LIB.com.ua [электронная библиотека]: Анатолий Степанов: День гнева

смешался с толпой.
К Татьяне подошел молодой человек и взял ее под руку. Толпа с
ликующим любопытством смотрела на них.
Молодого человека Сырцов знал хорошо: бывший кореш по МУРу Володька
Демидов. Продолжая поддерживать Татьяну под руку, Демидов осторожно повел
ее к подъезду. Сквозь строй. Мужики рассматривали ее, а бабы, особенно
бабки, старались заглянуть в глаза.
Демидов и Татьяна скрылись в подъезде, и тогда люди толпы задрали
головы вверх — смотрели туда, где на одиннадцатом этаже настежь было
распахнуто окно в квартире Горошкиных.
А Сырцов туда не смотрел, он смотрел на свободный от толпы пятачок
асфальта, который охранял милиционер. На пятачке мелом был нарисован
контур человеческого тела. Место, где должна быть обозначена голова, было
обильно и тщательно посыпано песком. Люди уже не смотрели вверх. Они
приступили к дискуссии:
— Выкинули, точно говорю, выкинули, — доносился пропитой мужской
голос.
— Да выбросился сам! — бабий яростный окрик.
— Откуда знаешь?
— Жена-то видали, какая молодая? А он в летах. Изменяла ему она, вот
что! А он взял да и выбросился!

14

То в цехах, то на совещании в отделе, то у генерального директора, то
в столовой… Три часа провели Спиридонов и Смирнов, регулярно позванивая
по местному телефону. Звонить им разрешили из шикарной приемной
громадного, как министерство, здания заводоуправления. Он был неуловим.
Только в четыре часа знакомец Алика снял телефонную трубку и довольно
длительное время не понимал, кто ему звонит.
Спиридоновский одноклассник — учился вместе с восьмого по десятый в
145 средней мужской школе, вместе в футбол гоняли — Геннадий Пантелеев был
на этом заводе генеральным конструктором.
По мраморным ступенькам он юношей сбежал к ним навстречу и, умильно
глядя на Алика, приветственно раскинул руки:
— Старый-старый Спиридон!
— Молоденький-молоденький Понтель! — откликнулся Алик.
Обнялись, похлопали друг друга по спинам, разъединились для обоюдного
осмотра. Алику было на что посмотреть, генеральному конструктору не то что
своих шестидесяти — пятидесяти не дашь: строен, легок, быстр, в
блондинистой короткой прическе не одного седого волоса, лицо с коротким
носом, с серыми прозрачными глазами, с сильным подбородком — в привычном и
здоровом загаре.
Первым окончил осмотр Пантелеев и, в принципе, оказался доволен им:
— Хорош, но слегка толстоват. Впрочем, полнота тебе идет.
— А ты просто хорош, по всем статьям.
— Тебе, как я понимаю, я зачем-то понадобился, вот ты и льстишь, —
Геннадий Пантелеев засмеялся и, резко обернувшись к Смирнову,
продемонстрировал замечательную память: — А я вас тоже узнал: вы в одном
дворе с Аликом жили. Я помню какой вы возвратились с войны: лихой,
красивый, весь в орденах… Саша, кажется, да?
— Ну и ну! — удивился Смирнов. — Вам бы по моему ведомству служить.
— Не понял, — признался Пантелеев.
— Вы бы классным милиционером стали, — пояснил Смирнов. — А зачем-то
в генеральные конструкторы подались…
Посмеялись все трое. Отсмеявшись, Пантелеев решительно предложил:
— Здесь никаких разговоров. Поехали ко мне. Я сегодня с этой лавкой
больше дел не имею. За мной, орлы!
Просто ходить генеральный конструктор, видимо, не умел. Он носился.
Он пронесся сквозь замысловатое стеклянное антре через асфальтовое
пространство перед зданием, на бегу кивая встречным, которые почтительно
приветствовали его. Резко распахнув дверцу «мерседеса», он обернулся и
зазывно помахал рукой Алику и Смирнову, отставшим из-за смирновской ноги.
— Езжай, мы за тобой! — крикнул ему Алик и глазами указал на убогую
«Ниву».
Пантелеев захлопнул дверцу, устроился за рулем и стал ждать их,
разогревая мотор.
Бесконечный бетонный заводской забор, улицы современного, но чистого
и весьма симпатичного городка, ровный асфальт сквозь породистый сосновый
бор. У решетчатого забора, ограждавшего колоссальный участок, «Мерседес»
остановился. Пантелеев вышел из машины, открыл ворота, пропустил их на
«Ниве», проехал сам, закрыл ворота и последовал за ними.
Они остановились у кирпичного двухэтажного коттеджа. Не коттедж даже,
а швейцарское шале: один скат крыши почти плоский, другой — градусов под
шестьдесят почти до земли, на темно-коричневой стене белые окна в мелкую
клетку, а меж окнами от фундамента к крыше — плотные, зеленые с желтизной,
лиственные джунгли дикого винограда. Пантелеев загнал «Мерседес» в гараж,
и они вошли в дом.
В необъятной гостиной хозяина встречало все семейство — жена и два
сына. Семейство — явно второго захода: жена где-то сорока, а паренькам на
вид одному лет двенадцать, а второму еще в школу идти.
— Надежда, знакомься! — закричал быстрый Пантелеев. — Два Александра
и, насколько я помню, оба Ивановичи. А это, как вы уже слышали, — Надежда.
Два разбойника — Кирилл и Мефодий.
— Правда? — слегка усомнился Алик.
— Правда, — подтвердила Надежда и глазами указала на Пантелеева:
чего, мол, с него взять?
— Обедать, обедать! — кричал Пантелеев.
— Нам возвращаться в Москву, может, поговорим до обеда и мы поедем, а
вы пообедаете без нас? — предложил свой вариант Смирнов.
— Все разговоры после обеда! — безапелляционно решил Пантелеев.
Обедали в столовой на втором этаже за громадным столом под
крахмальной скатертью. Чинно обедали, в традициях хороших домов. После
обеда мужчины спустились в гостиную, где уже неизвестно кем был разожжен
камин. Печенье в коробке, пузатые рюмки. Смирнов вспомнил, что

аристократы, в отличие от него, плебея, выпивают после еды.
Пантелеев разлил и предложил:
— Ну, братцы, со свиданьицем.
— От нас уполномочен Алик. Я — за рулем, — объяснил положение дел
Смирнов.
— А хочется? — Пантелеева интересовало все.
— Очень, — уверил его Смирнов и взял быка за рога: — Я сейчас вам
расскажу одну весьма занимательную историю, которая, может быть каким-то
краем затронула и вас. Если это так, то мы с Аликом будем задавать
вопросы, на которые вы будете отвечать или не отвечать. Договорились?
— Договорились. Люблю слушать занимательные истории.
— А отвечать на вопросы? — не удержался Алик. Пантелеев ему не
ответил, отмахнулся только.
Историю Смирнов поведал кратко, четко, по этапам, убедительно по
логике. Адаптировано, правда, к обстоятельствам: без имен, без конкретных
деталей, без предварительных прикидок.
— Любопытно, любопытно, — невнятно откликнулся Пантелеев по окончании
рассказа. — Теперь вопросы, да?
— А можно? — нарочито робко спросил Смирнов и, получив разрешение
повелительным пантелеевским взглядом, задал первый вопрос:
— Вы знали Курдюмова?
— Весьма и весьма шапочно. Представляли мне его как-то, когда он на
заводе ошивался. Я был уверен, что он из промышленного отдела, а тут вон
что… — рассеянно ответил Пантелеев. Возил рюмку по столу, соображал
что-то.
— Ваш особист, как он? За пищик его подержать можно? — задал второй
вопрос Смирнов.
— Подержать за пищик его, безусловно, можно. Но каков будет
результат? Он — полный идиот, ребята.
— Члены их шайки любят прикидываться идиотами. Удобнее работать, —
заметил Алик.
— Этот не прикидывается, — уверил Пантелеев и, резко встав, подошел к
комоду, на котором стоял телефон. Он не только быстро бегал, но и быстро
соображал. Жестом показав, чтобы они немного подождали, набрал номер и
закричал в трубку: — Мишка, кончай трудиться, пупок развяжется! Коньяка
хорошего хочешь?.. А хоть до усрачки… Давай, давай быстрей! Ждем тебя, —
он вернулся на место, обеими руками взял пузатую рюмку и объяснил: — Мишка
Прутников, наш коммерческий директор. По-моему, он с Курдюмовым в
дочки-матери играл.
Прутников объявился минут через пятнадцать, тоже был быстр на ногу.
Или выпить очень хотелось. Представившись и поздоровавшись, он глянул на
столик, и на его личике появилась демонстративно сделанная гримаса
отвращения.
— Я в ваши аристократические игры играть не намерен, — сделал он
заявление и по лестнице двинул на второй этаж.
— Мишка, Мишка, ты куда? — забеспокоился Пантелеев.
— К Надьке подхарчиться, — исчезая, ответил Мишка.
Он не заставил себя долго ждать, явился минуты через две, держа в
руках глубокую тарелку с сациви. Не пожадничала Надежда, навалила с
горкой. Мишка поставил тарелку на столик, притянул четвертое кресло,
уселся, налил до краев рюмку Пантелеева, выпил из нее и, понюхав лимончик,
приступил к сациви. Пантелеев сходил к горке, принес четвертую рюмку и
поинтересовался:
— Небось, чавкать будешь?
— И еще как! — заверил Мишка.
— А кости куда девать будешь?
— В камин! — заорал Мишка и, продолжая харчиться, спросил, глядя в
тарелку: — Допрашивать когда будете? Лучше сейчас. Когда я ем, я
словоохотлив и откровенен.
Взглядами Алик и Смирнов попросили Пантелеева начать. Тот и начал:
— Ведь ты имел дело с Курдюмовым и ЦК, а, Мишенька?
— А как же, — охотно подтвердил Мишенька, обсосал мелкую косточку и
запустил ею в камин. — Золотой человек!
— В каком смысле? — искренне удивился Алик.
— В прямом. Приедет, бумажки привезет, и у нас полный порядок и с
фондом зарплаты, и с премиальным фондом, и с соцкультбытом, и те де и те
пе.
— Какие же бумажки он вам привозил? — спросил Смирнов.
— Секретные. С тремя крестами. Не подлежащие разглашению.
— А ты разгласи, — посоветовал Пантелеев.
Мишенька налил себе еще, выпил, хладнокровно выдерживая взгляды
троих, закусил, ответил троим лучезарным взором и задал встречный вопрос:
— Что он натворил?
— Он исчез, — ответил Смирнов.
— А вы его ищете. Вы оттуда? — Мишенька костяшками пальцев постучал
по столу, изобразил стук.
— Они действуют по просьбе нового руководства, — ответил за Алика и
Смирнова Пантелеев.
— Новое — это то, которое жаждет прихлопнуть наш любимый
военнопромышленный комплекс, и тем самым лишить меня хорошо оплачиваемой
работы. Они из меня нищего делают, а ты им помогай?
— Помогай, — эхом отозвался Пантелеев.
— А потом другие люди, действующие по просьбе старого руководителя,
нежно возьмут тебя за бока и повлекут в узилище, как изменника и
израильского шпиона.
— Не возьмут и не поведут, — успокоил его Алик.
— Вы в этом уверены, а я — нет.
— Мишка, перестань делать клоуна, отвечай, — приказал Пантелеев. —
Можешь считать, что спрашиваю я, твой косвенный начальник.
— Вторую бутылку поставишь? — потребовал Мишка. — По той причине, что
косвенный. Ладно, ладно, не рычи, Гена. Слушайте же. Про бумажки. Но
сначала о наших взаимоотношениях с заказчиками. Вся наша продукция
производится по Госзаказу и направляется в распоряжение Министерства
обороны. В особый Госзаказ выделяется экспортная часть, которая раз в
квартал, обычно в конце, транспортируется в определенные порты и куда-то
отбывает, вероятно к нашим многочисленным друзьям на африканском
континенте. Так вот, как правило, в конце квартала же появлялся на заводе
товарищ Курдюмов с той сакраментальной бумажкой, содержанием которой вы
интересуетесь. Бумажка это — требование того же МО об увеличении очередной
экспортной партии процентов на двадцать-тридцать. И я, как коммерческий
директор, с восторгом пытался удовлетворять это требование. Дело в том,
что эти проценты оплачивались уже не как госзаказ, а в мировых ценах. В
рублях, конечно, по нашему непонятному курсу, но заводу все равно это было

LIB.com.ua [электронная библиотека]: Анатолий Степанов: День гнева

— Кстати, а вы — кто?
— Я — Роман Суренович Казарян. Кстати, кинорежиссер. Очень кстати.
— Я слушаю вас, Роман Суренович, — разрешил начать беседу Юрий
Егорович и откинулся в кресле, снисходительно ожидая вопросов.
Настырный Казарян не заставил себя ждать:
— Вы знаете такого — Ивана Вадимовича Курдюмова?
— Курдюмов… Курдюмов… — Юрий Егорович делал вид, что вспоминает.
— Наш консультант, кажется? Да, он мне известен.
— А род его деятельности? Что — род его деятельности? — не понял
секретарь.
— Род его деятельности известен вам?
— В общих чертах. По-моему он работал в международном отделе.
— И по-моему тоже. Но чем он в этом отделе занимался?
— К сожалению, не в моих человеческих возможностях знать: чем
конкретно занимается каждый мелкий клерк нашего учреждения.
— Занимался, — поправил Казарян. — И хватит мне лапшу на уши вешать.
— Не понял вас, — предостерегающе заметил Юрий Егорович.
— Сейчас поймешь, — пообещал Казарян, которому надоело галантерейное
общение. — Судя по покупкам, которые ты делал в Бельгии, попутно участвуя
в работе конгресса рабочих партий, ты довольно активно поклевал из ладошки
Ивана Вадимовича. Насколько мне известно, он распоряжался выдачей зеленой
наличности страждущим партийным вождям, отправляющимся за бугор.
— Я получал определенные суммы, положенные мне на законных
основаниях.
— На законных основаниях положены командировочные в размере 25
долларов в день. А ты только в Бельгии купил себе «Мерседес», который
посольство беспошлинно и бесплатно переправило в Москву, и два
бриллиантовых колье — одно жене, другое Наташке — по полторы тысячи
долларов каждое.
— Ложь! — громоподобно выкрикнул Юрий Егорович.
— Дамские цацки тебе помогал выбирать художник Борька Малков,
которому ты за несколько его картинок помог в свое время покинуть нашу
любимую родину. Ты ведь у нас коллекционер, ты вон и Наталью приучил.
Художники — народ незамысловатый, а если Борьку попрошу я, давний его
приятель, он охотно изложит всю эту историю в подробностях хоть в
официальных показаниях, хоть на страницах печати. Компрене, Юрик?
— Шантаж, — догадался Юрий Егорович.
— Ага, — подтвердил Казарян.
— Ничего не доказано. Сплетни, измышления, клевета.
— Доказать это — раз плюнуть. Борька в момент письменно подтвердит. А
уж работники посольства, демонстрируя свою лояльность российскому
правительству, такое напишут! Кроме того, кое-какие доказательства у меня
уже имеются. Помнишь, годика три назад состоялась грандиозная выставка
художников кино и театра? Помнишь, конечно. Ты ведь посетил ее в последний
день, вернее — вечер, когда уже публики не было. И не один, а с
искусствоведом. Не с тем, который в штатском, а с настоящим
искусствоведом. Искусствоведы же в штатском в данном случае несли службу —
охраняли тебя и плелись сзади. Мило беседуя, вы осмотрели выставку, а
назавтра прямо с утра к моей подружке Леночке — директору-распорядителю
этой выставки явился твой помощник со списком тридцати эскизов, которые ты
хотел бы получить в свое владение. Леночка — дама ушлая, к тому же она
несла материальную ответственность перед художниками за сохранность их
произведений, и поэтому наотрез отказалась отдавать вам что-либо. Тогда
ваш помощник посоветовал позвонить художникам и спросить их, не желают ли
они из глубочайшей симпатии к вам просто подарить эти эскизы. Леночка так
и сделала. К горькому ее разочарованию, только двое отказались. Помощник
увез двадцать восемь первоклассных экскизов, а вы прислали художникам
благодарственные письма. Предусмотрительная Леночка собрала эти письма и,
на всякий случай, хранила их у себя. Лентяй — помощник твой не мудрствовал
лукаво — набрал на компьютере типовое письмо и менял только
имена-отчества. Не письма получились — расписки. Двадцать восемь расписок
в том, что ты бесплатно обрел уникальные произведения. Письма-расписки эти
у меня. Показать?
— Эти письма доказывают лишь одно: мне преподнесли подарки и я с
благодарностью их принял.
— С письменными показаниями Леночки, заверенными тремя свидетелями,
которое тоже у меня, картинка резко меняется: это вымогательство. Ты, как
я краем уха слыхал, в числе наиболее стойких, кристально честных
марксистов-ленинцев подписал открытое письмо народам России, в котором
клятвенно заверяете эти народы, что бескорыстнее и принципиальнее
защитников их интересов, чем вы, на белом свете не существует. А мы
народам — расписочки, показания и подробные рассказы о заграничных
приключениях. То-то народы обрадуются!
— А я воспоминания опубликую, — мечтательно прервала Наталья. — Уже
название придумала: «Семь лет в койке с вождем КПСС». Хорошие бабки
заработаю.
— Спрашивайте, что вы от меня хотите, только побыстрее — я устал, —
Юрий Егорович налил порядочно виски в стакан, туда же отправил ледяной
кубик, поболтал все это и, цедя сквозь зубы, перелил дозу в себя.
— Кто принял решение, что Курдюмов должен исчезнуть?
— Решение принималось коллегиально.
— Когда?
— Пятого сентября, на последнем заседании секретариата.
— Девять дней тому назад… Постой, всех же к этому времени уже
разогнали!
— Разогнать можно толпу, — холодно заметил Юрий Егорович, — Мы —
нечто другое.
— Значит, как в славные годы, большевики ушли в подполье. Ясно, все
ясно, правильным путем идете, дорогие товарищи. А в общем-то, хрен с вами.
— Приятно мертвого льва за хвост дергать? — не выдержал, огрызнулся
Юрий Егорович.
— Ишь ты, и зубки показал, — удивился Казарян. — К сожалению, как ты
сам только что подтвердил, лев далеко не мертвый. Но, давай отложим
дискуссию о судьбах партии на потом. Чем мотивировалось это решение?
— Желание руководства сохранить денежные средства партии от
незаконной конфискации. Только и всего.
— Я полагаю, что исчезновение Курдюмова — всего лишь начальный этап

его нелегального существования. Каковы последующие этапы?
— Сохраниться и сохранить документацию, без которой господам
демократам до партийных денег не добраться. Пока не наступят лучшие
времена.
— Ты считаешь, что они наступят?
— Без сомнения, — с искренней убежденностью сказал Юрий Егорович. —
Роман Суренович, зачем вам Курдюмов?
— Вопросы задаю я, — терпеливо напомнил Казарян. — Естественно детали
операции по конспирации Курдюмова вам не известны. Но вы должны знать, кто
конкретно осуществил ее. Кто?
— Разработка и проведение этой операции поручена компетентным в этих
делах людям.
— То есть людям из КГБ?
— Вот именно.
— Бывшим или действующим?
— Вот чего не знаю, того не знаю, — на этот раз правду говорить
доставляло Юрию Егоровичу истинное удовольствие. — Ни имен их не знаю, ни
должностей. Не посвящен. Я ответил на все ваши вопросы?
— Не спеши. А кто посвящен? По всем правилам вашей партийной игры
кому-то одному из вас персонально должно быть поручено это дело.
— Поручено это начальнику административного отдела.
— Гляди ты! Стишками заговорил! — восхитился Казарян, но тут же
вернулся к своим баранам: — Он в Москве?
— Ему рекомендовано тоже исчезнуть, Роман Суренович.
— Неглупо, весьма неглупо, — оценил их предусмотрительность Казарян.
— Теперь несколько вопросов о самых последних ваших партийных акциях…
— Все, — сказал Юрий Егорович и встал. — Я сказал все, что мог и не
мог, не должен был говорить.
А Казарян вскочил. Вскочил, одной рукой сгреб лацканы секретарского
пиджака и слегка потряс его владельца, приводя в чувство.
— Тогда вопрос сугубо личного характера, — угрожающе ласково начал
он, перестав трясти, не отпуская Юрия Егоровича. Ты когда в последний раз
ездил в городском транспорте? Ни метро, в троллейбусе, в автобусе? Лет
двадцать пять — тридцать тому назад, да?
— А какое это имеет значение? — вызывающе поинтересовался Юрий
Егорович. Он не сопротивлялся. Он гордо, как Зоя Космодемьянская, стоял
перед мучителем.
— Большое, — Казарян все-таки отпустил его и вернулся на пуфик. —
Потому что скоро придется тебе привыкать к переполненному метро и забитым
автобусам. Персоналку у тебя уже отобрали, а я постараюсь, чтобы твой
личный «мерседес» конфисковали.
Юрий Егорович налил вторую порцию из бутылки с веселым сквайром на
этикетке, быстро выпил, возвратился в кресло и, закинув ногу на ногу,
спросил независимо:
— Что еще надо?
Устал Казарян от Юрия Егоровича. Надоел он ему. Противно было на него
смотреть. Изучая орнамент афганского ковра, Казарян приступил неспешно:
— Насколько мне известно, в последние полгода Госбанк прекратил
незаконные валютные выплаты на нужды ЦК. В то время, судя по весьма
достоверной информации, ваши затраты в СКВ даже увеличились. Откуда баксы,
Юрик?
— Все очень просто, Роман Суренович. Ни для кого не секрет, что мы в
последнее время весьма активно вкладывали средства во многие предприятия.
Валюта, о которой вы говорите, наша доля от доходов этих предприятий.
— От каких предприятий? Названия, имена руководителей, кто конкретно
выдавал деньги и кому.
— Все было централизованно, — Юрий Егорович глянул на свой «Ройлекс».
Было без пятнадцати три. — Поступления шли через Курдюмова от председателя
правления совместного акционерного общества «Департ» Горошкина Сергея
Сергеевича. Я сказал все. Я могу считать себя свободным?
— Считай, — разрешил Казарян.
В прихожей Наталья вытащила из стенного шкафа секретарские плащ и
шляпу. Плащ она сунула ему в руки, а шляпу надела Юрию Егоровичу сама.
Ладонью сверху хлопнула по тулье, поломав франтовскую замятость и,
открывая дверь, сказала без особых эмоций, просто констатируя:
— Слабак ты, Юра. Ромка поломал тебя, как хотел.
— Сука ты! — взвизгнул Юрий Егорович и с плащом в руках выскочил на
площадку. Уже оттуда добавил: — И блядь!

13

Что-то мешало бессознательно и сладостно существовать. Уже входя в
реальное бытие он понял, что какая-то гадость ползет по щеке. Он ладонью
попытался прихлопнуть эту гадость и тут же открыл глаза.
Совершенно одетая Татьяна сидела в кресле, а он — совершенно голый —
под простынкой лежал на диване. Татьяна смотрела на него и грустно
улыбалась. В руке держала лайковую перчатку. Видимо ею щекотала его.
— Пора вставать, Жора, половина четвертого!
— Как же это я заснул? — страшно удивился Сырцов.
— В одну секунду, — сообщила Татьяна. — Собирайся.
— Храпел? — застенчиво поинтересовался он.
— Еще как!
— Тогда извини, — он развернул, не снимая с себя, простыню поперек,
связал ее узлом на спине и эдаким Иисусом последовал в ванную комнату.
— Когда он — причесанный и одетый — вернулся в комнату, она стояла у
окна и смотрела на оживленный проспект. Солнечно там было и тепло,
наверное.
— Я готов, — доложил он. Она резко развернулась. Здоровенный и
гладкий Сырцов улыбался ей. Татьяна сначала зябко обняла на мгновение себя
за плечи, а затем — рывком — Сырцова за могучую шею.
— Тревожно что-то мне, — призналась она. — И холодно.
— Так давай пойдем на солнце! — весело предложил Сырцов.
Ехали, как обычно: она впереди на «Ситроене», он сзади — на
«семерке». У метро «Университетская» свернули на Ломоносовский, не доезжая
Ленинского развернулись. Он приткнулся у обочины, а она поехала на
стоянку. Заглушив мотор, он наблюдал за ней. «Ситроен» преодолел
подъездную дорожку и покатил к стоянке у подъезда, рядом с которым
волновалась необычная толпа. Сырцов выскочил из автомобиля и кинулся к
подъезду.
На бегу он видел, как Татьяна вышла из «Ситроена», как в
растерянности оглянулась, как прижала ладонь ко рту — в ужасе. Сырцов

LIB.com.ua [электронная библиотека]: Анатолий Степанов: День гнева

и утешал в течение двух лет, воткнул тебя на какой-то конкурс — красоты
ли, на лучшую фотомодель, манекенщиц — не знаю. Первого места ты, конечно,
не заняла, но тебя заметил второй седой гражданин и (ты уже пообтерлась,
движением позанималась), тоже утешая, пристроил в ресторанный кордебалет.
Ну, а там поклонники от рэкетира до банкира. И спокойная гавань, наконец —
Сергей Сергеевич. Судя по говору, с юга. Ростовская что ли?
— Где ты все про меня разнюхал, мент?
— Да не разнюхивал я, Танюша, — после первого проигранного сета на
ярмарке Сырцов удачно набирал очки. — Просто профессия у меня такая —
угадывать, — он снова поднял рюмку. — За Москву!
— Пропади она пропадом, — добавила Татьяна и по-мужски махнула
рюмашечку.
Выпил и Сырцов, вертя рюмку в пальцах и глядя на нее же, спросил:
— Как ты узнала про меня?
— Заметила. Ты же за мной, как хвост. Вот я и заметила.
— Врешь ты. Ты не могла заметить меня, я бы почувствовал это. Я —
хороший сыщик, Танюша. Сергей Сергеевич сказал?
— Да иди ты! — послала куда надо Татьяна и быстренько разлила по
второй. — Давай за наш фарт, чтобы не кончался!
— Будем считать, что и у меня фарт, — не особо согласился Сырцов, но
выпил.
Она скривилась от лимона, зажмурилась, помотала головой и вдруг
встала. И его попросила:
— Встань.
Он, не торопясь, поднялся, встал напротив и попросил тоже. Попросил
ответить:
— Зачем я тебе понадобился?
Правая ее рука коснулась его здоровенной шеи, проникла под рубашку,
погладила по плечу, дошла до мощной мышцы и вновь вернулась к шее,
соединясь с левой. Она обняла его и призналась:
— Вот за этим, — и умело поцеловала. Поцелуй длился долго. Потом она,
оторвавшись, поинтересовалась: — У тебя чистые простыни есть?
— Есть, — ответил он и вышел в прихожую, искать в стенном шкафу
чистые простыни.
Она деловито отодвинула журнальный столик, и диван превратился в
кровать.

12

Его рабочий день начался с визита к кинозвезде. Ровно в уговоренные
двенадцать часов Роман Казарян позвонил в квартиру на Котельнической, и
дверь тотчас распахнулась. Открыла сама кинозвезда.
— Натали, радость моя, подружка… — Роман припал губами к звездному
запястью, потом перевернул ручонку, поцеловал в ладонь. Глядя с грустным
умилением на седую с малой проплешиной голову Казаряна сверху, сексуальная
мечта юнцов семидесятых годов погладила левой рукой (правую он по-прежнему
не хотел отдавать) его по волосам и, в джокондовской полуулыбке,
откликнулась в унисон:
— Любимый разбойник мой Ромочка, здравствуй!
После долгой разлуки встретились добрые, милые, чуткие люди.
Подружка-приживалочка Милочка, находясь в малом отдалении, с душевным
трепетом наблюдала за встречей не старых, нет — давних и верных друзей.
Роман отпустил, наконец, ее руку, и она, сделав ею плавный жест,
пригласила:
— Пойдем ко мне. Поговорим — наговоримся.
Проходя мимо Милочки, Роман без слов — не подыскать нужных слов —
сжал ее предплечье и мягко-мягко покивал головой с прикрытыми глазами.
Сердечно поприветствовал, значит. Хорошо знал правила игры.
В кабинете-будуаре он, усевшись в светлое веселенькое кресло, оглядел
внимательно стены и заметил, что:
— Имеются новые приобретения.
Натали вольно раскинулась на причудливом диванчике, закинула ногу на
ногу, и закинутая длинная безукоризненная нога явилась на свет в полной
своей красе. Покачав золотую домашнюю туфельку, висевшую на пальчиках этой
ноги, Наталья заинтересованно (знала: Казарян — спец в этих делах)
спросила:
— Ну и как они тебе?
— Судейкин он и есть Судейкин. Тышлер — просто прелесть. А вот
Бируля. Сомнителен Бируля. Он лет тридцать, тридцать пять тому назад в
моде был, особенно зимне-весенние эти серые пейзажи, и поэтому умельцы
подделок весьма лихих налепили довольно много.
— Подделка, так подделка. Если подделка, то замечательная, она мне
нравится. Пусть висит, — сыграла полное безразличие Натали. И, чтобы не
думать о фальшивом Бируле, чтобы не огорчать себя этими думами, перевела
разговор: — Вчерашним звонком ты меня прямо-таки заинтриговал. Я вся —
внимание, Рома.
Заговорить Казарян не успел: Милочка вкатила в кабинет двухэтажный
стеклянный столик на колесиках, на котором в идеальном порядке
располагались стеклянный пышащий паром кофейник, стеклянные чашечки,
стеклянные тарелочки с разнообразной закусью и стеклянная, естественно,
бутылка с лимонным финским ликером. Поставив столик между кинозвездой и
кинорежиссером, Милочка холодно сообщила:
— Так я пойду, Ната? У меня в городе дел в непроворот.
— Иди, иди, — согласилась Наталья. — Когда придешь?
— Да вечерком, наверное, загляну. Всего хорошего, Роман Суренович.
Роман проводил ее взглядом, поинтересовался:
— Обиделась что ли?
— Угу. Что беседы беседуем без нее. Ну, да ладно. Говори давай.
Сниматься Наталья стала в конце шестидесятых. Поначалу в амплуа
простушек: кругленькая была, пышная, бойкая. Одним из первых снял ее
Казарян в роли ядреной дикой таежной девы. Потом похудела, подсобралась,
поднахваталась и стала героиней — хороша была, хороша. В моду вошла,
снимали ее азартно, много. Затем незаметно перекатило за тридцать, и
режиссеры, которые совсем недавно рвали ее на куски, перестали приглашать.
В отличие от многих, оказавшихся в подобной ситуации неуравновешенных

товарок, она не возненавидела весь мир, не спилась, не сдвинулась по фазе.
Она завела себе мецената. Из ЦК. И как по мановению волшебной
палочки, те режиссеры, что в последнее время проходили мимо нее, стараясь
не заметить, вдруг прониклись к ней небывалым дружеским расположением.
Опять стали снимать. Лет пять тому назад меценат из начальника отдела был
выдвинут в секретари, и она стала истинной кинозвездой. Обложки журналов с
ее портретами, статьи о ее творчестве, регулярные и частые поездки по
многочисленным кинофестивалям во все концы света… Сегодня уже, конечно,
не то, но все же… Кинозвезда, она и есть кинозвезда.
— Мне твой папашка нужен, Ната.
Партийный борец за народное счастье в кинематографических кругах
ходил под кличкой «папашка». Наталья среагировала мгновенно:
— Он теперь никому не нужен, Рома, даже мне.
— Вот и обрадуй забытого всеми страдальца. Позови его сюда.
— Я же сказала: он мне не нужен. Он нужен тебе, — она сделала паузу,
чтобы разлить кофе по чашкам, а ликер — по тонюсеньким рюмкам. Кончив
дело, гуляла смело: — На кой ляд мне его вызывать?
— Ну, коли уж по-простому, так давай совсем по-простому. Ты хочешь
знать, что ты с этого будешь иметь? Отвечаю: ничего, кроме моего
дружеского расположения.
— Немного, Рома.
— Не скажи, не скажи. Ты же знаешь наших радетелей за правду и
демократию: вчера они тебя по определенной причине в ягодицы целовали, а
сегодня, по этой же причине, за вышеупомянутые ягодицы кусать будут с
яростью. А я, если ты поможешь мне, скажу, что это делать стыдно. Стыдно
им, может и не станет. Но неудобно — да.
— Мой любимый ликер, — сказала она, пригубив рюмочку. — Попробуй,
Рома.
Рома с отвращением попробовал, быстро запил кофеем и стал мелко
жевать ломтик сыра. Игра «кто кого перемолчит» шла довольно долго. Сдалась
Наталья:
— Что ты с ним собираешься делать?
— Бить я его не буду, не беспокойся.
— А я не беспокоюсь. Я бы даже некоторое удовольствие получила, если
бы кто-нибудь начистил эту самодовольную рожу.
— Мать моя, что ж ты так о любимом человеке?
— Да иди ты… — разозлилась она и снова наполнила рюмки. Взяла свою,
полюбовалась чистой желтизной напитка. — Только учти, его за жабры
ухватить — дело непростое. Скользкий, верткий, как угорь.
— Да ты только вызови его сюда, и я с ним разберусь!
— Связью со мной его доставать будешь?
— Ну, это так, для затравки. А для настоящего разговора у меня
серьезные аргументы есть.
— Ну, да хрен с тобой. Даже забавно, — она подмигнула Казаряну. Будет
забавно?
— Что, что, а это я тебе обещаю.
— Кретин этот дома боится жить. На конспиративной квартире
обосновался, — она со столика перетащила, не поднимаясь, телефон на диван.
— Ты погуляй по квартире, в гостиной тоже кое-что новое имеется, посмотри,
а я с ним один на один поговорю, без стеснения.
Казарян пошел смотреть живопись.
…Юрий Егорыч явился минут через сорок. Наталья приняла у него плащ
и шляпу, повесила в стенной шкаф. Он в ответ поцеловал ее в щечку,
протянул пяток тюльпанов и спросил, приглаживая у зеркала редкие волосы:
— Что там за секреты у тебя, зайчонок?
— Я так и выложила тебе все у дверей. Пойдем ко мне.
Они входили в кабинет-будуар, когда в дверях гостиной возник Казарян.
— Провокация! — диким голосом закричал Юрий Егорович. — Провокация!
И рванул назад к выходу. Казарян перехватил его на бегу, дружески
полуобнял и сказал в ближайшее ухо:
— Успокойтесь, Юрий Егорович. Здесь только ваши доброжелатели.
А кинозвезда поставленным голосом кинула реплику «а парт»:
— Разорался, кретин.
— Позвольте, — Юрий Егорович освободился от казаряновских объятий,
снова поправил волосы и спросил с презрением: — Я — пленник?
— Пленник, — подтвердил Казарян. — Пленник своей страсти, не правда
ли?
— Что вы хотите от меня? — не принял игривого тона секретарь.
— Поговорить с вами. Только и всего.
Не хотелось казаться трусливым дураком. Юрий Егорович дернул
плечиком, поднял бровь, мол, ну если вам так хочется, что же, — и
решительно направился в кабинет. Не спросясь, бухнулся в кресло, в котором
сидел Казарян, мельком увидел столик, брезгливо поморщился и, глядя на
Казаряна, пристроившегося на низком пуфике, твердыми начальническими
глазами, сделал заявление:
— Если наша беседа планируется вами, как попытка выудить сведения для
дискредитации меня и партии, одним из руководителей которой я являюсь…
Да, являюсь, потому что, несмотря на все беззаконные декреты, партия живет
и борется!.. Так вот, учтите, в подобном случае я вести беседу не буду.
— О, Господи, — устало проговорила Наталья и вышла. А Казарян аж
руками взмахнул:
— Что вы, что вы, Юрий Егорович! Меня интересуют вещи сугубо частного
характера.
— Ваше право задавать вопросы, — Юрий Егорович уже совсем успокоился:
вернулось столь привычное чувство превосходства. — Мое же — отвечать на
них или не отвечать.
Прежде чем спрашивать, Казарян решил рассмотреть собеседника. Первый
раз он так близко видел одного из руководителей партии и правительства.
Видел он его, конечно, на ретушированных портретах и издали — в
президиумах. Но так близко — впервые. Гладкие, чуть одутловатые, привыкшие
к массажу и крему, щеки, хорошо отремонтированные зубы, глубоко посаженные
карие глазки, брови грустным домиком. Голос тихий, журчащий, на низких
регистрах — к такому голосу надо прислушиваться. Вот только «провокация!»
кричал высоко, по-бабьи. А, в общем, личико малозначительное и стертое.
Вошла Наталья, поставила на столик бутылку «Джонни Уокера» и миску со
льдом.
— Чтоб разговорился.
— Спасибо, зайчонок, — привычно поблагодарил Юрий Егорович, но
вспомнил, что она его безжалостно подставила, и поправил себя: — Волчонок.
— Вассисуалий Лоханкин, — сообщила Наталья Казаряну. — Волчица ты,
тебя я презираю…
Юрий Егорович на обидную реплику не прореагировал. Да и не хотел он
более замечать эту дамочку. Его интересовал Казарян.

LIB.com.ua [электронная библиотека]: Анатолий Степанов: День гнева

— Трахнул.
— Это хуже, — констатировал Казарян.
— А что мне было делать? — злобно кинулся Кузьминский на Казаряна.
— Не трахать, — резонно заметил тот.
— Ромка, помолчи, — посоветовал Смирнов. — Пусть расскажет до конца,
после чего мы все, посовещавшись, решим: правильно или не правильно
действовал Кузьминский, спонтанно совокупившись с объектом наблюдения.
— Я серьезно, а тебе шуточки все, Санек. Продолжай, Виктор, —
разрешил Казарян.
— Курдюмов ей звонит регулярно, последний раз по междугороднему — два
дня тому назад, то есть уже тогда, когда ушел под пол. В этот последний
раз он намекал на возможность своего неожиданного появления на
денек-другой, а так — он в длительной и сложной служебной командировке…
— Где? — быстро спросил нетерпеливый Алик.
— Так он ей и сказал. Просил только чтоб регулярно ночевала дома. Вот
пока и все, что удалось из нее ненавязчиво выбить. Как действовать дальше,
Иваныч?
— Ромка все-таки прав. Не надо бы тебе тащить ее в койку…
— Это не я ее тащил, а она меня, — не по-рыцарски оправдался
Кузьминский.
— От обеспокоенного друга Курдюмова она могла что-то скрывать,
ревнивому любовнику же про возможного соперника она будет врать. Ты
устроил себе тяжелую жизнь, Витя: придется тебе каждый вечер,
следовательно, и ночь, проводить у нее.
— Как она в постели, Витя? — болея за него, полюбопытствовал Казарян.
— Да иди ты! — не принял юмора Кузьминский. — Мне же работать надо, я
по ночам работаю…
— Вот и будешь работать по ночам, — успокоил Казарян.
— Где у нее телефон: в комнате или на кухне? — спросил Смирнов.
— На кухне.
— А в комнате телефонная розетка имеется?
— Откуда я знаю?! — возмутился Кузьминский.
— Ты к ней как сыскарь пришел, все должен был замечать. А у телефона
поводок длинный или короткий?
— Короткий, по-моему.
— Значит есть розетка в комнате. Такие девицы очень любят
разговаривать по телефону с комфортом. На кухне не отвлекаясь от приема
пищи, в комнате — лежа. Когда он позвонит, ты, если она возьмет трубку на
кухне, воспитанно переместишься в комнату, если она будет говорить в
комнате, то на кухню. И спокойненько подключишься. Мы тебя гонконгской
трубкой обеспечим. Это очень важно, Витя, это определение местонахождения.
Если он в ближнем Подмосковье, в городках, которые обозначены на карте, то
в тех местах, как правило, автоматики нет, соединяют телефонистки, которые
обычно называют пункт вызова. Ну, а если нет, то будешь делать выводы из
разговора.
— И как долго мне комедию с любовью ломать?
— До упора, Витя. Пока он не позвонит.
Вляпался Витя Кузьминский, ох и вляпался! Он понуро сидел в кресле,
опустив в безнадеге руки меж колен. Трое подчеркнуто сочувственно смотрели
на него, делая вид, что вошли в его положение. Казарян очень серьезно
возвестил:
— Если партия сказала: «надо», комсомольцы отвечают: «есть!»
Кузьминский не отреагировал на его ерничество. Мотнул головой,
отряхнулся, встрепенулся (а что оставалось делать?) и бодро спросил:
— А вы-то сами что-нибудь раскопали?
— Самую-самую малость, — признался Смирнов. — Выявили наиболее
близких к нему соратников по партии, которых следует прижать в первую
очередь. Но нет, нет на них пока серьезной компры. Чтобы прижать
по-настоящему. Во всяком случае, определили места их пребывания, нынешние
контракты и возможные подходы. Технические службы нашего дорогого Игоря
Дмитриевича помогли выяснить, кому принадлежат пятизначные телефоны. Это
первые отделы. Завтра я и Алик попытаемся внаглую скатать на один объект,
у Алика в этом городе знакомый имеется, так что экспедиция у нас на весь
день. Роман берет на себя одного из соратников, он знает его, и слабинки
знает, на которых можно поиграть.
— А я? Что мне завтра делать?
— Тебе задача определена, — напомнил Казарян. — Трахаться. Сегодня,
завтра, послезавтра… Будет трудно, очень трудно, но ты же советский
человек!

11

К профессорскому дому на Ломоносовском Сырцов прибыл как обычно — к
половине восьмого. Знал наверное, что измениться вряд ли что могло за
сутки, но работа есть работа и к тому же, как говорят футболисты, порядок
бьет класс. Обычная черная сыщицкая маета — проверка объекта. Вошел в
пустой притихший подъезд, даже лифт молчал — рано еще для обитателей этого
дома. Пройдя не экономно обширные помещения, спустился на несколько
ступенек к запасному выходу во двор. Здесь все, как вчера, как позавчера,
как месяц тому назад, год, два: площадка перед двустворчатой дверью являла
собой нелепое подобие мавзолея — камень на камень, кирпич на кирпич.
Когда-то очень давно управдом распорядился, видимо, сложить оставшиеся
после ремонта стройматериалы именно здесь. Временно, естественно. И с тех
пор возможность проникнуть кому-либо в дом со двора была равна возможности
барона фон Грюнвальдуса, доблестного рыцаря, взять замок.
Сырцов проехал на лифте до самого верха, трижды выборочно
останавливаясь на казавшихся ему подозрительных этажах. Выходил,
осматривался, прислушивался. Вроде все в порядке. Спустил и вернулся в
автомобиль, который был поставлен так, чтобы видны были все подходы и
подъезды. Затылком приткнулся к углу между сиденьем и боковым стеклом,
одну ногу закинул на сиденье, другой, на полу, поддерживал устойчивое
равновесие — расслабился, чтобы ждать, долго ждать. Сергей Сергеевич
выходил к своему «фольксвагену» не раньше половины десятого. Хотя и
говорится: «Солдат спит — служба идет», Сырцов не позволял себе задремать.
Такие бабки надо отрабатывать добросовестно.

Двинули к продмагам старушки-пенсионерки. Побежали, тряся ранцами, в
школу ребятишки. Мало ребятишек в этом доме. В девять, задолго до начала
занятий, для того, чтобы прогуляться парком, пошли немногочисленные
профессоры. И сразу же за ними — энергичная стая нуворишей, в последнее
время путем обмена и покупки обильно проникших в этот дом. Треск стоял:
нувориши хлопали дверцами лимузинов иностранного производства. С минуты на
минуту должен был появиться работодатель.
Но случилось экстраординарное: первой покинула пенаты молодая
супруга, имевшая обыкновение нежиться в постели до десяти по крайней мере.
Сегодня спортивно-джинсовая Татьяна Вячеславовна страшно деловито
проследовала к «Ситроену» и, сразу же, не разогревая мотор, рванула с
места.
Что ж, поехали. Вывернув на проспект Вернадского, она погнала
«Ситроен» во все тяжкие. Проскочила светофор у Университетского (он еле
успел за ней), на недозволенной здесь скорости помчалась по метромосту. С
мостового горба Сырцов увидел перспективу и успокоился: на спуске
гаишников не было. Благодушествуя, чуть не пропустил ее беспардонный
поворот направо и еще направо — под мост. На ярмарку она что ли? И точно,
на ярмарку. Пристроила «Ситроен» на полупустой еще стоянке и двинулась
вдоль поперечного ряда палаток. Здесь надо вести даму на ногах. Мало ли
что, место весьма бедовое, народец всякий шныряет. Отпустив ее метров на
пятнадцать, Сырцов тронулся вслед.
Каждая палатка, как универмаг: на продажу все — от жвачки до
телевизора. Позевывая от по-осеннему неласковой утренней свежести,
неразогретые дамочки и девицы неодобрительно поглядывали на редких
покупателей и многочисленных зевак из-за немытых стекол.
Татьяна Вячеславовна притормаживала у всех палаток подряд, окидывала
опытным глазом выставленный товар и шла дальше. Дошла до конца ряда и, в
том же ритме обойдя пятачок, двинула внутрь расположенных по линиям
бесчисленных павильонов.
Вот тут-то вести посложней. Обязательно надо ходить следом: в
павильонах служебные выходы. А как не намозолить ей глаза, если в
помещении покупателей раз, два и обчелся? Сырцов старался, очень старался,
даже подустал к концу похода. Татьяна Вячеславовна мило о чем-то
расспрашивала продавцов, улыбалась, кивала головой, соглашалась, то мотала
ею, отрицая некую возможность. В одной из палаток даже за кулисы ненадолго
зашла. Слава Богу, кончилось все.
На стоянке она уселась в «Ситроен». Уселся и Сырцов в «семерку».
Зашелестели стартерами. Сырцов ждал, когда она тронет с места «Ситроен».
Но «Ситроен» с места не тронулся. Неожиданно Татьяна Вячеславовна
выскочила из него и зашагала вдоль автомобильной шеренги. Сначала Сырцов
наблюдал за ней боковым зрением, потом, через зеркало заднего обзора —
наружного и внутреннего. Затем она исчезла в мертвой зоне и вдруг сказала
ему, склонившись к открытому с его стороны окошку «жигуленка»:
— Нравишься ты мне, мент. Особенно в этой куртке. Здесь, на ярмарке
купил что ли? — и, не собираясь ждать ответа, приказала: — Поехали к тебе!
Рысью возвратилась к «Ситроену» и, не оглядываясь (знала, что он
следует за ней), понеслась по Вернадского в обратную сторону. За
гостиницей МВД сбросила скорость, скорее всего для того, чтобы не
пропустить нужный дом. Не пропустила, вырулила к его подъезду. Вылезла и —
руки в карманы куртки, ноги на ширине плеч — сурово, как гаишник,
наблюдала за его парковкой. Он молча подошел. Она продолжала приказывать:
— В гости приглашай.
— Прошу, — Сырцов приглашающе указал рукой на двери подъезда.
В прихожей она повесила джинсовую куртку на вешалку и осталась в
фирменной маечке, удачно подчеркивавшей ее кардебалетные стати. Прошла в
комнату, уселась на диван-кровать и оценила квартиру:
— В общем, у тебя ничего. Я думала — хуже, — теперь осмотрела
квартиросъемщика по-настоящему, но сделанных выводов не огласила,
попросила только миролюбиво уже: — Выпить хочется, дорогой мой милиционер.
Что у тебя имеется?
Он стоял в дверях, прислонившись плечом к притолоке. Ответил
однозначно:
— Водка.
— Ну уж! — она решительно встала, порылась в кармане куртки, нашла
ключи и вышла к «Ситроену». Он в окно наблюдал за ней.
Она вернулась с бутылкой «Энесси» и двумя лимонами. Бутылку поставила
на хлипкий журнальный столик, а лимоны протянула Сырцову:
— Порежь потоньше.
Он порезал лимоны и сырку вдобавок, разложил по тарелкам, прихватив
две рюмки, перенес все это из кухни на журнальный столик. Усаживаясь в
кресло, сказал ей на всякий случай:
— Ты же за рулем.
— Милиционеры к хорошеньким женщинам снисходительны.
— Это к хорошеньким, — показал, наконец, зубки Сырцов.
— А ты, хотя тоже мент, не снисходителен.
— Я — бывший мент.
— А теперь топтун, — добавила за него Татьяна Вячеславовна. — Так что
не тебе судить: хорошенькая я или нет.
— Успокойся. И для мента и не для мента ты — хорошенькая.
— Зачем укусил тогда?
— Для порядка. Чтобы не заносило тебя, — он разлил по рюмкам,
поставил бутылку на стол, весело заглянул ей в глаза: — Для чего ко мне
пожаловала, завоевательница?
— Отдохнуть, — высокомерно призналась она.
— Аристократка, которой надоели приемы, рауты, презентации, премьеры
и вернисажи, в пресыщении спустилась на дно. Фильм «Сладкая жизнь». Лимита
ты, лимита!
— Сам-то ты кто такой, мент недоделанный?! — взъярилась она.
— Да, и я — лимита, — миролюбиво признал их равенство Сырцов, поэтому
тебя и распознал. Так что не особо старайся павлиний хвост распускать.
— Сам-то откуда? — спокойно — собрала в палочку павлиний хвост —
поинтересовалась она.
— Мы-то? Мы-то брянские, — ответил он и взял рюмку. — Выпьем?
— Ты же за рулем, — издевательски повторила она его слова.
— Я всегда за рулем. И никогда не нарушаю правил. Поэтому меня и не
задерживают.
— Так и не нарушая правил до Москвы доехал, — догадалась Татьяна
Вячеславовна. — Тихо-тихо, потихоньку, кривыми дорожками.
— Прямыми, дурында! ВДВ, Афган, школа милиции и МУР по распределению,
— зачем-то поведал о себе Сырцов. А вот зачем: — Хочешь, про твою дорожку
расскажу? Три года подряд в театральный институт поступала — не поступила.
В конце-концов седой гражданин, который утешил тебя после второго провала

LIB.com.ua [электронная библиотека]: Анатолий Степанов: День гнева

— Они просто юные, совсем юные, вчерашние школьники, — объяснил
Горский и не сдержался, тут же обнародовал свое кредо: — Мне не нужны
актеры, уже заплывшие жирком псевдопрофессионализма, мне не нужны умельцы,
работающие «что надо? Сделаем!». Мне требуется цельный тугой человеческий
материал, преодолевая сопротивление которого, я творю спектакль.
— И много натворил?
— Наш «Таракан» по мотивам Николая Олейникова, да будет тебе
известно, — событие столичного театрального сезона, — похвастался Горский
и вдруг вспомнил, что надо удивиться: — Какого хрена ты к нам забрел?
Кузьминский решил действовать без подходцев, напрямую. Чем проще, тем
правдоподобнее:
— Я Ванечку Курдюмова ищу, нужен он мне позарез. Домой звонил, на
службу — глухо. Вот и вспомнил, что ты с ним по корешам.
Гений, особенно наш Московский самообъявившийся гений, он и есть
гений. А гений вряд ли помнит, знаком или не знаком Курдюмов Кузьминскому
или наоборот.
— Да, на службе его теперь не найдешь, — не сдержался,
по-обывательски хихикнул гений. — Дома, говоришь, тоже нету? Странно, он
мне звонил совсем недавно…
— Ну, приблизительно, как недавно, когда?
— Да дней пять тому назад, неделю. А зачем он тебе вдруг так
понадобился?
— Обещал он свести меня с руководителем одного частного банка,
который бы смог пронспонсорить одну картину по моему сценарию. Хотя бы
фонд заработной платы, а то ведь и людей не наберешь.
— Конечно, — раздумчиво и с превосходством заметил Горский, — в вашей
тотальной попсе все решают бабки…
Подошла, улыбаясь, закутанная поверх хитона в халатик, одна из
кривлявшихся на сцене девиц. Безбоязненно подошла, из любимиц, видимо.
Кокетливо поморгала зелеными глазками и высказалась:
— Впервые настоящего драматурга так близко вижу. Вы ведь настоящий?
— Во всяком случае, живой.
— И в кино много работаете, — не спрашивая, утверждая, проговорила
она, грустно так проговорила, очень ей хотелось в кино сниматься.
— Мы заняты, Алуся, — мягко укорил ее Горский.
Гром небесный! Алуся. Первое имечко, попавшееся ему на глаза в
алфавите Курдюмова. Неужто немыслимая удача? Кузьминский за рукав
осторожно остановил собравшуюся было уйти Алусю. Сделал творчески
заинтересованное лицо, тотчас задумчиво затуманился им и спросил
проникновенно:
— А вы хотели бы сняться в моем фильме?
— Если Адам Андреевич разрешит, — и насквозь прострелила Горского
зелеными глазками. Девка оторви да брось, бой-девка.
— Он разрешит, — уверил ее Кузьминский. И Горскому: — Ты разрешишь,
Адамчик?
— Обещаю подумать, если она сегодня удовлетворительно проведет
репетицию, — педагогично заметил гениальный режиссер и строго напомнил: —
Перерыв кончается через пять минут.
— Мы еще поговорим, да? — уходя, многообещающе спросила Алуся у
Кузьминского.
— Обязательно! Я буду ждать вас после репетиции! — крикнул он ей
вслед.
— Понравилась? — индифферентно полюбопытствовал Горский.
— Бывает же так… — разволновался Кузьминский, но опомнился и
объяснил свое волнение вполне удовлетворительно: — А мой дурачок режиссер
все копается, ищет. Вот она, в десятку!
— Ты это серьезно? — удивился Горский.
…Специально ждал ее не в здании, а у выхода, как верный поклонник.
И цветочков прикупил у метро. Она, ясное дело, торопилась, опередила всех,
выпорхнула из адамовой клетки первой. Светлые волосы умело распущены,
влажно подкрашенный рот сексапильно полуоткрыт, подведенные глаза
полуприкрыты. Прикид — фирма, и фирма недешевая. Подкармливают тебя, дева,
и надо полагать, за дело подкармливают.
— Заждался, — глубоким голосом признался Кузьминский и протянул
букет.
— Спасибо, — трогательно прошептала она и высказалась про букет: —
прелесть.
Боже, и скромна, и застенчива, и неизбалована мужским вниманием!
— Куда вас отвезти? — предупредительно поинтересовался Кузьминский.
— Домой, если можно. Мне просто необходимо отдохнуть перед вечерним
спектаклем. Но учтите, рыцарь, я очень далеко живу.
— Прошу, — Виктор указал на свой «жигуленок», скромно притулившийся у
арки двора, в котором размещался слегка подновленный двухэтажный
театральный барак. Так все-таки пошла перка или не пошла? Он открыл
дверцу, предлагая даме сесть, подождал, когда она усядется, уселся сам,
включил зажигание и только тогда решился, наконец, спросить: — Так куда же
мы едем?
— На край света. В Ясенево.
В яблочко. Все сходится: и Алуся, и телефон четыреста двадцать семь
двенадцать тридцать девять, и любитель театрального искусства
Курдюмов_И.В. Кузьминский вырулил на Новослободскую и покатил к центру.
Хорошее у него было настроение, бодрое, он даже засвистел «Страну
Лимонию», но спохватился и перешел на речь:
— Алуся, вы на будущей неделе сумеете организовать окно на целый
день?
— Постараюсь, — как бы колеблясь, сказала она. — А зачем, собственно?
— Вы артистка в кино еще неизвестная. И поэтому вам, хотя бы чисто
формально, предстоит мучительный, но необходимый обряд кинопробы.
— Я понимаю… — Алуся запнулась слегка, смущенно улыбнулась и
призналась: — Не знаю, как к вам обращаться. Нас Адам Андреевич даже не
представил.
— Виктор, — назвался Кузьминский и сделал зверское лицо. —
Победитель.
— А отчество? — формально попросила продолжения Алуся.
— Для вас у меня нет отчества. — Я — Виктор, Виктор, Алуся!
По Каретному на Петровку, мимо «Метрополя» к останкам памятника
Дзержинского, через старую площадь…

— У меня здесь приятель работал. Курдюмов Ванечка, — косясь через
Алусин профиль на слегка испоганенные мстительным людям серые здания с
опечатанными подъездами. Алуся посмотрела на здания, посмотрела на Виктора
и, глядя уже вперед, свободно призналась:
— Я его тоже знаю. Через него мне Адам Андреевич отдельную
однокомнатную квартиру выбить помог. Папе, маме и братику двухкомнатную
малогабаритную дали, а мне, как работнику искусства, однокомнатную, —
видно было, что рассказывать о своей роскошной жилплощади для нее —
удовольствие.
— Так вы хотите сниматься в кино или нет? — бодря ее, нарочито
раздраженно спросил Кузьминский. Она посмотрела на него, как на юродивого.
— Покажите мне того, кто не хочет сниматься в кино. Конечно, хочу.
Через Старую площадь на Набережную, у Красной площади к мосту.
Серпуховская, Даниловская, Варшавское шоссе, направо, Севастопольский
проспект, Литовский бульвар. Приехали.
Она показала, как проехать к одному из бесчисленных подъездов
несусветного громадного для того, чтобы быть уютным жильем, белого с
красным дома, и, выпорхнув, легко предложила:
— Чашечку кофе не желаете, Виктор?
— С удовольствием, — признался он, ожидавший этого предложения. Но
тут же в порядке интеллигентной отмазки засомневался: — Но вам же
отдохнуть надо перед спектаклем?
— Мы отдохнем, мы отдохнем! — словами из классика ответила Алуся.
Правда, в новой трактовке: если в традиционной основе реплики был глагол,
то она переложила смысловой акцент на существительное. Мы, мы отдохнем!
Ворвавшись в квартиру на двадцатом этаже, Алуся, как и положено
женщине, в жилье которой неожиданно появился мужчина, стремительно
засуетилась, стараясь незаметно убрать отдельные деликатные детали
дамского гардероба, разбросанные ею в утренней спешке. Пряча собранные
причиндалы за спиной (так уж смущалась, уж так смущалась!), изложила ему
план дальнейших действий:
— Вы отдохните пока здесь, в комнате, а я быстренько переоденусь и
мигом приготовлю кофе. Присаживайтесь, Виктор, присаживайтесь.
Она убежала, а он присел. На тахту, застеленную ярчайшей
желто-зелено-черной тряпкой и слегка пыльной к тому же. Афиши кругом,
размашисто и жирно написанные фломастером автографы почетных гостей этого
дома прямо на стенах между развешанными куклами и масками, на полках не
фарфор, не хрусталь, а граненые стаканы, пол-литровая банка и зеленые
дешевые бутылки, вместо стульев — непонятные холмики, прикрытые лоскутами
той же ткани, что и на тахте, на полу — проигрыватель — убогие попытки
создать нестандартный богемный уют. Виктор встал, подошел к проигрывателю,
глянул на него сверху. Ни неснятой пластинке было написано по-английски
«Диана Росс». Диана или Дайана? Не важно, в общем, Росс. И пусть будет
Росс. Он запустил пластинку и вернулся на тахту.
Под музыку вплыла в комнату Алуся. Переодетая в нечто многообещающе
легкое, она прослушала музыку самую малость и пригласила:
— Пойдемте, Виктор. Все готово.
На кухонном столе расставлены чашки, тарелки, легкая закусь, на уже
выключенной плите — варварски заваренный в кастрюле кофе, а на тумбе —
отдельно — уже наполненные рюмки, чем-то желтым, коньяком, наверное. Не
садясь, Алуся одну рюмку протянула Виктору, а другую взяла сама.
— За знакомство, Виктор?
— Я за рулем… — вяло отбрехнулся было Кузьминский.
— Мне ведь тоже нельзя. Но чисто символически. На брудершафт…
Трахать ее или не трахать? — вот вопрос. Трахнешь — может закрыться
насчет Курдюмова, расспрашивать последнему любовнику о предпоследнем —
ситуация, что ни говорите. Не трахать — неправильно поймут, обидится,
вообще не станет говорить. Но гамлетовский этот вопрос решился сам собой.
Алуся напомнила требовательно:
— Ну?
Скрестили руки, выпили и по-детски потянули друг к другу губки.
Формальный поцелуй, плавно перешел в неформальный. В забытьи Алуся
безвольно откинула правую руку и поставила рюмку на стол. Тоже самое
проделал Виктор, переложив за ее спиной рюмку из правой руки в левую. Как
бы в тумане, вроде не понимая, что творят, они, не отрываясь друг от
друга, стали незаметно перемещаться в комнату, куда их темпераментно звала
Дайана Росс.
Кофий пить не стали. Отложили на потом.

10

— Иваныч, ты — ясновидящий?! — орал Кузьминский, ввалившись в
спиридоновскую квартиру. Даже Варвары не боялся, потому что забыл про нее.
— Как ты допер, что через Горского на курдюмовских девочек выйти можно?
— Опыт, Витюша, опыт, — Смирнов обнял Кузьминского за плечи и повел в
кабинет (Алик следовал за ними), на ходу рассказывая байку:
— Помню я, лет тридцать тому назад назначили нашего общего знакомого
Александра Спиридонова агитатором-пропагандистом в женский танцевальный
ансамбль «Березовая роща». Так тогда наиболее проницательные и
дальновидные друзья его настойчиво требовали, чтобы он показал топор. А у
Горского — студия. Следовательно не роща, не лес, а подлесок. Как раз по
Курдюмовскому профилю.
В кабинете их ждал недовольный жизнью Казарян.
— Одного тебя ждем, ведь договорились ровно в шесть, — укорил он
Кузьминского.
— Я Алусю на спектакль отвез и прямо сюда, — невинно объяснил свое
опоздание Виктор.
— Какую еще Алусю? — продолжал задавать вопросы Казарян.
— Алусю из записной книжки Курдюмова, — невинно пояснил Кузьминский.
— С успехом тебя, наш юный друг, — поздравил Смирнов, усаживаясь на
диван.
— С успехом ли? — усомнился Алик, проходя за стол.
— Рассказывай, — распорядился Казарян.
— А что рассказывать-то? — баловался Кузьминский.
— Выход какой-нибудь на него наметился?
— Вход бесплатный, выход — платный, — ни к месту вспомнил Виктор
дурацкое присловие и приступил к изложению: — Ну, конечно же, он и не
любовник ее вовсе, он — хороший знакомый, поклонник ее таланта и женских
статей, но без надежды — ибо не в ее вкусе. А так как отказано, его
желание близости с ней не только не затухает, но и растет с каждым днем…
— Ты ее трахнул? — огорченно перебил многоопытный Казарян.

LIB.com.ua [электронная библиотека]: Анатолий Степанов: День гнева

ровесники, вращаетесь, в принципе, в одном, если не кругу, то в слое.
Должны быть у вас общие знакомые, не может их не быть!
— К какому сроку? — деловито осведомился Кузьминский.
— Да ты что, очумел, паренек? — изумился Смирнов. — Да сейчас,
сейчас! Садись в уголок, почитывай не торопясь.
— Так бы сразу и сказал. А то чуть что — сразу орать, — не сильно
обиделся Кузьминский и, действительно, пересел в угол, в кресло.
— А нам с Алькой что делать? — поинтересовался Казарян.
— Мы с Алькой картой займемся, он лучше всех нас Подмосковье знает.
Ну, а ты, после того, как Витька знакомых отыщет…
— Нашел! — перебивая Смирнова, торжествующе заорал Кузьминский.
— Ты на какой букве? — хладнокровно поинтересовался Смирнов.
— На «г» — доложил Виктор.
— Вот и шерсти до конца алфавита. И знакомых своих не по одиночке нам
будешь представлять, а скопом, так сказать. Тебе же, Роман, после того,
как наш юный обалдуй книжку прочешет, придется вспомнить свое юридическое
и милицейское прошлое. Сравнительный анализ справочника и книжки,
выявление наиболее часто задействованных телефонов… В общем, не мне тебя
учить. Да, чуть не забыл: составишь два списка. В первом — граждане,
поспешно поменявшие если не профессию, то место работы. Из ЦК — куда? А во
втором — все телефоны с краткими номерами: пятизначным, четырехзначным и
т.д. и т.п. Для нас с Алькой.
— Не удержался все же, проинструктировал, — ворчливо прокомментировал
Казарян последние слова Смирнова и тут же сам отдал распоряжение Алику: —
Алик, освобождай мне стол. Мне работать надо.
Алик, колдовавший над картой, безропотно поднялся с нею, перебрался
на диван, включил преддиванный торшер и позвал Смирнова:
— Саня, давай ко мне.
— Нашел что-нибудь? — дежурно спросил Смирнов, усаживаясь рядом.
— А что тут искать? Тут все ясно. Кружочками отмечены восемь городов.
Не деревень, не дачных поселков, не просто поселков, а городов не менее,
чем с пятидесятитысячным населением. Четыре из них — райцентры. Общее
между этими городами одно: в каждом из восьми — крупнейшие военные заводы.
— Интересно само по себе, но нам пока ни черта не дает. Как ты
считаешь, Алик?
— Так, да не совсем так. Интересное уже в том, что род деятельности
Курдюмова никак не прокладывается к профилю всех этих организаций.
— Все! — громогласно оповестил всех об окончании своих титанических
трудов Кузьминский.
— Список составил? — невинно поинтересовался Смирнов.
— А я по книжке.
— Составь список, а книжку Роме отдай, — безапелляционно распорядился
Смирнов.
— Все начальники — бюрократы. А бывшие — в особенности, — бурчал
Кузьминский, спешно, не садясь, составляя у стола телефонный список. И еще
раз: — Все!
— Сколько их у тебя набралось?
— Тихо! — рявкнул Казарян, став обладателем книжки и справочника. —
Чапай думать будет!
— Сколько их у тебя набралось? — шепотом повторил Смирнов и рукой
указал, чтобы Кузьминский садился на диван. Кузьминский присел рядом,
сообщил не шепотом, но тихо:
— Пятеро. Их было пятеро. Как во французском фильме.
— Перечисли их по очереди. Ну, а какие-нибудь данные. Профессия,
привычки…
— Горский Адам Андреевич, — начал Виктор. — Вообще-то он Аркадий, но
с Адамом лучше звучит на афишах. Адам Горский! Театральный режиссер,
недавно студию свою открыл. Кулик Леонид, отчества не знаю. Массажист
профессиональный, первоклассный. Краснов Петр Кириллович. Личность весьма
известная в ресторане Дома кино и его окрестностях. Не алкаш, нет, даже
совсем наоборот. Вращаться очень любит. Серьезные связи за бугром, часто
там бывает, выступает посредником в совместных постановках наших маленьких
кинофирм и довольно удачно. Савкин Геннадий Иванович. Бывший футболист
московского «Динамо», играл недолго и довольно средне. И, наконец, наш
общий друг Димочка Федоров.
— Какие соображения ума? — потребовал дополнений Смирнов.
— Ясное дело, что Краснов и Савкин точно проходят по тематике: прямые
выходы за бугор. Савкин — транспортирование любых малогабаритных грузов,
надежно защищаемое дипломатической неприкосновенностью. Краснов — приемка
и, так сказать, складирование этих грузов там. Тем более, что они с
Савкиным по корешам.
— Несерьезен твой Краснов для серьезного складирования грузов нашей
подопечной организации, — так, между прочим, возразил Смирнов. — Давай
дальше.
— Горский — светское знакомство, наш фигурант любил, судя по другим
именам в книжке, клубиться в артистическом мире. Димка же Федоров, скорее
всего, партнер по бабским делам. Оба — специалисты по нимфеткам.
— Он еще в Дании прячется? — поинтересовался Смирнов.
— В июле вернулся, — ответил Виктор и с удовольствием вспомнил: — Я
его тут в Союзе встретил, так он аж на пятки сел от страха… — и, как бы
стесняясь своего молодчества, продолжил по делу: — Последний — Ленечка
Кулик. На вид — святая простота, но наблюдателен, остер и очень, как я
думаю, не любит своих клиентов.
— С кого начал бы?
— Ребята, — оторвав взгляд от заветных книжек и болезненно морщась,
Казарян грубо посоветовал: — Шли бы вы отсюда, а?
За что был мгновенно наказан Аликом. Зная любовь Казаряна к вкусной и
здоровой пище, он встал, потянулся и сказал мечтательно:
— А не пожрать ли нам, братцы, не выпить ли по малости? Пусть Ромка
здесь занимается, а мы на кухню пойдем. Варька уж наверное все
приготовила.
— Она там? — тревожно осведомился Кузьминский.
— Да она, друг мой, с тобой на одном поле… — успокоил его Алик, и
они понаправились на кухню, оставив в кабинете делового и скорбного
Казаряна.
Вопреки предположениям, Варвара была на кухне. Наносила завершающий
штрих: резала хлеб. На шум, не оборачиваясь, спросила:

— Гаденыш с вами?
— С нами, с нами, — обрадовал ее Алик, обнял и сообщил прямо в ухо: —
Вот он я, твой многолетний гаденыш.
Варвара швырнула нож на стол, вырвалась и, проходя мимо Кузьминского,
ткнула его твердым указательным пальцем в грудь:
— Гаденыш вот.
И удалилась. Кузьминский тоскливо оглядел бутылки на столе и сказал
удрученно:
— Может, я пойду?
— Куда? — простодушно возмутился Смирнов. — Ты мне нужен!
Алик уже разливал по рюмкам. Затолкали Кузьминского в угол, чтобы не
сбежал при гипотетическом появлении Варвары, устроились сами. Выпили по
первой и стали закусывать.
— Ну, с кого бы ты начал, Виктор? — жуя, спросил Смирнов. Кто о чем,
а вшивый о бане.
— С Савкина, — звонко ответил Кузьминский. Он не закусывал, он только
выпил для храбрости.
— Резоны излагай.
— Судя по предоставленным нам документам, последняя часть валюты была
переправлена за границу аж в августе. Заключительный этап переправки на
нашей территории — безопасная транспортировка, которую, вероятнее всего,
осуществлял Савкин.
— Ты, Витя, сам того не замечая, подменил нашу главную задачу.
Опомнись, мы не каналы, по которым уходят денежки КПСС выявляем, а ищем
гражданина Курдюмова И.В.
— Тогда Краснов, — обиженно предложил Кузьминский. — Самый подходящий
человек для того, чтобы подготовить уход Курдюмова и обеспечить берлогу
где-нибудь в Женеве.
— Это ты уж от обиды хреновину понес. Курдюмов здесь.
— Ой ли? — вскликнул Кузьминский. — Он что, переправляя, думаете себе
не отщипнул и обратно не положил? Тоже мне нашли кристально чистого
честного коммуниста с холодной головой и горячим сердцем! А он, наверное,
гуляет себе по берегу Женевского озера и посмеивается.
— Такие как Курдюмов малым не довольствуются… — начал было Смирнов,
но тут Алик трахнул ладонью по столу и приказал:
— Будя! Давайте хоть пожрем, как люди.
Они уже завершали трапезу, когда на кухне появился Казарян. Пробрался
к своему стулу, сел, и, плотно скалясь, налил себе водки — не рюмку,
стакан, беспрепятственно перелил ее себе в глотку и, помахав ладошкой
перед раскрытым ртом, сообщил всем о радостном:
— Хорошо пошла.
— Закончил? — потребовал его к ответу Смирнов.
— В принципе, да.
— А не в принципе?
— Технически все исполнил, но детали продуманы мной не до конца.
— Халтура! — заклеймил Смирнов. — Списки давай!
— С миллионерами все ясно, — протягивая Смирнову списки, успокоил
Казарян. — Восемь пятизначных телефонов, как раз столько, сколько у вас, я
краем уха слышал, возможно перспективных объектов.
Список с номерами Смирнов отложил, он вцепился в список перелетных
птичек. Смирнов штудировал список, а Казарян энергично жевал, не забывая и
выпивать уже по малости. Алик и Виктор покуривали, с удовольствием
втягивая первый и потому желанный после еды дым.
— Алик и Виктор, вы свободны, — забыв о том, что он давно не
начальник, распорядился, не отрывая взгляда от бумаги, Смирнов. — А с
тобой, Ромка, нам надо над этим списком посидеть, ох, как посидеть!
— Я домой поехал, — обиженно сказал Кузьминский.
— Езжай, езжай, — покивал Смирнов, а Казарян заботливо предупредил о
возможной опасности:
— Ты осторожней в коридоре-то. Смотри, Варваре не попадись. Разорвет.
— Тогда привет! — Кузьминский сделал ручкой и двинул к выходу.
— Да! — вдруг вспомнил Смирнов. — Первым начнешь трясти режиссера
Горского. И завтра же. С утра.

9

Противоестественно выворачивая плечевые и тазобедренные суставы,
двигались по маленькой сцене трое обнаженных юнцов и три девицы в хитонах.
Проделывали они это для того, чтобы быть похожими на изображение хоровода
с древнегреческих амфор. Передвигались же они нарочито замедленно,
осуществляя кинематографический фокус-рапид. Зрелище было, конечно,
изысканное, но жалкое. Безнадежно и непреодолимо вылезало то, что должно
быть скрыто: судорожное напряжение, чисто физическое усилие и пот. От
советских древних греков явно пованивало.
Режиссер, сидевший за столиком, поднял руки над головой и три раза
хлопнул в ладоши. Хоровод распался. Юнцы и девицы подошли к рампе.
— Дорогие вы мои, — проникновенно приступил к процессу введения
клизмы непредсказуемый режиссер, — поймите же, наконец, что вы еще не
персонажи «Царя Эдипа», вы, все вместе — сон, пришедший к нам из глубины
веков. Вы — наша генетическая память, черт бы вас всех побрал! Сначала!
— Вот объяснил, и всем все ясно, — для себя и веселя себя, пробурчал
Кузьминский. Он уже второй час сидел в ожидании, когда освободится
Горский.
Молодые люди в седьмой раз корячились в хороводе. Изнемогавший от
желания закурить Кузьминский терпеть уже не мог: достал сигарету и щелкнул
зажигалкой. Звук электронной зажигалки в благоговейной тишине был подобен
выстрелу, и режиссер вскинулся, как подстреленный. Вздернув в изумлении
брови, делая вид, что поражен неожиданным появлением Кузьминского (хотя,
подлец, сам распорядился, чтобы Виктора пропустили в зал), развернулся к
нему на вертящейся табуретке и возгласил с фиоритурами:
— Господи, как у Арро: смотрите, кто пришел! Девочки, мальчики, вас
навестил известный советский — или сегодня лучше русский? — драматург и
прозаик Виктор Кузьминский. Бог даст, он что-нибудь сочинит для нас. Так
давайте поприветствуем его! — режиссер зааплодировал. Уныло захлопали и
девочки с мальчиками. Поаплодировали и будет. Он буднично завершил свою
импровизацию: — Перерыв!
— Новаторствуешь, Адамчик? — вежливо, но без интереса спросил Виктор,
подойдя к режиссерскому столику. Выключая и включая настольную лампу,
занятый высокими мыслями режиссер ответствовал рассеянно и скромно:
— Экспериментирую помаленьку.
— Чего это они у тебя такие хилые? Зарплату не платишь им что ли?

LIB.com.ua [электронная библиотека]: Анатолий Степанов: День гнева

Ночной столик. Дезодоранты, чтобы, значит, в процессе потом не вонять,
бумажные салфетки, импортные презервативы, слабительное «сенаде».
Бельевой шкаф. Вот теперь все ясненько. В специальном отделении были
сложены лифчики и трусики. Лифчиков побольше. Скромные, дешевые,
маленькие. Кандидат наук специализировался на
указницах-несовершеннолетках. Так сказать, растлитель-фетишист. Ни хрена в
спальне не было.
В кабинете Смирнов застрял надолго. По одной перетрясал книги.
Библиотека, правда, небогатая, томов двести, но сил затратил достаточно.
Перед тем, как начать потрошить письменный стол, отдохнул, сидя в кресле и
любуясь через окно Гоголевским бульваром. Не особо надеясь, Смирнов
приступил. Как и следовало ожидать, самый мизер — вероятно Курдюмов весьма
тщательно готовился к окончательному уходу из квартиры. Ни серьезных
бумаг, ни последних фотографий, ни телефонных книжек, ни записок для
памяти — ничего. Из писем — любовные малограмотные послания от юных
дурочек. Из бумаг — черновики докладов, с которыми выступали по
экономическим вопросам руководители партии и правительства.
Внимания заслуживали лишь карта Подмосковья, на которой чернильными
кружочками были отмечены несколько населенных пунктов, да два листочка,
исписанные Курдюмовской рукой. Убористый этот жесткий почерк был Смирнову
знаком: читал его рукописную автобиографию. Листки он нашел, вынув ящики
письменного стола. Часто случается, что неровно положенные бумаги при
выдвижении-задвижении ящика цепляются за стенки тумбы и дно верхнего ящика
и заваливаются по задней стенке вниз. Вот и эти два листочка завалились.
Ни карту, ни листки Смирнов на месте изучать не стал: сложил их в удобный
квадратик и спрятал в карман куртки.
Кухня, ванная… Ничего, кроме того, что Иван Вадимович был сыроедом,
аккуратистом, регулярно занимался зарядкой и по-дамски любовно относился к
собственной внешности.
Холл-гостиная вообще не представляла интереса, но он все же
подшерстил и ее. В баре он обнаружил бутылку черри-бренди, любимого своего
напитка. А что, заслужил. Налил себе большую рюмку и, ни о чем не думая, с
десять минут покайфовал в кресле. Тщательно вымыв и протерев рюмку в
ванной, он вернулся в холл. И тут пришла удача. Закрывая дверцы бара он
опустился на кривой ноге и, потеряв равновесие, темечком задел изящную
полку, на которой одиноко стояла венецианского стекла ваза с букетом
ковыля. Смирнов едва успел подхватить ее на лету. Полка располагалась чуть
выше его глаз, и поэтому когда, поправив букет, ставил вазу на место, он
не видел, что мешало стать ей плотно к стенке! Он пошарил по полке, и рука
наткнулась на нечто узкое и скользкое. Утвердив вазу, он стащил с полки
это нечто. В его руках оказалась кабинетная телефонная книжечка-алфавит.
Видимо, Курдюмов, звоня по телефону из холла, автоматически сунул книжечку
на полку и, увлеченный разговором или отвлеченный чем-то, начисто забыл
про нее. Смирнов наспех перелистал ее. Заполнена и довольно густо. Удача,
удача!
Он, таясь, вышел на балкон-лоджию. Маленькие-маленькие Казарян и
Кузьминский, стоявшие на углу Гоголевского бульвара и Гагаринского,
заметили его. Больше здесь делать нечего. Совершив инспекторский — не
оставил ли следов своего пребывания — обход, он открыл на щель дверь,
осмотрелся, выскочил из квартиры, закрыл ее и рванул к любимой своей
лестнице. На ходу сняв Варварины сильно маловатые ему меховые перчатки, он
расслабленно, с чувством хорошо исполненной работы, спустился вниз.
Делая акцент, Казарян страстно, как корова в стойле, ревел:
— Вот ты говоришь, нет его, не живет, а государственная организация —
справочное бюро пишет мне на бумажке, что есть! Видишь, видишь? Кому мне
верить — тебе или государству?
Не особо прячась, Смирнов пересек вестибюль и вышел на волю. В машину
лезть не хотелось. Постоял на перекрестке, ощущая любимую Москву.
Объявилась группа прикрытия. Войдя в роль приезжего кавказца, Казарян не
хотел выходить из нее. Ужасно закричал на Смирнова. С акцентом же:
— Ну, что стоишь, что стоишь?! Дело надо делать, дело! Залезай в
автомобиль, крути баранку, поехали!
Включая зажигание, Смирнов обернулся к ним, устроившимся на заднем
сидении, и, некрасиво раззевая пасть, пропел древнее:
— Как прекрасен этот мир, посмотри-и-и!
Кузьминский принюхался, возмущенно ахнул:
— Ну и ну! Ты, Иваныч, не только нарушаешь социалистическую
законность, но и приворовываешь по мелочам. Хозяйское черри хлестал?
— Ага, — самодовольно подтвердил Смирнов и поехал.
— Есть улов, Саня? — без акцента спросил Казарян.
— Кое-что имеется. По мелочам.

7

Был день выплаты недельной зарплаты. Сырцов и С.С.Горошкин сидели в
знаменитом кооперативном кафе на Кропоткинской и ждали заказа. О деньгах —
пока ни слова, светскую беседу вели.
— В сегодняшней жизни, Георгий, — попыхивая «Данхилом» делился
жизненным опытом Сергей Сергеевич, — на первое место выходит мобильность,
я бы даже сказал реактивность. На чем я сейчас легко обыгрываю
конкурентов? Только на мобильности. Мои компьютеры на пятнадцать процентов
дешевле, чем у них. Что, разве я закупаю товар за границей по более
дешевым ценам? Вовсе нет. На поверхностный взгляд я довольствуюсь малым:
тридцатью — тридцатью пятью процентами дохода, а у них от пятидесяти до
шестидесяти. Но пока они продадут одну партию, я продам две, а то и три.
Оборот — вот секрет успеха настоящей торговли.
— Не боитесь, что я ваши секреты конкурентам продам? — в паузе, пока
Сергей Сергеевич записал монолог «Боржоми», спросил Сырцов, чтобы как-то
участвовать в беседе.
— Да знают они эти секреты! — обрадовался Сергей Сергеевич. — Знают,
а ничего поделать с собой не могут. Им все равно кажется, что продать за
восемьдесят тысяч выгоднее, чем за семьдесят. Но на самом деле, чем
быстрее осуществляется процесс по марксовой формуле «деньги-товар-деньги»,
тем и выгоднее.
— А мне казалось, что у Маркса формула несколько другая:

«товар-деньги-товар», — невинно заметил Сырцов и все же не удержался,
достал: — Впрочем, вам, как бывшему партийному работнику, знать Маркса сам
Бог велел.
— Так, — Сергей Сергеевич осторожно поставил на стол фужер с остатком
вяло кипящей «кока-колы». — Наводите справки о личности работодателя?
— Совершенно случайно узнал, — успокоил его Сырцов. Действительно
случайно. От Смирнова. Подошел карманный гладкий официант, расставил
многочисленные закуски, заботливо поправил приборы и заученно пожелал:
— Приятного аппетита!
За время присутствия официанта у столика, Сергей Сергеевич выпустил
пар. А поэтому улыбнулся и извлек из внутреннего кармана отлично сшитого
на заказ блайзера плоскую, слабо выгнутую, с техническим щегольством
выполненную из дюраля фляжку на пол-литра. В этом кафе спиртного не
подавали. Разлил по рюмкам и, с ностальгией глядя на фляжку, поведал:
— Кстати, о партийной работе. Вот эта фляжечка сопровождала меня во
многочисленных и, следует честно сказать, многотрудных командировках.
— Фляжечка! Небось проверяемые такое выкатывали, что не до фляжечки
было, — почти хамски не поверил Сырцов.
— Что вы знаете о партийной работе, Георгий? — слегка пожалел
несмышленыша Сергей Сергеевич. — Что вы можете знать о беспрерывной
нервотрепке, о днях, в которых ни минуты свободной, о бессонных ночах? Э,
да что там! Заговорился. Давайте выпьем за работу. Не за партийную, не за
предпринимательскую, не за сыщицкую, просто за работу!
— Я первую и последнюю, — предупредил Сырцов. — Я за рулем.
Выпили. Коньячок во фляжке был хорош. Марочный коньячок.
— А я не за рулем, — закусывая миногой сообщил Сергей Сергеевич. —
Мой скромный «фольксваген» сегодня на профилактике. Да, кстати, о работе.
О вашей работе, Георгий. Как там моя благоверная Татьяна?
— Мне кажется, что ваши опасения, Сергей Сергеевич, сильно
преувеличены. Вероятнее всего, угрозы эти носили чисто психологический
характер…
— Да я не о том, — перебил Сергей Сергеевич. — Как Татьяна время
проводит, с кем встречается, чем занимается?
Время понадобилось Сырцову, чтобы решиться на должный ответ.
— Мы договорились о том, что я буду обеспечивать охрану Татьяны
Вячеславовны и предотвращать возможные акции против нее, — мудрено, потому
что преодолевая себя, заговорил наконец Сырцов. — Я считал, что слежка за
ней, обнаружение ее связей и проверка не входят в мои обязанности. Если я
ошибался, то с сегодняшнего дня вы вольны расторгнуть со мной договор.
— Разве я говорю о слежке? — Сергей Сергеевич до того удивился, что
вилку на стол положил. — Просто меня волнует ее самочувствие. После того,
как она бросила работу в кордебалете, она сама не своя, места себе не
находит.
— Находит она себе место, — ворчливо успокоил работодателя Сырцов, не
замечая, что сказал двусмысленность. — И самочувствие у нее нормальное.
— Значит, находит, — Сергей Сергеевич налил себе, не предложив
Сырцову хотя бы из вежливости, быстро выпил, судорожно и с шумом вдохнул
воздух, тыльной стороной ладони мазнул себя по губам и забыл закусить. — И
самочувствие у нее нормальное. Хорошо-то как, хорошо-то как… Так или не
так, Георгий?
— Хорошо ли — не знаю, но все пока тип-топ.
— И тик-так, — добавил Сергей Сергеевич. — Часики тикают, денежки
капают и все при пироге. И я, и она, и вы. Жизнь прекрасна, Георгий, а?
Выпьем?
Лихорадочно оживившись и нехорошо развеселившись, он зачастил и
набрался довольно быстро. Не прикончив еще фляжку, он с промахом резал
ножом телятину, при наливе брызгал «кокой» на скатерть, беспричинно
хихикал, иногда и неожиданно мычанием подпевал резвящимся на маленькой
эстраде подозрительным по национальной принадлежности цыганам. Попив кофе,
он отрезвел, осоловел только. Глянул на часы, соображал довольно долго,
что времени сейчас — половина одиннадцатого. Развязно, как купчишка,
закричал:
— Маэстро, счет! — и объяснил Сырцову: — Мои друзья Татьяну к
половине двенадцатого домой доставят.
Рядом уже стоял официант, услужливо и неуловимо презрительно
улыбаясь. Сергей Сергеевич извлек толстый бумажник, отсчитал много больше
положенного и, откинувшись на стуле, небрежно сообщил о своем решении:
— Сдачи не надо, — а когда официант удалился, вдруг вспомнил, — Да,
извините, Георгий, чуть не забыл.
И вытащив из бокового кармана тугой конверт протянул его Сырцову.
Расплатился с двумя холуями. Одно утешение — в конверте. Сырцов встал.
— Поехали, — сказал он. — А то опоздаем к ее прибытию.
В машине Сергея Сергеевича развезло окончательно. Он вдруг радостно
узнал свой автомобиль. И, ощущая лихость, с которой вел его Сырцов,
хвастливо резюмировал:
— А ничего еще старушка, ничего! Я ее еще на зарплату купил. А
«Ситроен» и «фольксваген» уже на доходы.
Наваливаясь плечом на Сырцова, ободрял его, убеждал и
благодетельствовал:
— Жора, держись за меня. Держись и будешь в полном порядке. При всех
властях, при всех режимах Горошкин будет наверху!
Поддерживая за талию, Сырцов довел его до лифта.
В следующий — свободный от работы — вечер Сырцов за две недельных
зарплаты купил в коммерческом магазине на лужниковой ярмарке шикарную
кожаную куртку, о которой давно и безнадежно мечтал.

8

Вечером опять все четверо сидели в кабинете Алика. После звонка Игорю
Дмитриевичу порученец привез его секретный, под двумя крестами, справочник
внутренних городских и личных телефонов членов и работников ЦК. Первым
справочник схватил Кузьминский и листал его, изумленно хихикая.
— Кончай забавляться, Виктор, — приказал Смирнов, — тебе первое
задание, — и, выдернув справочник из рук Кузьминского, протянул ему
скользкую, в пластике книжечку — алфавит из квартиры Курдюмова.
Недовольный Виктор повертел книжечку, раскрыл первую страничку, прочитал,
что на глаза попалось:
— Алуся. Четыреста двадцать семь двенадцать тридцать девять. Это,
насколько я понимаю, Теплый стан, Ясенево. Мне что — к Алусе ехать?
— Балда, — незлобно обозвал его Смирнов. — Твое задание —
элементарное: найти в этой книжице знакомых. Вы с Курдюмовым — почти

LIB.com.ua [электронная библиотека]: Анатолий Степанов: День гнева

И.Д.: Вы согласились заняться этим делом?
А.И.: Нет еще.
И.Д.: Тогда со сведениями повременим. Вы не обиделись?
А.И.: Вы вправе так поступать. Но тогда должны ответить мне на
несколько технических вопросов, которые определят мое согласие или
несогласие.
И.Д.: Спрашивайте.
А.И.: Помимо меня вас кто-нибудь еще профессионально консультирует по
этому делу?
И.Д.: Да. Бывший полковник КГБ Зверев. Восемь месяцев тому назад он
порвал со своим учреждением и выступил с рядом разоблачительных статей. Вы
его знаете?
А.И.: Откуда? В той конторе полковников, как собак нерезанных.
Значит, один полковник у вас имеется. Зачем вам второй? Я?
И.Д.: Зверев — сугубо кабинетный работник. Так сказать, теоретик. А
вы…
А.И.: …А я — сыскарь. Понятненько. Вопрос второй: деньги на эту
операцию есть?
И.Д.: Вы имеете в виду ваш гонорар?
А.И.: Я пока еще гонораров не получаю.
И.Д.: А портсигар?
А.И.: Портсигар — всего лишь сувенир.
И.Д.: От бывшего рэкетира, а ныне процветающего бизнесмена Александра
Петровича Воробьева.
А.И.: Ишь ты! Уже кое-что умеете.
И.Д.: Так зачем же вам деньги, Александр Иванович?
А.И.: Ну и ну! То зрелый муж, то дитя. Вы что думаете, что я на
кривой ноге буду один вести слежку, мотаться по городам и весям,
отрабатывать связи, вступать во всевозможные контакты вплоть до огневых?
Куда деть транспортные расходы, прокат автомобилей, оплату информаторов,
которые любят получать наличные за свои услуги?
И.Д.: Чем меньше людей будут знать о цели операции, тем лучше,
Александр Иванович.
А.И.: Костяк будет минимальным. Остальные используются втемную.
И.Д.: Деньги найдем. Так вы согласны?
А.И.: Шесть часов на размышление. Вас устроит?
И.Д.: До половины одиннадцатого я жду вашего звонка по телефону.
А.И.: Худо-бедно, но дело сделано, Игорь Дмитриевич. Ну, а теперь за
всеобщее благополучие.
И.Д.: Мне чуть-чуть.
А.И.: Дерьмовый коньяк-то!
И.Д.: Не сильно ли вы рискуете: выпивши и за рулем?
А.И.: Я — почетный милиционер, о чем свидетельствует красивая красная
книжица, к которой с большим уважением относятся орудовцы. А кроме того,
один мой друг снабжает меня японскими таблетками, напрочь отбивающими
запах.
И.Д.: Тогда пойдемте?
Конец магнитофонной записи.

Казарян, который слушая сидел опершись на ладошку, откинулся,
разбросал руки по спинке дивана и поинтересовался чрезвычайно громким
после магнитофонного бормотания голосом:
— И сколько ты там принял, Санек?
— Поллитра на двоих. Я чуть больше, граммов триста, наверное, —
ответил Смирнов и незаметно глянул на Алика. Тот, сидя за письменным
столом, ногтем сосредоточенно отковыривал что-то от зеленого сукна. Почуяв
смирновский взгляд, он поднял голову и тихо, почти как тайным
магнитофоном, спросил — не у Смирнова, у всех:
— А хорошо ли это?
— Что именно? — с грозной осторожностью как бы не понял Смирнов.
Ощетинился.
— Слушать вчетвером то, что было адресовано только одному.
Ответить Смирнов не успел, вперед выскочил Кузьминский. Тоже завелся
с пол-оборота:
— А хорошо ли, папа Алик, за нашими спинами скрытно обтяпывать дела,
которые многое могут переменить в судьбе страны и хлопающего в неведении
ушами целого народа?
— Это другой вопрос. Меня сейчас беспокоит этическая сторона Сашиного
поступка, — Алик был холоден и обижен. Неизвестно только на кого.
— Беспокоит тебя этическая сторона или не беспокоит — это твое сугубо
личное дело. Саня записал, мы послушали. Как говорится, проехали, —
Казарян вновь переменил позу: уткнув локти в колени, он исподлобья
поочередно, ворочая желтыми белками, оглядывал всех троих. — Я не
спрашиваю: хорошо ли это? Я спрашиваю: что ты от нас хочешь?
— Для начала — ответов на несколько моих вопросов, связанных с этой
записью.
— Для начала… — перебил Казарян, — я уже догадываюсь, что будет в
конце. Что ж, давай, спрашивай.
— Вопрос первый. К Роману и Виктору. Алика не спрашиваю: он
запрограммирован стереотипом двадцатилетнего знакомства. Что за человек
мой возможный работодатель? Виктор, быстро. Не рассуждения — ощущения.
— Уже политикан. Но не законченный. Чувствуется, что не проходил
партийной школы, ты его, Иваныч, прихватил на поворотах. А партийные —
скользкие, не ухватишь. Не глуп, поэтому почти не обнаруживает ликования
по поводу обладания властью. Холоден, рассчетлив, ни разу не завелся, а ты
пробовал его завести. Реакции чуть замедленные. С юмором плоховато. Пока
все.
— Рома, — вызвал следующего Смирнов.
— Ах, Витя, Витя! — Казарян кулаком ткнул в ребра сидевшего рядом
Кузьминского. — Все-то тебе ясно. Я могу сказать лишь одно: серьезный
господин. Хотя есть в нем что-то слабо раздражающее. Поза, что ли, не
своя? Но, наверное, ноблес оближ, так сказать, положение обязывает, а?
— Не густо, — констатировал Смирнов. — Следующий вопрос ко всем
троим: спрятал ли он что-нибудь помимо сведений о фигуранте?
Алик опередил всех:
— Он не прятал. Он жестко локализовал это дело…
— А это и называется — прятать, — перебил его Виктор.

— Он локализовал это дело для того, — упрямо продолжил Алик, — чтобы
как можно конкретнее определить твою задачу. Он хороший парень, Саня. А
осторожен… Конечно осторожен, ответственность-то какая.
— Естественно, прячет, — после того, как презрительно фыркнул носом
на «хорошего парня», вступил Виктор. — Повторяю: уже политикан, и поэтому
волей обстоятельств завязан на многих, с кем по гамбургскому счету и не
следовало бы контактировать. Прячет личные — я не говорю корыстные, я
говорю неприглядные — связи, тем самым, Иваныч, лишая тебя свободного
оперативного пространства. Он оставил тебе одного фигуранта и прикрыл
механизм, где фигурант — деталь, может важная, но — деталь.
— Ну, умный ты, ну, талантливый! — восхитился Казарян и еще раз ткнул
кулаком Виктора в бок. — Но горяч. Я считаю, Саня, что спрятана главная
причина, из-за которой они не прибегают к услугам милиции и ГеБе.
Эти ответы Смирнову понравились больше. Он почесал сморщенный от
удовольствия нос, подмигнул серьезному Алику (тот недоуменно пожал
плечами), и задал третий вопрос. Надо было полагать, последний:
— Где-нибудь наврал?
Помолчали. Подумали. Первым опять высказался Алик. Очень коротко:
— По-моему, нет.
Виктор сидел, отрешенно уставившись в ковер. Поднял глаза наконец,
поморгал неуверенно, тихо на этот раз, заметил:
— Есть на вранье одно подозрительное местечко. Полковник ГБ Зверев.
Не верю я в кабинетных ученых гебистов. Вполне вероятно, он будет запущен
в параллель тебе, Иваныч.
— Я же говорил: умный! Я же говорил: талантливый! — страшно
обрадовался Казарян. — Витька прав, это наиболее подозрительный момент.
— Один раз соврать в сорокаминутном разговоре — норма вполне
допустимая, можно сказать, рабочая норма, — Смирнов был весел по
неизвестной причине, лукав, приветлив. — Можно считать такого человека
надежным партнером?
— Да, — твердо сказал Алик.
— Да, — согласился Казарян.
— Скорее да, чем нет, — засомневался было Виктор, но все-таки
решился: — Да.
— Беремся? — без паузы задал главный вопрос Смирнов.
— Это ты берешься! Ты, ты! — вдруг закричал Казарян. Алик и Виктор,
снисходительно улыбаясь, смотрели на него и помалкивали. Смирнов с трудом,
потому как без палки, выкарабкался из кресла, доковылял до телефона и
набрал номер.
— Будьте добры, Игоря Дмитриевича… Смирнов, — в паузе, когда
секретарша, видимо, докладывала о нем, встретился глазами с Казаряном и
сделал ему рожу. Казарян в ответ повертел указательным пальцем у виска. —
Игорь Дмитриевич? Это Смирнов. Я согласен, — потом долго слушал. — Завтра
в это же время я буду вам звонить. До свидания, — положил трубку и, не
садясь, оповестил свою любезную троицу: — Через полчаса его порученец
доставит все материалы по этому делу. Понеслись, пацаны!

6

Знакомые все места. «Нива» от Староконюшенного по Гагаринскому чуть
спустилась вниз и прижалась к тротуару, слегка не доехав до новенького,
специальной постройки, слишком большого здесь дома. Была половина
одиннадцатого утра.
Первыми вошли — не в подъезд, в парадное — Кузьминский и Казарян.
Плотно встав у стола привратника, они темпераментно базарили по
поводу гражданина Парфенова, который, судя по их бумажке, должен здесь
жить, но который, по утверждению привратника, здесь не живет.
Смирнов, беззвучно прикрыв за собой двери, за их спинами по ковровой
дорожке пересек уютный вестибюль и быстренько прошмыгнул за лифты, к
черной, так называемой, пожарной лестнице. Этой лестницей в доме никто не
пользовался, как-никак, к услугам жильцов три лифта, но на ней чистота,
прибранность, порядок. Ни пыли, ни подозрительных луж, ни ломанных ящиков,
ни помойных ведер. Культурно тут жили, культурно.
Смирнов вздохнул облегченно и полез вверх. Вздохнул потому, что лезть
надо было на восьмой этаж. По старости лет отдыхая после каждых трех
этажей, он за какие-то десять минут добрался до восьмого.
Время было выбрано точно: ранние птички уже выпорхнули из этого
привилегированного гнезда, поздние — только-только за утренним кофе
приходили в себя.
Тяжело опираясь на палку и стараясь не стучать ею, Смирнов подошел к
элегантно обитой двери квартиры 66. В соседней квартире, почуяв его, вяло
гавкнула собака, гавкнула и замолчала, сытая ленивая сволочь. Отскочивший
было к спасительной лестнице Смирнов, вернулся на исходные. Замок был
новомодный, импортный, но несложный. Да и зачем замки в таком доме? Здесь
все под охраной: и жильцы, и квартиры.
Смирнов, недолго поманипулировав со связкой отмычек, открыл дверь,
тут же закрыл ее, вытер на всякий случай ноги о кокетливый половичок,
включил свет в прихожей (верхний свет зажегся и в холле) и осмотрелся.
Ничего себе жил (или живет?) кандидат экономических наук Иван
Вадимович Курдюмов! Ничего себе скромненькая двухкомнатная квартирка с
жилой площадью в двадцать восемь квадратных метров! Один холл, не входящий
в жилую площадь, был метров тридцати. Не холл — гостиная, обставленная с
импортным дефицитом и дорогим шиком. Смирнов, решив передохнуть, уселся в
развратно мягкое, убаюкивающее финское бархатное кресло. Не спеша выкурил
беломорину. Но пора и честь знать. И начал, как положено: по часовой
стрелке.
Одежный шкаф в прихожей. Несколько пальто, три плаща, две пуховые
куртки. Явно ни разу не одеваны владельцем с весны. Смирнов старательно
обшарил карманы. По собственному опыту знал, что, меняя одежду, часто
забываешь переложить из кармана в карман не очень нужные в этот момент
вещицы. Так и есть: металлическая мелочь, вот синенькая пятерка
заблудилась, початая пачка «Мальборо», носовой платок с узлом на углу.
Интересно, о чем не хотел забыть Иван Вадимович? Стоп, бумажка. «В восемь
вечера обязательно позвонить Вас. Фед.» Василию Федоровичу, надо полагать.
Следует поинтересоваться, кто такой Василий Федорович.
Положив бумажку в свою записную книжку, Смирнов двинулся далее по
часовой стрелке. Спальня, спаленка скорей. Ах, спаленка! В розово-голубых
кружавчиках, оборочках, занавесочках, накидочках. А посередке —
трехспальное антикварное ложе под золотым покрывалом. Все-таки не педрила,
для педрилы слишком напоказ, скорее эротоман. Поехали.
Под покрывалом, под пышным одеялом, на и под матрацем — ничего.

LIB.com.ua [электронная библиотека]: Анатолий Степанов: День гнева

— Регулярно, — вызывающе признался Смирнов.
— Тогда пойдемте в шашлычную, — предложил Игорь Дмитриевич и сдался,
наконец: — Там и поговорим обстоятельно.
В пустом стеклянном заведении разделили обязанности: Игорь
Дмитриевич, набив длинную ленту чеков, направился на выдачу за едой, а
Смирнов, внутренне рыдая, отстегнул у стойки немыслимую сумму за бутылку
коммерческого коньяка и пару «пепси».
Соединились и обустроили стол. Смирнов разлил по первой. Рюмок здесь
не было — по стаканам. Не было и шашлыков: ковыряли, закусывая,
длинно-коричневые котлетки под зазывным названием люля-кебаб. Выпили по
второй. Полковник в отставке разливал с точностью сатуратора: в бутылке
осталась ровно половина. Смирнов опять взял бутылку, чтобы разлить по
третьей, но Игорь Дмитриевич накрыл свой стакан рукой. Улыбнулся
обаятельно и виновато:
— Можно попозже, Александр Иванович?
И взглядом проследил за тем, как Смирнов ставил бутылку на стол.
Смирнов не просто поставил ее, поставил и демонстративно отодвинул
подальше, благо стол был обширен — на шесть персон. Потом откинулся в
красном пластмассовом тонконогом креслице, вытащил портсигар, вытащил
беломорину, закрыл портсигар, положил его на стол, прикурил от зажигалки,
которую пристроил рядом с портсигаром, сделал первую заветную затяжку и
спросил:
— Следовательно, приступаем к серьезному разговору?
Назойливое сентябрьское солнышко и здесь достало: прорвалось сквозь
немытую стеклянную стену и нашло на столе самое для него привлекательное.
Портсигар сиял под солнечными лучами.
— Симпатичная какая вещица, — сказал Игорь Дмитриевич. — Серебро?
— Угу, — подтвердил догадку Смирнов.
— Большая ценность по нынешней жизни. Разрешите полюбопытствовать.
— Да Бога ради.
Игорь Дмитриевич взял портсигар в руки с осторожностью ценителя и
знатока. Повертел, погладил, открыл, закрыл и прочел надпись: «На память
об одержанной вами победе, плодами которой пользуемся все мы. А.И. от А.П.
2 сентября 1990 года», — осторожно возвратил портсигар на стол, осторожно
спросил:
— Это в связи с тем шумным делом о незаконных военизированных
формированиях и их тайных лагерях?
— Если бы шумное, то вы бы не получили август. Тихо спрятанное и
быстро прикрытое, я бы так его назвал.
— Не совсем так, Александр Иванович. Парламентские слушания, по сути
дела, заставили их отказаться от этой авантюры, поломали все их планы.
Смирнов пристроил папиросу к краю жестяного овала, в котором
обретались неаппетитные остатки люля-кебаба, чтобы высказаться
основательно:
— Вот что, Игорь Дмитриевич. Я — не демократ, не необольшевик, не
левый радикал, не правый экстремист. Я — рядовой гражданин страны, которая
ныне, слава Богу, именуется Россией. И, как гражданин, убежден, что моя
страна станет нормальной страной лишь тогда, когда любое преступление,
любое действие, нарушающее законы, будут неотвратимо наказаны.
— Насколько я помню, нескольких человек из этой банды постигло
суровое возмездие.
— Они не наказаны по закону. Они убиты. И убиты потому, что те, кого
закон и не обеспокоил, прятали концы в воду.
— А вы — суровый гражданин, — задумчиво сказал Игорь Дмитриевич.
— И учтите: прошлогодний вариант в нынешней ситуации более реален,
нежели вариант августовского путча. Сформировать и тайно обучить пару
дивизий наемников в нынешнем бардаке — раз плюнуть! Наемники — не наши
сердобольные солдатики, они народ жалеть не будут и крови не испугаются. А
уж руководители посчитаются с вами. На полную железку. Так что,
готовьтесь, серьезно готовьтесь, Игорь Дмитриевич, — посоветовал Смирнов и
— кончив дело, гулял смело, — вернул чинарик на положенное ему место — в
рот, чтобы докурить с устатку. Но беломорина — не фирменная сигарета.
Желто-коричневый остаток на картонной гильзе, как и следовало ожидать,
потух, Смирнов взял со стола зажигалку и, водрузив большой палец на ее
колесико, не зажигая, спросил у верткого собеседника весьма и весьма
недовольно: — Так вы когда-нибудь начнете говорить?
— Начну, — негромко пообещал Игорь Дмитриевич. — Сейчас.
Смирнов удовлетворенно крутанул колесико одноразовой зажигалки,
помещавшейся в серебряном, к портсигару, футляре, и глубоко затянулся
едким, густо проникотиненным дымом чинарика.
…Он успел-таки проскочить центр до часа пик. Высадив Игоря
Дмитриевича у Пушкинской площади (тот возвращался в Белый дом), Смирнов по
бульварам спустился на Кропоткинскую набережную и с нее поднялся к
Спиридоновскому дому. Ровно в половине шестого.
Сразу же, еще звонок гремел, открыл дверь Алик. Перебирая в
нетерпении ногами в шлепанцах — будто очень в сортир хотел, на выдохе
произнес темпераментное и бессмысленное:
— Ну?!
Смирнов во второй раз обстоятельно вытер ноги о внутренний половичок
(первый раз он их вытирал о внешний, у бордовой двери), повесил куртку,
поставил в угол трость и молча проследовал в кабинет, где, устроившись в
центре и не нагибаясь — нога о ногу, — скинул ботинки. С удовлетворением
понаблюдал, как весело шевелятся пальцы в носках. Пришедший вслед за ним в
кабинет Алик понаблюдал тоже. Понаблюдал-понаблюдал и не выдержал,
повторил обиженно:
— Ну?!
— Ромку и Виктора подождем. Они через двадцать минут, к шести будут.
— Какого еще Виктора? — зная какого, возмущенно закричал Алик.
— Зятька твоего бывшего, известного литератора Кузьминского, — явно
наслаждаясь, подробно пояснил Смирнов.
— Варвара оторвет башку сначала ему, а потом мне.
— Он мне нужен, Алик. Мы, все трое, в принципе люди неглупые, но мы
люди старые, и мозги наши ограничены многими подсознательными запретами,
не существующими у молодых.
— Тоже мне молодой, — по-старчески проворчал Алик. — Ему в будущем
году сорок стукнет. Пойду Варвару подготовлю.
Роман с Виктором явились одновременно и раньше положенного срока на

пять минут. Интересно, видно, что поведает им старый хрен Смирнов!
Уселись. Кинорежиссер Казарян и сценарист Кузьминский на диване,
обозреватель Спиридонов за письменным столом, а пенсионер Смирнов в
кресле. Пенсионер оглядел всех троих строгим начальническим взором и
сделал заявление:
— Предисловий и предварительных разъяснений не будет. Все станет
понятно из содержания моего с крупным нынешним начальником разговора:
— Тогда давай, излагай, — поторопил Казарян.
— Сей момент, — успокоил всех Смирнов и, вынув из нагрудного кармана
рубашки портсигар, положил его на стол. Трое завороженно следили за его
манипуляциями. А Смирнов вдруг обрел ухватки известного иллюзиониста
Акопяна: с эффектным щелчком раскрыл портсигар, за резинку, удерживающую
содержимое, извлек бархатную подстилку, а из-под нее — плоское, не тоще
двух монет, черное пластмассовое сооружение, впритирку лежавшее в
портсигаре. Из сооружения, нажал на что-то, выкинул круглую кассету
размером в среднюю пуговицу. Попросил Алика:
— В средний ящик я коробочку положил. Дай мне ее.
Алик безмолвно протянул ему коробочку. Смирнов вынул из нее еще одну
пластмассовую штучку и приспособил кассету.
— Вот эта хреновина, — он указал пальцем на сооружение, извлеченное
из портсигара, — только записывает, а эта, — он потряс штучкой из стола, —
воспроизводит. Будем слушать?

5

Магнитофонная запись:
И.Д.: Вот с чего начать — не знаю.
А.И.: Очень удобно начинать с начала.
И.Д.: Начало-то не одно, слишком много разных начал… В общем, по
порядку. Общеизвестно, что определенные здания и помещения организаций, в
большей или меньшей степени связанных с заговорщиками, были опечатаны лишь
на третий день после краха путча. А к разборке их текущей переписки и
самых свежих архивов наши комиссии приступили совсем недавно. И сразу
столкнулись с одним обстоятельством: исчезла часть документации, связанной
с подготовкой путча и, это нам известно, в копиях направленной в филиалы
этих организаций как руководство к действию…
А.И.: Долго вспоминал любимое словечко кинорежиссера Романа Казаряна.
Вспомнил — эвфемизм. Давайте без эвфемизмов, дорогой Игорь Дмитриевич.
Определенные здания и помещения — серые дома на Старой площади, отдельные
организации — наше ленинское ЦК коммунистической партии Советского Союза.
Сразу же ответ: займитесь филиалами, как вы элегантно и опять же
эвфемистически величаете обкомы. Цековские бумажки — всякие там
обоснования, рекомендации, инструкции и директивы местные боссы сохранили
наверняка. Для собственной отмазки.
И.Д.: Вы меня перебили.
А.И.: Миль пардон.
И.Д.: Здесь мы, безусловно, концы найдем. И действуя именно так, как
вы сейчас, правда, несколько запоздало советуете. Но это лишь часть пропаж
и часть не самая существенная. Исчезла ключевая документация по финансовым
вопросам, которые касаются в первую очередь международных контактов по
поводу валютного обеспечения партии…
А.И.: Пресловутое золото партии? Там вам будет тяжелее. Здесь адресат
— не ваши филиалы, здесь адресат — солидные банки, свято хранящие тайну
вкладов.
И.Д.: Вы опять перебили меня…
А.И.: У нас же диалог?
И.Д.: Диалог потом. Сперва подробная информация. Документация эта
хранилась в секретном сейфе, шифр которого был известен считанным
единицам. Так вот, одна, простите за тавтологию, единица исчезла
бесследно. Человек этот числился консультантом, была такая в ЦК
сравнительно скромная должность, но роль его в финансовых делах
определяюща: прямые связи с Минфином, с Внешторгом, неофициальное, но
безусловно значительное в банковских и коммерческих — как государственных,
так и частнопредпринимательских — кругах влияние. По сути дела, все
международные финансовые операции партии осуществлялись им. Даже если
допустить гипотетический случай, что вдруг, по мановению волшебной
палочки, документация окажется у нас в руках, то документация эта без его
пояснений — черный ящик.
А.И.: Как говорится, доставьте его живым или мертвым. Но вам он нужен
только живым. Дохлое дело. Скорее всего он уже за бугром. Отщипнем малую
толику от спрятанного, и живи — не хочу, где-нибудь у теплого иностранного
моря.
И.Д.: Не думаю. Чтобы отщипнуть, надо открыто объявиться. В этом
случае мы вправе считать его уголовным преступником и требовать его
выдачи. И его выдадут нам, будьте уверенны.
А.И.: У вас есть доказательства, любые — прямые, косвенные, — что
документы похитил именно он?
И.Д.: Серьезных, убедительных — нет.
А.И.: Все равно, подключайте милицию, ГеБе и — частым неводом.
Мероприятие, конечно, примитивное, но чаще всего приносящее плоды.
И.Д.: На каком основании? Только по подозрению?
А.И.: Ага.
И.Д.: Законно ли это?
А.И.: Вполне, если другая обертка. Допустим, розыск пропавшего без
вести. У него жена, дети, естественно, имеются?
И.Д.: Он холостяк.
А.И.: Сколько же ему лет?
И.Д.: Сорок два.
А.И.: Педераст что ли?
И.Д.: Право, не знаю…
А.И.: А надо бы знать. Все равно, ничего лучше частого гребня не
придумаешь.
И.Д.: Мы не хотим подключать официальные органы, Александр Иванович.
А.И.: Боитесь, что там существуют его информаторы?
И.Д.: Боимся.
А.И.: А подключать к этому делу меня — не боитесь?
И.Д.: Нет. Прошлогодняя ваша акция вполне удостоверяет вашу
лояльность по отношению к российским властям. Кроме того, я двадцать лет
знаю Алика Спиридонова…
А.И.: И его рекомендации для вас вне сомнений. Тогда более подробные
сведения о фигуранте. Личность, ближайшее окружение, прямые связи…

LIB.com.ua [электронная библиотека]: Анатолий Степанов: День гнева

школа!
— В частном агентстве каком-нибудь служишь или так — вольный стрелок?
— Без вывески. По рекомендациям.
— А рекомендует кто? Бывшие твои клиенты?
Сидели, мирно беседовали, глядя друг на друга. Невеселыми глазами
Смирнов, не хорошими — Сырцов.
— Какого черта вы меня цепляете, Александр Иванович?
— Я не цепляю, Жора, ей Богу, не цепляю. Мне по свежаку все это
интересно до чрезвычайности. — Ты что — сейчас для мужа компру на жену
собираешь?
— Я исподним не занимаюсь. Охрана. Какая-то шпана намекнула ему, что
они запросто могут похитить его драгоценную половину.
— Не любишь и его, — понял Смирнов. — Кто он?
— Воротила. Банк, биржа, акционерное совместное предприятие.
— Сергей Сергеевич Горошкин, — вспомнил Смирнов. — А я его зав.
отделом помню.
— А какое это имеет значение?
— Никакого, Жора. И сколько он тебе платит?
— На две бутылки водки «Распутин» в день. И расходы.
— Пятьсот в день, значит. Чуть больше моей месячной пенсии, — проявил
осведомленность о ценах в коммерческих магазинах Смирнов. — Неплохо для
начала.
— Вообще неплохо, — поправил его Сырцов.
— Вообще, конечно, неплохо. Только почему тебе нехорошо?
— Все-таки, зачем вы ко мне пришли, Александр Иванович?
Смирнов, тяжело опираясь на палку, поднялся. Эхом отозвался:
— Вот и я думаю — зачем?
В дверях остановившись, еще раз осмотрел Сырцовскую квартиру.
— Тебе сколько сейчас, Жора?
— Двадцать девять. А что?
— Я до тридцати девяти с мамой в одной комнате жил. В бараке.
Не нравился нынче Сырцову отставной полковник. Сильно раздражал.
— А первобытные люди в пещерах жили. В одной — всем племенем.
— И без удобств, — дополнил картинку доисторической жизни Смирнов. И
в последний раз осмотрев — не сырцовскую квартиру, а самого Сырцова, —
резюмировал печально: — Говенно ты живешь, Жора.
Кивнув только, сам открыл дверь и удалился.

3

Десятый час всего, а Москва пуста. Еще тепло, еще начало сентября,
еще гулять по улицам, да любоваться, как в сумерках светятся желто-зеленые
деревья, а Москва пуста. Конечно, может район такой — проспект Вернадского
— с бессмысленными просторами меж фаллических сооружений кегебистских
институтов, с предуниверситетским парком, с лужайками вокруг цирка и
детского музыкального театра, но Комсомольский, но Остоженка…
Длинноногая «Нива», ведомая Смирновым, свернула в переулок и покатила
вниз, к Москва-реке, не докатила, остановилась у презентабельного
доходного дома.
Бордовую дверь с фирменным антикварным звонком «Прошу крутить»
распахнул хозяин, собственной персоной, известный телевизионный
обозреватель Спиридонов. Обозреватель гневно обозрел Смирнова и проревел:
— Ты где шляешься? Ни к обеду, ни к ужину, а у меня к тебе срочные
дела, не терпящие никаких отлагательств.
— Не терпящие никаких отлагательств, — ернически повторил Смирнов,
входя в прихожую. — Красиво говоришь, как государственный человек.
Спиридонов был на коне. С полгода тому назад он демонстративно ушел с
центрального телевидения, и те знаменитые три августовских дня решительно
пребывал в Белом доме, делая на свой страх и риск репортажный фильм о
путче. После ликвидации путча фильм этот несколько раз гоняли по всем
программам, чем Спиридонов тихо, но заметно гордился. Смирнов в связи с
этим регулярно доставал его подначками.
— Не надоело? — обидевшись, как дитя, горько спросил Спиридонов.
— Нет еще пока, — признался Смирнов и прошел в холл. — Пожрать
дадите? А то я тут в одном месте чаю надулся, в животе водичка
переливается и посему-то бурчит, а выпить так хочется!
— Умойся и сиди жди, — донеслось из кухни звучное хозяйкино
контральто, сопровождаемое легким звоном кастрюль и сковородок. Варвара
готовила мужикам выпить и закусить.
Умылся и сел ждать. Прикрыл глаза и расслабился, чувствуя себя как в
раю. То был его второй дом. Спиридоновский дом во всех его ипостасях.
Пятьдесят с большим гаком лет тому назад подростком, влюбленным в сестру
Спиридонова-младшего, вошел он в этот дом и стал вторым сыном
Спиридонову-старшему. Иван Палыч, Иван Палыч, простая и сильная душа!
— Санька, к столу! — рявкнул над ухом Спиридонов-младший.
Ухнула вниз от страха диафрагма, а Смирнов в ужасе растопырил глаза.
Закемарил все-таки невзначай, старость-не радость.
— Напугал, балда, — признался он. — Я ведь от страха и помереть могу.
— Ты помрешь! — убежденный в смирновском бессмертии
Спиридонов-младший, а по-домашнему Алик, вручил ему упавшую во сне палку и
пообещал: — Вставай, вставай, водочки дадим.
Великое счастье быть самим собой. В этом доме Смирнов мог быть самим
собой и поэтому чувствовал себя умиротворенно, как в парной. Выпили,
естественно, и закусили. Хорошо выпили и хорошо закусили: Варвара была
довольна. И снова чай. Убрав посуду, Варвара поинтересовалась:
— Шептаться где будете?
— В кабинете, Варюша, — ответил Смирнов. — Чтобы пошептавшись, я без
промедления в койку нырнул.
Кабинет во время смирновских наездов отводился ему под постой.
Смирнов безвольно расселся в здоровенном старомодном кресле, а Алик,
пошарив в книжном шкафу, извлек из Брокгауза и Ефрона тайную бутылку
коньяка и две рюмки. Закусь предусмотрительно была похищена на кухне —
горсть конфет.
— А Варвара случаем сюда не войдет? — обеспокоенно спросил Смирнов.
Скандалов по поводу неумеренного для их лет пьянства он не любил.

— Войдет, не войдет — какая разница? — бесстрашно возгласил Алик, но
тут же успокоил и Смирнова, и себя: — Не войдет.
Аристократически смакуя хороший продукт, отхлебнули из рюмок по
малости. Жевали, по-старчески подсасывая, конфетки. Языком содрав со
вставной челюсти прилипшие остатки карамельки, Смирнов допил из рюмки,
поставил ее на сукно письменного стола и нарочито серьезно уставился на
Алика, довольно фальшиво изображая готовность услышать нечто о делах, не
терпящих отлагательств.
— Я был у него сегодня, Саня, — торжественно сообщил Алик.
— Ну и что он тебе сказал?
— Ничего он мне не сказал. Он хочет увидеться с тобой для приватной
беседы.
— Он, видите ли, хочет видеть меня! — ни с того, ни с сего разошелся
вдруг Смирнов. — Хочу ли я его видеть, вот вопрос! Не пойду я к нему, тоже
мне, новоявленный барин! Три дня здесь сижу, жду, когда со мной соизволят
поговорить!
— Он теперь очень занятой человек, Саня, — как дурачку объяснил Алик.
— Да и не к себе он тебя зовет, хочет встретиться где-нибудь на
нейтральной территории.
— Пусть сюда приходит, — быстренько решил Смирнов.
— Я предлагал. Он отказался.
— Так! — Смирнов притих, радостно поднял брови, беззвучно ощерился в
улыбке. Повторил: — Так. Что же из этого следует? А из этого следует вот
что: он боится, что его кабинетик в Белом доме по старой памяти пишется
каким-то ведомством. И еще следует: он опасается, что здесь ты его можешь
записать. Наследить не хочет, совсем не хочет следить.
— Желание понятное, — встрял Алик.
— Не скажи, — Смирнов выскочил из кресла и, сильно хромая, азартным
бесом забегал от письменного стола к двери. Туда и обратно, туда и
обратно. Остановился, наконец, поглядел, моргая и как бы видя и не видя,
на Алика и решил: — Ему свидетелей не надо. Никаких. А мне необходимо,
чтобы ты услышал весь разговор. Мне советоваться с тобой надо, я в
нынешней политике не силен.
— Расскажешь мне в подробностях, и посоветуемся.
— Сдавай, — вдруг остывши, предложил Смирнов и вернулся в кресло.
Алик разлил по рюмкам. Выпили уже не церемонясь, быстро. Смирнов понюхал
ладошку и спросил у Алика и у себя: — Собственно, о чем он завтра
собирается со мной говорить?
— Завтра и узнаешь, — резонно ответил Алик.

4

Они должны были встретиться в два часа дня у неработающего ныне
верхнего вестибюля станции метро «Краснопресненская-кольцевая». Без
пятнадцати два Смирнов припарковал «Ниву» у стадиона скандально известной
команды «Асмарал» и вылез из автомобиля на рекогносцировку.
Невысокое солнце, зацепившееся за шпиль гостиницы «Украина», косо с
тенями освещало терракотовый не то барак, не то гараж с большими
решетчатыми окнами — новое здание американского посольства. У
троллейбусной остановки уныло ожидало транспорта человек пять пенсионного
возраста. У ряда киосков, большинство которых закрыто — никого. Глухое
обеденное время. В эту пору удобно проверяться. Смирнов и проверился —
обстоятельно, не торопясь. Охранных мальчиков он определял на раз, два,
три. Их не было на подступах. Осторожно обойдя круговую колоннаду, он
убедился, что они отсутствовали поблизости. Постояв за спиной клиента и
убедившись, что нет и заинтересованных наблюдателей, Смирнов на скорую
руку полюбовался тепло желтеющими под осенними лучами деревьями зоопарка и
вздохнул. Он был готов к рандеву.
Клиент был политиком нового, еще неведомого Смирнову склада:
демократ. Руки в карманах светлого с поднятым воротником плаща, без
головного убора, короткая, на косой пробор, прическа, в углу рта сигарета,
глаза щурятся от дыма. Шатен, глаза серые, нос короткий, подбородок
тяжелый, с ямкой. Рост 172-175 см. Возраст от 45 до 50. Особые приметы…
Левша. Клиент левой рукой вынул сигарету изо рта и аккуратно стряхнул
пепел с нее в урну, рядом с которой стоял. Теперь можно и подойти.
— Здравствуйте, Игорь Дмитриевич, — тихо, чтобы не напугать —
обращался сзади и чуть сверху, был выше ростом — сказал Смирнов.
Не испугавшись, клиент резко обернулся, мгновенно улыбнулся и
откликнулся:
— Здравствуйте, Александр Иванович. А я вас с той стороны выглядывал.
— Здесь машину негде поставить, — объяснил свое появление с тыла
Смирнов. Сразу начинать серьезный разговор или направленно бежать куда-то
было бы несолидно, и он достал из кармана портсигар, из портсигара извлек
традиционную беломорину и тоже закурил.
— Хорошо, — сказал Игорь Дмитриевич.
— Хорошо, — подтвердил Александр Иванович.
Было действительно хорошо. Воздух, несмотря на выхлопные газы, был
свеж, но не холоден, предметный мир четок в контурах и терпимо ярок, даже
уличный шум был равномерен и успокаивающ: без рева дизельных моторов, без
неожиданных вскриков клаксонов, без истерических возгласов толпы.
— В Сокольники хочется, — признался в тайных желаниях Игорь
Дмитриевич и пояснил почему. — Я все детство на Строминке провел…
— А почему бы нет? — с интонациями Хоттабыча, вмиг исполняющего любое
желание, предложил свои услуги Смирнов. — Едем в Сокольники.
— Вы на машине? — поинтересовался Игорь Дмитриевич?
Чтобы не ползти отвратительным в это время Садовым, Смирнов ехал
задворками: по Беговой на Масловку, мимо Савеловского, мимо Рижского и по
путепроводу к ограде Сокольнического парка. Вдоль ограды вырулили к
центральному входу и оставили «Ниву» в уютном асфальтовом заливчике.
Проникнув в парк, вошли в иной мир. Ни путчей, ни митингов, ни цен, ни
очередей не было никогда. Были деревья, были дорожки, были мамы и бабушки
с детьми. И еще ветерок, что шевелил с нежным шумом листья высоко вверху.
Они сразу же взяли чуть правее, и не по твердому грунту аллеи, а по
неровной, уже слегка пожухлой траве побрели к Поперечному просеку. Сквозь
листья пробивались внезапные лучи, и они слегка поднятыми лицами блаженно
ловили их.
Годы и плохая нога сделали свое дело: Смирнов устал. Устал он еще и
оттого, что клиент молчал. Игра в то, кто первый заговорит, надоела ему.
— Жрать захотелось, — сказал он злобно. — И выпить.
— А вы выпиваете? — чуть не добавив «в вашем возрасте», удивился
Игорь Дмитриевич.