Последние слова попали так метко в обнаженную язву Елены, что она вздрогнула от боли, побледнела мгновенно и ухватилась рукой за луку седла. Чаплинский сконфузился, заволновался и бросился к ней.
– Сто тысяч ведьм мне на голову! Что я, старый дурень! У ног панских лежу! Раздави, а прости! Языка бы мне половину давно надо было отнять, он всегда выбалтывал то, о чем ныло сердце! – сыпал спешно подстароста, задыхаясь и ударяя себя кулаком в грудь. – Вот кто виноват! Вот кто! Око отравленное, полоненное!
– Но я то, пане, ни в чем неповинна, – ответила наконец надменно Елена и обдала под старосту таким холодом, что он задрожал как бы под порывом декабрьского ветра. – Да, наконец, я не просила пана об опеке, – улыбнулась она свысока, – а пан позволил себе, и несправедливо, такие речи, какие разрешаются только капеллану на исповеди.
* Квитовать – расквитаться, рассчитаться.
– Милосердья! – прошептал, низко кланяясь и отводя далеко руку с шапкой, Чаплинский и весь побагровел от оскорбленного самолюбия. Потом, желая скрыть свое смущение, он заговорил сразу небрежным тоном. – Здесь осторожнее, панно, крутой спуск, я лучше проведу под уздцы вашу лошадь, – с этими словами он соскочил с седла и пошел впереди.
"Да, в этом то он прав! – думала взволнованно Елена, уставившись в челку коня и покачиваясь в седле. – Богдану, видимо, мало нужды до моих мук! Все ведь поставила на карту, а он, кажется, больше дорожит мнением своих хлопов, чем моей честью. Что ж это? Или краса моя ему надоела, или он не понимает, какие оскорбления я терплю! – сжимала она больше и больше свои соболиные брови, и складка ложилась меж ними все резче и мрачней. – Краснеть при всяком намеке, при всяком подходящем, даже не на меня направленном слове. Выслушивать все замаскированные соболезнования... А! – втянула она в себя воздух дрожащими, раздувающимися от гнева ноздрями и отбросилась назад. – А если б? – она не договорила своей мысли и покрылась вся жарким румянцем. – Ведь могло же и может статься! Хорош бы был тогда для меня шестимесячный срок! Я ему месяц тому назад намекнула даже об этом... он всполошился было сильно, затревожился, побежал посоветоваться к отцу Михаилу, а потом мало помалу затих, успокоился... Шляхетный вчинок!.. – губы Елены сложились в саркастическую усмешку. – Уклониться хочет, что ли? Или он считает свои хлопские звычаи важнее меня?! После этого еще и та святоша может вернуться в мой дом и вытолкать меня вон? Так нет же, не пропали еще чары моей красоты! Почувствуешь ты мою неотразимую силу! Не ласка – ревность замучает тебя! А другая уже никогда не войдет в твое сердце..."
Пан Чаплинский вскочил вновь на коня и подъехал к Елене.
– Уже мы скоро у места, моя панно кохана, – начал он робко и потом добавил тихо, с умоляющим взором, – неужели панна лишит навек милостей своего покорного и верного, как пес, раба? Я же не хотел обидеть, а сердце глупое не могло сдержать своего порыва. Я уже и без того наказан, сильно наказан, – вздохнул он.
– Я не сержусь, пане, – улыбнулась печально Елена, – сиротам ведь и не подобает пренебрегать указаниями.
– Нет, не то, я понимаю шляхетную гордость, я сочувствую ей. "Не лезь в друзья, коли не просят", но не могу удержаться, не могу, – правда за язык так и тянет... Ну, ну, умолкаю! Нем, как рыба. А вот, что я хотел сообщить и панне для соображений, и даже свату, это значит вашему тату, для сведений, – начал он деловым тоном, заставив Елену серьезно прислушиваться к его словам.
– На последнем сейме в Варшаве наш почтенный король уличен в намерениях, направленных против нашей золотой воли и конституции, то есть просто был уличен в государственной измене{238}.
Елена взглянула на него изумленными, недоумевающими глазами, да так и застыла.
– От него теперь отняли почти всю власть, расстроили все мероприятия, – продолжал, смакуя, Чаплинский, – но с клевретами его думают поступить еще строже, а особенно с более мелкими и сомнительного происхождения. Таким песня во всяком случае спета, имущество их будет сконфисковано, а, пожалуй, многие из них не досчитаются и голов.
– Ай, на бога! – закрыла панна глаза руками.
– Панно, богине, стоит ли такое зрадливое быдло жалеть? Катюзи по заслузи! – пожал он плечами. – Вот свату моему не мешало бы осмотреться.
– А что? – повернулась быстро Елена.
– Да ведь он все терся у уличенного уже Оссолинского, бывал у короля, ему давались какие то поручения, на него решительно падает подозрение.
– Я что то не понимаю, – заговорила Елена, подняв на Чаплинского сухие глаза, – значит, и Оссолинский всего ожидать может?
– Всего не всего, а удаления от должности – верно.
– А мой тато всего за то, что был предан королю и первым сановникам ойчизны?
– Дитя мое, король сам есть раб ойчизны, раб Речи Посполитой, – толковал докторально подстароста, – если он требует чего либо незаконного, вредного для нашей свободы, то повиноваться ему в таком разе преступно. Сват мой поступал неосторожно, и ему нужно оправдаться серьезно, не то рискует всем... Речь Посполитая к внутренним врагам своим немилосердна. А он не к часу против меня нос дерет!.. Заискивать бы ему у меня нужно, потому что я и в Кракове, и в Варшаве, и в Вильно имею руку... меня все знают, имя пана Чаплинского гремит по всей Литве и Польше! – Голос его звучал все заносчивее и злобнее. – Здесь ему, если и не найдут улик, трудно без поддержки устоять, а я, напротив, расцветаю в силе: староство все и теперь в моих руках, владения Конецпольских под моими ногами, мои собственные во всех углах Литвы... Умрет старый Конецпольский, сын перейдет в Подолию, а я останусь здесь настоящим старостой, – подкручивал усы Чаплинский, закусив удила...
Елена смотрела на него новыми, изумленными глазами и все бледнела... В голове у нее кружился какой то хаос... в сердце стояла тупая, докучливая боль.
– Да что староста?! – увлекался в азарте Чаплинский. – Мне предлагали польного гетмана, а от польного до коронного один шаг. Уродзоный шляхтич, моя панно едына, не хлоп, да если еще тут и тут, – ударил он себя по голове и карману, – полно, то он может захватить в свои руки полсвета. – И, почувствовавши, что произвел впечатление речью и эффектно закончил ее, захлопал в ладоши и бросил в сторону Елены изысканно любезно: – Пыльнуй, пышна крулево, забава начинается... нужно держать правою рукой за колпачок сокола, и как только вылетит цапля, или утка, или гусь из под собак тех, что вон по берегу рыщут, – то нужно сейчас же сорвать с птицы колпак и указать на добычу...