– Теперь уже наша, наша! – пояснил, широко улыбаясь, Балыка. – А ведь до него, до владыки нашего, униты сидели и здесь.
– Помню, помню, – подхватил Богдан, – когда я еще в школу ходил, свиньи здесь гуляли, заходя в самый божий храм.
– Так, так, а все он, наш доброчинец, заслона наша! – произнес с чувством старик и обратился живо к Богдану: – А пан сотник не видел владыки ни разу?
– Нет, не видал, но слышал много о нем.
– Хе хе! Если бы говорить о нем, не стало бы и слов! – воскликнул уже совсем живо цехмейстер. – Истинно, что господь послал нам его на радость и утешение. Им всё и живем... Всю жизнь трудится он на нас. Своим коштом посылает спудеев в чужие земли наставляться слову и учению божию; книжки в оборону веры друкует, школы фундует, церкви наши от волков унитских отымает. Истинно, истинно како глаголет пророк: "Во дни беззаконных укрепи правоверие!"
Тем временем спутники минули уже Софию и ехали по широкой дороге, направляющейся от ее ограды к развалинам Десятинной церкви{281}. Направо от них тянулись высокие земляные валы, кое где развалившиеся, но еще грозные, за ними спускались глубокие обрывы, покрытые густым лесом; перед ними подымались стены Михайловского златоверхого монастыря. Кругом все было пустынно и тихо; но, казалось, тень мертвой славы еще витала среди этих безыменных развалин.
– Эх, был же и город когда то... – вскрикнул наконец Богдан, сдвигая порывистым движением шапку на затылок, – себе на славу, ворогам на грозу!
– Да, говорят зналые люди, – поддержал цехмейстер, – сильный был город, не то что теперь! Тогда нечего было и ляхов нам бояться.
– Да еще говорю, и теперь, если бы кто захотел поправить все эти фортеци, твердыня вышла бы такая, что вражьим ляхам поломать бы об нее зубы!
– А если бы нашлась такая сильная рука, мы бы и ворота ей отварили, – произнес многозначительно цехмейстер.
Богдан пронзительно взглянул на него, тронул своего коня, и они быстро помчались вперед...
У развалин Десятинной церкви спутники уплатили в мытницу следуемое с них мыто и спустились с обрывистого и крутого спуска. Здесь они проехали городскую браму и въехали наконец в Нижний город – Подол.
В городе было тесно и шумно; высокие домики с остроконечными крышами теснились один подле другого; по узким и кривым улочкам сновал народ; путники должны были придержать своих лошадей.
Появление их возбуждало всеобщее любопытство и удивление. Проходящие горожане почтительно сбрасывали перед цехмейстером шапки и, поглядывая в сторону Богдана, многозначительно перешептывались. Из за форточек высоких ворот то и дело высовывались белые головы горожанок, завернутые в длинные намитки, а в мелких стеклышках окон появлялись любопытные глазки молоденьких дивчат, сидящих с гаптованьем или с кужелями в руках. Наконец путники выбрались на широкую площадь.
Слева над ней возвышалась высокая гора, с вершины которой грозно смотрел вышний замок, обнесенный зубчатою стеной; справа тянулась длинная каменная стена, высокие, золоченые купола виднелись из за нее, а над входом высилась остроконечная колокольня.
– Это вот и есть наше Богоявленское братство, – указал Балыка на обнесенные стеною здания, – и новый храм, и коллегии, и монастырь, и шпиталь. А теперь попрошу тебя, пане сотнику, со всем козацтвом своим заехать ко мне на хлеб радостный да у меня, коли ласка твоя, и отабориться, так сказать. Благодарение богу, есть всего вдоволь: и хата добрая, и вечеря сытная, и стайня каменная для коней...
– Спасибо, спасибо за щырую ласку, – поклонился Богдан, – а только надо мне неотложно отыскать лавку Петра Крамаря, – говаривал Богун, что здесь где то, подле ратуши.
– Петра Крамаря?! – воскликнул старик. – Ну что же, это дело, а все же я жду панство если не на обед, то на вечерю. Ну, еще увидимся... Петра Крамаря! – улыбался он. – Ну это добре, добре... Да вот его самая и лавка, там, за ратушей, вон в том ряду, – указал он рукою по тому направлению, где за ратушей тянулся через площадь длинный ряд лавок. – Ну, а теперь прощай, пане сотнику, увидимся еще! Бувай здоров и помни все, о чем я говорил.
– Бувай здоров, пане цехмейстре, – обнял его Богдан. – А за слово справедливое и разумное спасибо, будем помнить, оно скоро пригодится.
Спутники распрощались. Цехмейстер направился к Житнему торгу, а Богдан – по указанному направлению.
Остановившись у длинного каменного здания, он передал своего коня козакам и вошел в лавку, над которой развевался кусок красного сукна. В лавке было темновато, так что Богдан не сразу рассмотрел обитателей ее. Подле прилавка стояло несколько степенных покупательниц. В глубине же Богдан заметил почтенного купца в длинной одежде, подпоясанной широким кожаным кушаком. Темно желтое, словно пергаментное лицо его было покрыто резкими морщинами, черные как смоль брови с пробивающимися кое где сединами сходились над переносицей резким взмахом, желто карие глаза смотрели из под них остро, пронзительно, орлиный, заостренный нос дополнял фанатическое выражение этого лица.
– А что, пане Крамарю, – подошел к нему Богдан, – много ли есть шкарлату? Высокая ли цена?
При первых словах Богдана Крамарь вздрогнул и впился в него глазами, затем, не говоря ни слова, он распахнул перед Богданом низенькую дверь и, введши его в небольшую комнату, сплошь заваленную нераспечатанными тюками товаров, вскрикнул подавленным, неверным тоном:
– Пан сотник Хмельницкий, тебя ли привел к нам господь?
– Он самый, – протянул ему руку Богдан. – Много слышал я о тебе от нашего славного Богуна; говорил он мне, что ты помогаешь здесь козакам и делом, и душою, что ты собираешь здесь из окрестных сел ограбленных и коштом своим справляешь на Запорожье.
– И правду он сказал; клянусь моею правою верой, – перебил его порывисто Крамарь, – все, что имею, все достатки мои, все отдам, лишь бы ширилась сила козацкая, и верю, что господь не возьмет меня, пока не увидят очи мои, как восстанет он в гневе и ярости сынов своих!
– Я знал это, затем и пришел к тебе, – произнес твердо Богдан, и взгляд его столкнулся с вспыхнувшим взглядом Крамаря. – Много слышал я о Киевском братстве и приехал сюда, чтобы прилучиться к нему душой и телом и искать у братьев братской помощи, потому что истинно говорю вам: "Настало время и час приспе".