков, упырей или чудовищного, с огненными глазами зверя. Но вот один поворот – и свет сразу пропал, и заклубилась кругом бесформенная мгла. Дед уверенным шагом подвигался вперед, отстраняя длинной палкой сплетавшиеся ветви деревьев и предупреждая следовавшего за ним хлопца о всякой случайности. Хлопец не отставал от своего проводника и чуть не держался за его полу. С неудержимым волнением и суеверным страхом присматривался он к окружающим предметам; но, кроме черных силуэтов ближайших стволов, казавшихся гигантскими, да гнездившейся между ними тьмы, наполненной таинственными обликами, взор его не находил ничего. Чем дальше они углублялись в лес, тем более понижалась под ногами их почва и становилась влажнее. В лесу было тихо. Под ногами хрустели ломаемые ветви и сухо шелестели хвойные иглы, лежавшие густым слоем повсюду. Вдали раздавались глухо какие то звуки: не то стонал, не то хохотал кто то в трущобе. Лес становился гуще, хвойные деревья сменились другими породами, становилось трудно пробираться сквозь густые заросли орешника и осины. Болотная сырость садилась влагой на одежду, на тело и заставляла вздрагивать хлопца. Один только дед, привыкший и к сырости, и к холодной мгле леса, безостановочно шагал и шагал.
– Диду! – обратился к нему после долгого молчания хлопец. – Холодно что то и мокро становится; уж не близко ли эта речка Горынь?
– Го го! Как бы не так! – ответил запыхавшийся от усталости дед. – Еще померяешь тропу к ней: за два дня, почитай, не дойдешь.
– Ой ой, так далеко! – вздохнул разочарованный хлопец. – А я думал – близко... понесло влагой и холодом... ведь мы уже немало прошли.
– Путаем да кружим, а не идем в ход... Гущина ведь какая! Коли милю ушли от озера, так и то слава богу!